К ряду очень продуктивных и оригинальных концепций “пессимистического” толка относится система построений Макса Вебера о перспективах революции в России.
        Рассмотрим последнюю в трех ее основных, на наш взгляд, аспектах.

Аспект первый. Конституционализм и самодержавие.

        Начнем с декларации, которая четко определяет место М.Вебера в кругу историографов проблемы предпосылок революции 1917 г. в России. Эта декларация гласит: в России нет перспектив для буржуазной демократии, хотя благотворность ее вообще, для России в частности, вне всяких сомнений. Но этот вывод автор сделал по живым следам первой русской революции. То есть, по Веберу, все надежды на эволюционную политическую модернизацию страны тщетны. Иначе, в данном случае, речь идет о самом жестком “пессимизме”. Но почему? По представлениям М.Вебера “русский конституционализм”, возникший после октябрьского 1905 г. Манифеста, на деле был псевдоконституционализмом, подделкой. Это “не шаг к правовому – конституционному обществу, а ловушка, тупик”. Кстати, и П.Н.Милюков сразу по опубликовании Манифеста заявил: “ничего не изменилось, война продолжается”, да и Николай Второй полагал (или надеялся): “самодержавие осталось таким же, каким оно было до этого”.
        Однако почему октябрьский Манифест – это псевдоконституционализм? Дело в том, что самодержавие, пойдя на уступки, не сделало главного – не дало гарантий против абсолютного произвола полиции, не отменило административные арест и ссылку, не сделало чиновников ответственными перед независимым судом, а правительство – перед парламентом. И, вроде бы, да, есть Государственная Дума, создан Совет Министров – по форме все в порядке. Но по функциям и методам работы это было не подлинно конституционное правительство, а “бюрократически рационализированная автократия” – по определению Макса Вебера.
        Все политические дела, в итоге, перешли в руки профессионалов-бюрократов. При отсутствии местного и регионального самоуправления, реального парламента, конституции это означало абсолютную бюрократизацию общества. Да, монархия перестала быть абсолютной, но, вместе с тем, она не стала и конституционной. Зато несомненная реальность России после Манифеста – непоправимый ущерб авторитету Короны, ускорение общего разложения системы. Таким образом, псевдоконституционализм не устранил, не мог устранить важнейших конфликтов общества, лишь изменил очертания главного конфликта. Корона в этих условиях стала еще более деструктивной, чем ранее: она смертельно ранена и пытается всеми силами и способами возместить утрату престижа. Она еще способна “ухудшить ситуацию, но уже не в состоянии улучшить ее”. По мнению Макса Вебера, у самодержавия в 1905 году был шанс: дать реальную конституцию – вот возможное спасение, упущенная возможность Короны. В таком случае она бы обрела высокий общественный авторитет, была бы способна господствовать над бюрократией. Теперь же Корона, по оценке ученого, - заложник бюрократии и скомпрометирована навсегда. Итак, исход революции 1905-1907 годов для Династии – проигрыш, для центральной бюрократии – победа. Теперь самодержавию, по мнению Вебера, предстоит выбор, где у него выигрыша нет. В целях остановить революцию, оно вынуждено подавлять своих естественных союзников (помещиков, дворянство) и брататься с экономическими силами, которые несут неотвратимое Просвещение: разложение системы самодержавия. Действительно, самодержавие пошло на реформы - в частности, реализовало реформы Витте. Это обеспечило неотвратимое капиталистическое развитие, но ущемило интересы помещиков-экспортеров. Вместе с тем, самодержавие упорно противилось, тормозило становление политических институтов, правового и административного порядка, отвечающих потребностям свободного предпринимательства. Более того, в отношении экономических интересов буржуазии самодержавие провоцировало отчуждение. За исключением, может быть, крупнейших промышленников и банкиров (“петербургская” группа буржуазии”), буржуазия России, в немалой степени, страдала от бюрократического регулирования хозяйственной жизни, то есть была ущемлена в экономической сфере. К тому же, вся российская буржуазия ущемлена политически: избирательной реформой и приниженным положением в Государственном Совете. Кроме того, правительство было совершенно неспособно создать физическую и финансовую среду, благоприятную для экономической активности буржуазии, а его интриги дестабилизировали общество политически и социально, и уже в силу этого были ущербны для экономики. Правда, по выводам ученого, “интриги бюрократии” – это не “самоубийственная глупость” или “злонамерение”, как полагали отечественные либералы. Вебер считал, что подталкивание общества на грань гражданской войны не лишено демагогического расчета: здесь усматривалась надежда на то, что нагнетаемый страх перед “красным террором” поможет консолидировать политические и социальные силы общества вокруг власти.
        В любом случае, как полагал автор, это чрезвычайно рискованная игра, но не “слепое самоубийство”.
        Резюмируя, Макс Вебер подчеркивал, что в будущем конфликт развернется между одержавшей верх бюрократией и Короной, с одной стороны, и массами – с другой. Массы еще ждут своего выхода на политическую арену.

Аспект второй – противоречия либерального движения в России.