1. Тарновский К.Н. Социально-экономическая история России. Начало ХХ века. Советская историография середины 50- начала 60-х годов. М., 1990.

2. Он же. Советская историография российского империализма. М., 1964.

3. Он же. Проблема взаимодействия социально-экономических укладов империалистической России на современном этапе развития советской исторической науки // Вопросы истории капиталистической России. Проблемы многоукладности. Свердловск, 1972.

4. Он же. Проблемы аграрной истории России периода империализма в советской историографии // Проблемы социально-экономической истории России. М., 1971. (См. также Тарновского К.Н. по: Исторические записки. 1965. Т.78; 1970. Т.83.).

5. Сидоров А.Л. Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1970.

6. Анфимов А.М. Тень Столыпина над Россией // История СССР. 1991. №4.

7. Он же. Царствование императора Николая II в цифрах и фактах // Отечественная история. 1994. №3.

8. Бовыкин В.И. Россия накануне великих свершений. К изучению социально-экономических предпосылок Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1988.

9. Он же. Французский капитал в акционерных предприятиях России накануне Октября // История СССР. 1991. №4.

10. Булдаков В.П. У истоков советской истории // Вопросы истории. 1989. №10.

11. Волобуев П.В. Выбор путей общественного развития: теория, история, современность. М., 1987. Раздел 2.

12. Вопросы истории капиталистической России. Проблемы ммногоукладности. Сборник статей. Свердловск, 1972

13. Ковальченко И.Д. Столыпинская аграрная реформа // История СССР. 1991. №2.

14. Волобуев П.В., Бовыкин В.И., Бурганов А.Х., Ортанбаев, Поликарпов В.В. // Вопросы истории 1987. №6; 1989 №3, 10, 12; 1990. №6; История СССР. 1988. №5;

15. Марквик Р. П. В. Волобуев и историки «нового направления»//Академик П В. Волобуев. Неопубликованные работы. Споминания. Статьи. М.: Наука, 2000.

16. Образ будущего в русской социально-экономической мысли конца XIX- начала ХХ века. Избранные произведения. М., 1994.

17. Россия 1913 год: Статистически-документальный справочник. СПб., 1995.

На Первой Всероссийской конференции историков-марксистов в 1930-м году М.Н.Покровский заявил: «Все чисто экономические показатели были за неуспех Октябрьской революции. …При чисто экономическом объяснении, - говорил Михаил Николаевич, - нельзя было предсказать …что мы прорвемся к социализму сквозь всякие законы, наперекор узко экономическим законам». Впрочем, еще в 1920-е годы в дискуссии с Л.Д.Троцким М.Н.Покровский отстаивал определенно иную точку зрения. Действительно, Лев Давидович утверждал, что дореволюционная Россия - «полупароход-полубаржа на буксире у Европы», тогда как Михаил Николаевич был убежден: Россия скорее «пароход и идет своим ходом»… То есть - очень противоречиво решался (да и решается) вопрос о социально-экономическом уровне развития страны к началу ХХ века. Весьма показателен в этом смысле вывод, сделанный в конце 1970-начале 1980-х годов одним из продуктивно работающих исследователей социально-экономической истории Российской империи В.Я.Лаверычевым. Ученый отметил, что вопрос материальных, социально-экономических предпосылок Октябрьской революции, социализма не решен ни историками, ни философами, ни экономистами.

Во всяком случае, со второй половины 1930-х годов, а особенно - с конца 1940-х, утверждается в советском обществоведении представление о российском империализме как «военно-феодальном» по характеру и находящемся в зависимом, полуколониальном положении от развитых стран Запада. Отметим, что до середины 1930-х годов сосуществовали весьма отличающиеся друг от друга оценки социально-экономического состояния дореволюционной России. Однако с выходом академических изданий Института экономики АН СССР закреплена оказалась точка зрения Н.Ванага и его сторонников об отсутствии самостоятельной системы российского монополистического капитализма, об «агентурности» находящихся на территории России монополистических объединений. Последние при этом подходе рассматривались как филиалы европейского высшего капитализма. Корректность, однако, требует отметить, что П.И.Лященко в указанных академических изданиях Института экономики «между строк» уточнял, и весьма основательно, приведенную выше концепцию. В частности, в «Истории народного хозяйства СССР» ученый в примечаниях пояснял, что «в тяжелой промышленности Юга и речном транспорте намечались тенденции к трестированию», а в нефтяной и текстильной промышленности фиксировалось формирование концернов. Кроме того, П.И.Лященко предупреждал читателей против преувеличения зависимости русской банковской системы от иностранного капитала, говорил о снижении доли иностранного капитала в некоторых отраслях российской промышленности в годы первой мировой войны и т.д..

Тем не менее, до второй половины 1950-х годов господствовал в отечественной гуманитаристике тезис о полуколониальном характере российской экономики.

Начало «оттепели» привело к активному развертыванию работы вновь созданного Научного совета по комплексной проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции» (1957 г.).

В частности, в 1958-1961 гг. были проведены первые дискуссии об иностранном капитале в России и о сущности «военно-феодального империализма».

Заметим, что и в период господства концепций «Краткого курса» исследователи, детально занимавшиеся социально-экономической проблематикой, приходили к выводам, противоречащим официозу. Конкретно, А.Л.Сидоров ко времени «оттепели» располагал достаточно добротным исследовательским материалом относительно характера российского империализма (и не только Аркадий Лаврович). В этой связи нет ничего удивительного в том, что очень оперативно недавние «крамольные» наработки, когда стало возможно (после ХХ съезда), увидели свет.

В частности, в публикациях А.Л.Сидорова (1961 г.) прежде всего были разведены понятия «военно-феодальный империализм» и «империализм капиталистический» . Историк показал, что и то и другое явления имели место в России конца XIX- начала ХХ веков, причем речь шла об определенном переплетении этих феноменов. Расшифровывает данную коллизию соображение-концепция о многоукладности российской экономики. Поясним, в России конца ХIХ - начала ХХ веков сосуществовали: 1) капитализм как ведущий, определяющий социально-экономический уклад, 2) пережитки феодализма и даже 3) патриархальщины. Это - особенности российской экономики и именно с ними следует увязывать явление «военно-феодального империализма». В пределах же капиталистического уклада в России наличествовали и раннекапиталистический пласт, и частно-хозяйственный капитализм (капитализм среднего уровня), и одновременно - высший, а потому и господствующий, монополистический капитализм, иначе - «капиталистический империализм». Таким образом, несомненно, в условия развития российского капитализма входили наличие «громадных остатков феодально-крепостнического уклада, государственное казенное хозяйство, не имевшее ни в одной западноевропейской стране такого значения, как в России» и т. д., но последнее - это прежде всего экономическая основа и база российского «военно-феодального империализма», по представлениям А.Л.Сидорова. Однако начатая по живым следам «оттепелевских» подвижек дискуссия, приняв сидоровское разведение понятий «военно-феодального» и «капиталистического» империализма, вопрос о существе первого разрешить однозначно не смогла. Скорее, эта проблема была обозначена для дальнейшей разработки, а последовавшее в начале 1970-х годов административное «закрытие» «нового направления» фактически оборвало набиравшую силу и, на наш взгляд, весьма продуктивную дискуссию.

Тем не менее, какие позиции, подходы можно выделить из наработок 1960 - начала 1970-х годов. о сущности и основе «военно-феодального империализма»?

Первую точку зрения уместно увязать с разработками М.Я.Гефтера, свидетельствующими, что в первую очередь феномен «военно-феодального империализма» относится к «политике внешних захватов и национального угнетения». Впрочем, такая оценка вызывает определенные сомнения, поскольку и «внешние захваты», и «национальное угнетение» трудно причислить к разряду «отличительных особенностей», специфики России.

Несомненно продуктивна, на наш взгляд, точка зрения М.П.Вяткина, который явление «военно-феодального империализма» распространяет «на всю совокупность признаков царизма», т.е.: на экономику, на политику, на идеологию. И в первом случае (экономика) речь идет о толковании сущности «государственного капитализма» как составляющей империализма военно-феодального - сюжет очень перспективный, по нашим представлениям, с точки зрения трактовки природы и содержания «военно-феодального империализма» в России. Определим эту точку зрения как вторую позицию.

В качестве третьей позиции целесообразно, на наш взгляд, рассматривать суждения П.Г.Галузо и отчасти примыкающие к ним соображения П.В.Волобуева. Данный подход при толковании феномена «военно-феодального империализма» предлагает учитывать не всю политику самодержавия, но лишь политику «национально-колониальную», т.е. - «систему политического и экономического угнетения , наиболее четко выявляющуюся в эксплуатации колоний»(во всяком случае - окраин Российской империи). В частности, в работе 1965 года П.Г.Галузо отмечал по материалам Казахстана «военно-феодальную эксплуатацию крестьянства царизмом… хищническое изъятие земли у местного крестьянства во имя спасения крепостнического землевладения …империалистическую эксплуатацию через неэквивалентный обмен…проникновение банковского капитала, феодальную и капиталистическую эксплуатацию со стороны байства и русского казачьего и переселенческого кулачества». Однако прямую экономическую основу «военно-феодального империализма» автор усматривает «в верховной собственности крепостнического государства на землю». В этой связи, как представляется, оправданно говорить о так называемой «военно-феодальной эксплуатации» всего государственного, казенного, удельного, кабинетского крестьянства. Кроме того, на основе данного подхода историк сформулировал оригинальную концепцию переселенческой политики царизма. В трактовке П.Г.Галузо, «переселенческая политика» - это и «средство борьбы за сохранение помещичьего землевладения» (а оно - опора, база самодержавия - «военно-феодального империализма»), и одновременно это - «средство расширения и интенсификации «военно-феодальной эксплуатации». В чем тут дело? - «Расширение» обусловливалось ростом числа переселенческих хозяйств - т.е. численности «податного населения», обязанного непосредственно царизму. «Интенсификация» - следствие того, что переселенческим движением преимущественно было охвачено разоренное или среднее крестьянство, для которого абсолютно необходимым являлись правительственные ссуды. Таким образом, формировалась дополнительная к допереселенческой практике зависимость крестьянства от царизма и по земельным, податным отношениям, и по линии своего рода «ростовщичества», как это определял П.Г.Галузо и, следовательно, увеличивалось число крестьян, выступавших в качестве объекта эксплуатации со стороны царизма, т. е. - увеличивалось число объектов «военно-феодальной эксплуатации» . А кроме того, повторим, опосредованно «военно-феодальный империализм» опирался и на систему помещичьего хозяйства, поддерживая его всяческими способами. В целом, эпоха империализма для России означала эпоху переплетения двух форм империализма: «военно-феодального» и «капиталистического».

В советской историографии вплоть до начала 1960 гг. проблема роли и места иностранного капитала в экономике России решалась вне связи с вопросом о целях иностранного капитала, о намерениях русской стороны, вне учета характера взаимоотношений, возникавших в каждом конкретном случае в результате использования иностранного капитала между стороной дающей и принимающей, вне учета последствий иностранных заимствований для России. Тезис о полуколониальном характере отечественной экономики "снимал", лишал смысла подобные вопросы. Однако конкретно-исторический материал, как было отмечено выше (см. П.И.Лященко), в целом ряде случаев давал основания для сомнений в истинности данного тезиса. Кстати, и безусловный для советской историографии тезис о несомненной закономерности Октября 1917 г., причем именно как о революции социалистической, вряд ли беспроблемно мог быть увязан при господствовавшем линейном толковании революционного процесса 1917 г. с представлением о "полуколониальном" положении экономики страны.

Исследования 1960-х годов со всей очевидностью доказали ошибочность выводов о полном порабощении, подчинении русских коммерческих банков и целых отраслей промышленности силою иностранного финансового капитала. Большинство исследователей сошлось в утверждении о наличии, скорее, тесного союза между русским и иностранным капиталом. В частности, было выявлено, что в период промышленного подъема 1890-х годов русские банки выступали не в качестве проводников политики германского или французского капитала (как считалось в 1920-1950-х гг.), но преследовали свои собственные цели и интересы. И в сфере отношений русских и иностранных промышленных монополий складывалась подобная ситуация. Скажем, когда царское правительство объявило об очень заманчивой программе возрождения своего военно-морского флота, ни английские, ни германские, ни французские судостроительные фирмы не смогли добиться передачи им заказа на строительство линкоров. Верх одержали русские предприниматели. Однако свою долю барышей иностранный капитал тем не менее получил, но как? - Вступив в соглашение с русским монополистическим капиталом. Можно сказать, что в подобных ситуациях проявлялась как сила, так и слабость отечественной экономики. С одной стороны, она не могла успешно развиваться без привлечения иностранных капиталов, но с другой, самому иностранному капиталу приходилось считаться со своим русским партнером. Таким образом, следует говорить о более или менее равноправных отношениях, о русской стороне как (во всяком случае) младшем партнере. На русский капитал, по выводам представителей "нового направления", работал, кроме того, целый ряд факторов. Отметим некоторые из них. Речь о противоречиях внутри иностранного капитала разных национальных групп, о жесткой конкурентной борьбе в пределах каждой из последних, что весьма эффективно умели использовать русские монополистические группировки (особенно выделяют в литературе в этой связи Санкт-Петербургский международный и Русско-Азиатский банки). Кроме того, нельзя не учитывать, что знание , понимание местных условий всегда оставалось, давало преимущества русской стороне. Нередко иностранцы вообще не появлялись в России, ограничиваясь стрижкой купонов и предоставляя всецело русским практическое руководство делом. Наконец у русской буржуазии все козыри были с точки зрения близости, надежных связей в госаппарате, в придворных кругах. И, скажем, упоминавшийся уже Санкт-Петербургский международный банк одолевал французов, поскольку ему протежировал министр Двора - граф Воронцов-Дашков (см. "Алтайское дело"). А вместе с тем, те же французские Ротшильды держали связь с графом С.Ю.Витте ( крупнейшей фигурой в царском правительстве) через Санкт-Петербургский международный банк, как, впрочем, и наоборот: Витте - с Ротшильдами.

В целом, можно сказать: 1) широко используя иностранный капитал в качестве базы и опоры своей деятельности, но 2) одновременно уступая иностранным банкам весьма значительную часть прибыли, полученной в результате совместных усилий, 3) русские коммерческие банки тем самым обеспечивали себе достаточно большую самостоятельность. А в годы I-ой мировой войны шел процесс освобождения ряда промышленных предприятий, и целых отраслей, от иностранной зависимости. В частности, речь шла о предприятиях и отраслях военно-обороннного значения. И, скажем, Русско-Азиатский банк скупил акции Новороссийского общества, производящего снаряды и военные припасы, превратив его таким образом из английского в русское. Процесс поглощения предприятий с большой долей иностранного капитала стал особенно интенсивным, когда Русско-Азиатский банк объединил усилия с концерном Стахеева. Общий вывод по ситуации 1914-1916гг.: русские коммерческие банки выступали уже "как инициаторы, как главные действующие лица - действительные хозяева страны". Следовательно, - не филиалы иностранного капитала, не его придатки или агенты, но: русские коммерческие банки - это достаточно самостоятельные банковские монополии России.

Относительно промышленных акционерных компаний и монополистических объединений с участием иностранного капитала (или созданных последним) "новое направление" основательнейшим образом поработало над выявлением сущностных отличий предприятий-объединений независимых от предприятий-объединений колониально-полуколониального статуса. Было показано, что ни величина, ни техническая оснащенность такими параметрами-отличиями не являются. Может быть очень крупное и прекрасно технически оснащенное предприятие полуколониальным или колониальным по существу, если оно не есть результат органического развития местной экономики. Колониальные и полуколониальные предприятия-объединения есть результат не внутренних потребностей страны-реципиента, страны пребывания, а результат потребностей экономики метрополии или просто стороны-донора. Такие предприятия-объединения не обслуживают нужды населения или народного хозяйства своей страны, а, скажем, выкачивают ценное сырье для промышленности метрополии или стороны-донора. Иначе говоря, такие предприятия не есть органическая часть экономики колониальных или полуколониальных государств. Они на деле - ответвления, филиалы монополистических объединений метрополии или дающей стороны.

В России конца ХIХ-ХХ веков ситуация складывалась заведомо иная. Исследования "новонаправленцев" убедительнейшим образом доказали, что "насаждение капитализма сверху" (см. железнодорожное строительство, развитие тяжелой промышленности) здесь происходило при активной государственной помощи, при активном участии иностранного капитала, но, что самое существенное, в условиях усиленного роста капитализма снизу. То есть, процесс, в котором главным образом и принял участие иностранный капитал, был в немалой степени 1) следствием и (или) 2) дополнением основного и определяющего процесса. Таким образом, создание крупных промышленных предприятий с участием иностранного капитала явилось реализацией назревшей потребности российской экономики, причем приток капиталов из-за границы серьезно ускорил течение этого уже наметившегося и развертывавшегося в стране процесса. В России складывалась ситуация не диктата самого направления экономического развития страны со стороны весьма внушительного по объему иностранного капитала, а, напротив, - приспособление последнего к общей линии экономического развития Российской империи. И потому крупные капиталистические предприятия, возникшие в России при прямом участии иностранного капитала, не противостояли экономике страны, а были ее неразрывной частью. И как подчеркивает К.Н.Тарновский, "вся продукция тяжелой промышленности Юга, уголь Донбасса, нефть Баку, медь Урала и Казахстана" - все это добывалось и производилось "для внутренних потребностей - для нужд российской экономики", во всяком случае - прежде всего.

Можно утверждать, таким образом ( а исследования 1990-х годов дают дополнительные аргументы тому), что монополистические объединения со значительным удельным весом иностранного капитала в своем абсолютном большинстве действовали в России конца ХIХ-начала ХХ веков не как обособленные фракции или филиалы иностранных монополий ( ср. с представлениями Н.Н.Ванага), а как составная часть системы российского монополистического капитализма.

Кропотливый, детальный, углубленный анализ процессов и фактов, составлявших экономическую реальность России рубежа веков, обнаруживал, что прежние постулаты и схемы, суждения нередко формальное принимали за сущностное. Действительно, само присутствие иностранного капитала, его заметная доля в производстве, зарубежное местонахождение фирмы, правления акционерного общества, иностранное название их и т.п. рассматривались до "нового направления" как верный признак-примета зависимости, колониальности или полуколониальности экономической структуры. Непредвзятое глубокое изучение материала заставляло и последовательных оппонентов "нового направления" признавать, что целый ряд ранее принятых выводов, в том числе отмеченные выше, не соответствуют реальности (см. например, изыскания Л.Н.Колосова об Англо-Русском Максимовсом обществе, учрежденном в Лондоне при том, что до 87% акций принадлежало русскому семейству Максимовых и т.д.).

Более того, изучение финансового хозяйства страны - традиционно "больного места" российской экономики - выявило с конца ХIХ века по 1913 г. стабильный абсолютный и относительный рост отечественных капитальных вложений в российские ценные бумаги и соответственно - понижение доли иностранных вложений (при абсолютном их росте).

В целом, исследования 1960-начала 70-х гг.(как, впрочем, и позднейшие) показали, что с развитием русских банков, с ростом внутренних накоплений - формированием финансового капитала - зависимость ряда отраслей народного хозяйства от иностранного капитала ослабевала. Впрочем, оговоримся: проблема отличий в действиях иностранного капитала разного национально-государственного происхождения, обозначенная в "новонаправленческих" изысканиях, требует ещё самой серьёзной разработки.

Итак, подчеркнем: просто большой удельный вес иностранного капитала в промышленности, в экономике не есть непременный признак агентурности его. Эпоха же капиталистического империализма означала, что финансово-экономические и политические связи на базе вывоза капитала становятся всеобъемлющими, т.е. - охватывающими как старые, так и молодые страны, следовательно, осуществляющимися не только ради сверхприбыли и, возможно, без утраты реципиентами экономической и политической независимости.

Однако "новое направление", в отличие от своих предшественников, обратило внимание на неоднородность иностранного капитала не только с точки зрения его национального происхождения, а и с позиций существа его назначения и характера его использования в России. Реально речь шла не об "иностранном капитале вообще", но о двух его разновидностях: капитале инвестиционном - помещаемом непосредственно в экономику, и ссудном - внешних займах правительства (лишь отчасти использовавшихся для развития российской экономики). Отметим решающие отличия капитала инвестиционного от его ссудного собрата. Во-первых, на инвестиционный капитал начислялись и начисляются дивиденды. Во-вторых, объем дивидендов меньше, чем проценты по займам. В-третьих, дивиденды - это часть прибыли, полученной с его (инвестиционного капитала) помощью; т.е., в случае с дивидендами производился-производится вычет из реального (в том числе благодаря иностранному капиталу полученного) дохода. Следовательно, дивиденды это вполне оправданная, можно сказать, справедливая, плата за производительное, полезное использование иностранного капитала, работавшего фактически на упрочение экономики страны пребывания (в нашем случае России). В то же время на ссудный капитал начисляются заранее обговоренные проценты, причем размер их никак не связан с динамикой национального дохода, а выплаты осуществляются за счет бюджетных поступлений - т.е., возможно, просто в ущерб экономике. В частности, в России эти проценты изымались из расходной части бюджета, из статей, предназначавшихся на эксплуатацию железных дорог, на культуру; за счет поступлений от винной монополии, от усиленного и разорительного для крестьянства хлебного экспорта, за счет повышения налогов и т.д. А, скажем, крупнейший в свое время "целевой займ" 1906 г. - 844 млн.руб. - целиком был использован во внутриполитических целях, на укрепление государственного аппарата, на военно-политические нужды, на подавление революции, по словам К.Н.Тарновского.

Между тем, уже на начало I-й мировой войны иностранная доля общегосударственного долга царизма (т.е. ссудный капитал) в два раза превосходила все иностранные капиталовложения в экономику России (т.е. инвестиционный капитал). Эта опасная тенденция радикально усилилась в годы мировой войны, когда Россия, в ранге явно неравноправного партнера, значительно увеличила свои внешние заимствования. Дело в том, что Россия под выделяемые займы должна была вывозить золото, а кроме того, российское правительство оказалось крайне стесненным в праве распоряжения кредитами. Реальным хозяином-распорядителем выступала здесь Великобритания, державшая в своих руках размещение русских военных заказов и заботившаяся более всего о собственной выгоде фактически за счет интересов России. Таким образом, следует различать две противоположные тенденции в последствиях функционирования иностранного капитала в дореволюционной России: с одной стороны, зависимость экономики страны от иностранного капитала в 1909-1913 гг. и затем в годы I-й мировой войны сокращалась (чему объективно способствовал сам иностранный инвестиционный капитал), но, с другой, росла и многократно увеличилась именно в годы I-й мировой войны финансовая зависимость самого царизма от крупнейших империалистических держав посредством внешних займов.

Ещё в 70-х - начале 90-х годов ХIХ века Фридрих Энгельс, оценивая настоящее и перспективы российской экономики, подчеркивал: "само экономическое и финансовое положение России усиленно толкает её на путь ускоренной преднамеренной, искусственно насаждаемой индустриализации". И в посланиях своим русским приверженцам К.Маркс подчеркивал, что Россия, являясь "современницей капиталистического производства, может усвоить его положительные достижения", поскольку "живет не изолированно от современного мира" и "вместе с тем...не является...добычей чужеземного завоевателя". Более того, Россия уже (конец 1880-начало 1890-х гг.), по оценкам автора "Капитала", используя опыт Запада, форсируя железнодорожное строительство, рост фабрик и заводов, сумела резко сократить (по сравнению с Западом) "долгий инкубационный период развития машинного производства". И ещё ( как фиксация факта-доказательства возможности сокращенного варианта капиталистического развития) : "русской буржуазии в 60-70-х годах удалось сразу ввести у себя весь механизм обмена ( банки, кредитные общества и др.), выработка которого потребовала на Западе целых веков". Любопытно, что и Георгий Валентинович Плеханов в канун I-й русской революции, характеризуя мировой капитализм, отмечал тенденцию "постоянно возрастающего ускорения" его "при движении ... с Запада на Восток". "Отсюда, - подчеркивал патриарх российских марксистов, - неизбежно более быстрое развитие русского капитализма, (а потому:) "Наш капитализм отцветет, не успевши окончательно расцвесть", - предупреждал Георгий Валентинович.

Но это - оценки "слева" и оценки более или менее "со стороны". Между тем понимание необходимости ускоренного роста российской экономики наблюдалось и внутри правящих структур России. В частности, Владимир Иванович Ковалевский - де-факто первый отечественный министр промышленности и торговли ( а ранее почти "нечаевец"), - был убежден: "Дабы завершить великую задачу вывода отечественного хозяйства на самостоятельный путь, русская промышленность в своем развитии должна пропустить несколько исторических ступеней", а это реально лишь при активном и всемерном содействии со стороны правительства.

Таким образом, если первые же дискуссии конца 1950-начала 1960-х годов о "военно-феодальном империализме" и иностранном капитале позволили снять тезис об отсутствии или "агентурности" высшего (монополистического) капитализма в России, то тем не менее объективно при научно корректном подходе полученные результаты не закрывали вопроса об особенностях российского капитализма в целом.

Так или иначе, "специфические условия", в которых формировался капитализм в России - в частности "капиталистический империализм", не могли не сказаться на характере капитализма, в том числе в его высшем проявлении, на что обращали внимание будущие представители "нового направления" уже в разработках конца 1940-первой половины-середины 1950-х годов. Целенаправленные изыскания рубежа 1950-1960-х годов, предпринятые по инициативе упоминавшегося Научного совета по комплексной проблеме "История Великой Октябрьской социалистической революции" (председатель - А.Л.Сидоров), позволили со всей определенностью сделать вывод о наличии особенностей в процессе формирования и характере монополистического капитализма в России.

В частности, особенностью развития российского капитализма есть основания считать слишком раннее возникновение здесь (по западноевропейским меркам) монополистических тенденций.

Первый вывод относительно монополистического капитализма в России, сформулированный в середине-второй половине 1950-х годов, гласил, что основные закономерности развития отечественных монополистических объединений аналогичны западноевропейским. Вместе с тем углубление и уточнение этого вывода показало, что монополизация в России происходила при том уровне развития производительных сил, который в странах классического капитализма соответствовал периоду свободной конкуренции. Следствием такой ситуации было чрезвычайное усиление неравномерности экономического развития разных отраслей и разных регионов страны: стягивание, концентрация производительных сил общества в некоторых точках обусловливали как бы оголение остальных фрагментов экономического пространства. И если "Продвагон" и "Продпаровоз" монополизировали до 90 процентов производства и сбыта соответствующей продукции, то в мостостроении монополизация охватила около 37 процентов сбыта, в сельхозмашиностроении - около трети производства и сбыта, а станкостроение было вообще почти не затронуто этими процессами. Кроме того, как показали В.И.Бовыкин и др., зарождение монополий второго типа (трестов, концернов) в России происходило одновременно с формированием картелей и синдикатов, т.е. монополий первого типа, что ломало классическую последовательность процессов монополизации. Вместе с тем советские исследователи на российском материале установили и некую общую, видимо, закономерность волнообразного движения жизни монополий: в условиях кризиса и депрессии преобладала тенденция к горизонтальной концентрации (картели, синдикаты), а в период экономического подъёма - стремление к комбинированию, т.е. к вертикальной концентрации.

С 1920-х годов в советской историографии утвердился тезис о невозможности появления в дореволюционной России феномена ГМК (государственно-монополистического капитализма) , поскольку, как представлялось, немыслимо сращивание самодержавного государственного аппарата и монополистического как классово- социально чуждых, неоднородных явлений. Однако исследования А. Л. Сидорова, В. В. Адамова, С. А. Залесского, К. Н. Тарновского показали: тесные и весьма многочисленные связи между государственными структурами и монополистическим капиталом, монополистическими объединениями - факт, особенно и в первую очередь в годы I-й мировой войны. Обращение А. Л. Сидорова ещё в конце 1940-х годов к фонду Особого совещания по обороне положило начало переосмыслению прежнего постулата, поскольку именно Особые совещания ( по обороне, по топливу, по продовольствию) , структуры вроде Комитета по делам металлургической промышленности, где были представители как от госаппарата, так и от профильных монополистических объединений, в наиболее «чистом» виде являли собой становление государственно-монополистического капитализма. Первая мировая война заставила приступить к организации подобного рода государственно-монополистических военно-регулирующих структур во всех основных странах участницах межблокового противостояния, поскольку альтернативой здесь выступала опасность крушения национальных экономик, катастрофического потрясения социальных организмов в целом. Разработки представителей «нового направления» позволили вычленить до пяти организационных вариантов ГМК в России. Обозначим их: 1) монополии входят в государственные органы регулирования экономики; 2) монополии присваивается статус государственно-монополистического предприятия, выполняющего заказы правительства; 3) государство использует учетно-распределительный аппарат синдикатов для размещения и затем контроля за прохождением заказов;

4) создание смешанных государственно-монополистических предприятий;

5) формирование аппарата «обсоюзивания» мелкотоварного производства - речь идет главным образом о кооперации.

Особенности генезиса капитализма, в том числе капиталистического империализма, проявились и в специфике формирования отечественной буржуазии. В частности, разработки Иосифа Фроловича Гиндина привели к заключению об оправданности выделения в России конца ХIХ - начала ХХ веков двух групп крупной буржуазии. Центром притяжения первой из них являлся Петербург, второй - Москва. Поэтому первую группу удобно обозначить как «петербургская», вторую - как «московская» группа буржуазии. «Петербургская» буржуазия была занята прежде всего в промышленности группы «А», представляла крупнейшие банки страны и сформировалась главным образом в результате «насаждения капитализма сверху». Вторая - «московская» группа - складывалась на базе органического усиленного роста отечественного капитализма снизу, т.е. являлась коренной - корневой русской буржуазией, здесь прослеживалась неразрывная связь промышленного и торгового капитала и крепкая старообрядческая родословная. Главными источниками образования крупных капиталов в группе «петербургской» буржуазии стали железнодорожное строительство 1860-1870-х годов и развитие тяжелой промышленности Юга России - все при активнейшем участии, инициативе и помощи правительства и с интенсивным привлечением иностранного капитала, тем более, что сама «петербургская» буржуазия - это выходцы из малосостоятельных слоев общества, это бывшие военные и путейские инженеры, крупные чиновники и иностранные предприниматели, осевшие в России (т.е. здесь отсутствовали династии капиталистов с крупными личными, от поколения к поколению нараставшими фамильными состояниями, капиталом) . В отличие от «петербуржцев», «московская» группа буржуазии - это серьёзный династический капитал, выраставший на основе раннекапиталистической эксплуатации промышленного пролетариата в Центре и на базе до- и раннекапиталистической эксплуатации крестьянства, ремесленников - в общем, мелкотоварных производителей - на периферии. Именно эта группа являла в эпоху капиталистического империализма неожиданную для Запада так называемую «русскую сверхприбыль» - необычайно высокую для развитых капиталистических стран доходность «старых» отраслей российской промышленности и торговли. Собственно поэтому коренная российская буржуазия не была экономически - финансово заинтересована в перемещении своих капиталов в новые отрасли и районы, проявляла определенную неподвижность, застойный вариант экономического существования. И перерастание в высший финансовый капитал, формирование финансовой олигархии имело место прежде всего, в связи со сказанным, в первой - «петербургской» группе отечественной буржуазии. «Московская» буржуазия и в период империализма сохраняла в известной степени свое домонополистическое лицо. Однако все слои и группы российской буржуазии объединяло приспособление и использование в своих интересах феодально-крепостнических пережитков, варварских примитивных форм эксплуатации. Эта особенность российской экономической реальности была (вслед за В. И. Лениным) определена в отечественной историографии как «октябристский капитал». В частности, «новое направление» охарактеризовало последний как «коренную особенность социально-экономической структуры России конца ХIХ - начала ХХ веков».

В рамках «новонаправленческой» парадигмы наметилось два варианта в понимании феномена «октябристский капитал». По представлениям П. Г. Галузо, «октябристский капитал» - это торгово-ростовщический посредник между капиталистическим империализмом и мелкотоварным крестьянским хозяйством (может быть, точнее: между первым, с одной стороны, и разными формами раннего капитализма плюс мелкотоварным хозяйством вообще, - с другой) . При этом «посредник» эксплуатировал все привязываемые к высшему капитализму объекты «методами первоначального накопления» - т.е. варварскими, жестокими методами, присущими периоду первоначального накопления капитала, методами, обеспечивающими самую высокую норму эксплуатации. Второй подход к проблеме был сформулирован И. Ф. Гиндиным. «Октябристский капитал», в его трактовке, - это весь крупный капитал, включая монополистический, который, во-первых, посредством торгово-ростовщического капитала приобщается к эксплуатации непосредственного мелкого производителя, приобщается таким образом к до- и раннекапиталистическим формам эксплуатации и, во-вторых, - сам широко применяет варварские, экстенсивные формы эксплуатации фабрично-заводских рабочих. Последнее гарантировала политическая система российского общества, самодержавие. Локальный анализ проявлений феномена «октябристского капитала» был осуществлен в рамках «нового направления» на материалах Белоруссии и Уральского региона. Исследования по Белоруссии, в частности, показали, что нет никаких оснований дотягивать ее до регионов типичного монополистического капитализма. Но, вместе с тем, столь же решительно был опровергнут тезис о безраздельном хозяйничании здесь русского и иностранного капитала как в полуколонии . Реально речь шла об «определенном типе экономического развития» этого региона, конкретно - о среднеразвитом капитализме. Общероссийские банковские монополии, отдельные банковские центры, германские банки совершали в Белоруссии абсолютно нетипичные для высшего капитализма операции - приобщались к примитивным до- и раннекапиталистическим формам эксплуатации мелких товаропроизводителей и среднеразвитого капитализма. Дело в том, что в Белоруссии не было ещё предпосылок для сращивания, переплетения промышленности и банковских монополий, и потому последние, как и обычно в подобных среднеразвитых районах, просто включались, присоединялись к сложившимся формам капиталистической и даже докапиталистической эксплуатации. Можно сказать, что в структуре прибыли банковских монополий выразилась вся сумма противоречий экономики России начала ХХ века: синтез передового и отсталого (с одной стороны, это была часть монополистической прибыли, получаемой в России, с другой - часть прибыли домонополистической). Таким образом, банковские монополии в стране выступали одновременно как сила, способствовавшая финансово-капиталистической трансформации крупнопромышленного производства, и как сила консервации «октябристских» форм капитала. Исследования по Уральскому региону обнаружили, что здесь происходило взаимное приспособление финансового капитала и полукрепостнического хозяйства горнозаводской промышленности. Результатом такого симбиоза было крайнее обострение социально-экономических противоречий (не снятие, но резкое усиление в этой связи предпосылок буржуазно-демократической революции. Как показали исследования Л. Ольховой, приход на Урал монополистического капитализма не только не привел к вытеснению - сокращению мелкопромышленного производства, но и вызвал дальнейшее разрастание его масштабов . Что произошло? - Монополистический капитал превратил в своего агента прежде господствовавшую в мелкотоварном производстве фигуру скупщика и, таким образом, у многих промыслов появился новый хозяин - монополистический капитал. Вместо прежней борьбы со скупщиком за хоть какое-нибудь улучшение условий выживания кустарям теперь приходилось иметь дело с куда более серьезным «противником». То есть, действительно, монополистический капитал в подобных ситуациях консервировал, присоединяясь, реально усиливал отсталые производственные отношения, задерживал тем самым развитие производительных сил страны. И, как показали представители «нового направления», «империализм не перестраивает и не может перестроить капитализма (добавим: экономической системы, что им застигнута) снизу доверху». Таким образом, монополистический капитал эксплуатировал отсталые окраины и районы раннего, а отчасти и среднего капитализма в России посредством «октябристского капитала» или при посредстве приёмов «октябристского капитала» - таков механизм взаимодействия капиталистического империализма с мелкотоварным, ранне- и, отчасти среднекапиталистическим хозяйством. При этом, отметим, что распространение «октябристского капитала» вширь задерживало переход торгового и ростовщического капитала в индустриальный, как и перерастание индустриального и банковского в - финансовый, т.е. тормозило прогрессивную эволюцию самого российского капитализма. Следовательно, в разрушении сложившейся системы, опирающейся на «октябристский капитал», объективно было заинтересовано (или должно было быть заинтересовано) общество как целое, объективно заинтересовано было подавляющее большинство населения России. Между тем «октябристский капитал» - это определенная стадия капиталистической эволюции вообще. То есть, видимо, его можно соотнести с так называемым «средневековым» примитивным торгово-ростовщическим капитализмом, с тем, что на Западе имело место в доиндустриальную эпоху, с тем, что изживалось через долгий инкубационный период развития машинного производства и чего нет в монополистическую эпоху (во всяком случае - в метрополиях) Западного мира.

Изучение особенностей российского капитализма логично привело к постановке вопроса о специфике, сущности типа российского капитализма. Сравнительно-исторические (межстрановые) исследования позволили говорить как минимум о двух типах капиталистических стран. Были выделены в этой связи: 1) страны раннего или классического капитализма и 2) страны позднего капитализма или, что то же самое: 1) страны первого и 2) страны второго эшелонов капитализма (ср. с концепцией М. Вебера! ). Россия при этом была отнесена к последним. В качестве типологических примет этих стран «новое направление» выделило следующие:

1) страны позднего капитализма не знали четко выраженной эпохи «капитализма свободной конкуренции» (ср. с соображениями М. Вебера о возможности либерализма в России) ;

2) в капиталистическую стадию эти государства - общества вступали со значительными остатками феодализма;

3) создание системы крупнопромышленного производства протекало здесь с существенными нарушениями классической последовательности его формирования в странах первого эшелона, ибо имело место форсирование процессов индустриализации ( в России - под угрозой утраты статуса великой державы) ; конкретно речь шла о том, что многие «молодые отрасли» российской промышленности, возникшие в 1850-1860-годы : паровозо-вагоно-мостостроение, сталерельсовое, медепрокатное, цементное, резиновое и т. д. производство - вообще не знали мелкотоварных, кустарных, мануфактурных предприятий - дозаводского, дофабричного своего предшествия, как того требовали классические законы капитализма, весь западноевропейский опыт;

4) эти более быстрые темпы капиталистической эволюции обеспечивались благодаря активному, инициирующему вмешательству государства и массовому притоку иностранного капитала;

5) следствием отмеченной активной роли государства было возникновение феномена государственного капитализма, весьма значительного государственно-капиталистического сектора в экономике, что явно несвойственно странам классического капитализма в соответствующий период их развития;

В качестве шестой типологической приметы следует, видимо, отметить необыкновенно раннее, по западным меркам, появление высшего - монополистического капитализма, возникновение финансового капитала при среднем лишь (в целом) уровне развития экономики, производительных сил страны и, на тех же основаниях и по тем же причинам - появление государственно-монополистических тенденций.

Седьмой особой приметой российского типа капиталистического развития может быть названа ярко выраженная многоукладность экономики, а в качестве восьмой, пожалуй, можно отметить наличие феномена «октябристского капитала», особым образом соединявшего разноуровневые части отечественной экономики. В заключение по этому сюжету отметим углубление первоначальных чрезмерно оптимистических относительно уровня экономического развития России представлений, что обозначились к началу и в начале 1960-х годов. В частности, И. Ф. Гиндин (переосмыслив данные В.Я.Лаверычева) показал, что главная масса промышленной прибыли в России вплоть до I-й мировой войны ещё не была типичной для капиталистического империализма монополистической прибылью, но представляла собой «старую русскую сверхприбыль», получаемую за счет самых грубых форм эксплуатации, характерных разве что для периода первоначального накопления капитала. Кроме того, как выяснилось, исключительно высокий уровень концентрации рабочих в русской текстильной промышленности (одной из самых весомых отраслей в отечественной экономике) сложился ещё до вступления капитализма в монополистический период. Что отсюда следует? - Видимо, только одно: такого рода концентрация есть один из показателей недостаточно интенсивного промышленного развития, когда живая рабочая сила возмещает недостаток машинных, технических средств. Такая концентрация, по представлениям автора, «лишь в незначительной степени могла вести к монополизации промышленности и её сращиванию с банковским капиталом».

Гораздо более живучим, нежели в "индустриально-финансовой" историографии, официоз сталинского периода оказался в историографии "аграрной". Дело в том, что преодоление старого тезиса о слабости, недоразвитости российского капитализма, отсутствии самостоятельного капиталистического империализма, казалось, наводило наконец логический порядок в концептуальных представлениях о социально-экономической ситуации в дореволюционной России. В частности, теперь более приемлемым выглядел прежний вывод о безусловном преобладании достаточно развитых капиталистических отношений в аграрном строе российского общества, о несомненной победе здесь капитализма. Получалось, таким образом, что в целом экономика объективно обеспечивала возможность перехода к социализму; экономические, материальные условия, предпосылки такого перехода (при подобном раскладе) были налицо.

Однако целый ряд кропотливых локальных исследований в сфере аграрной истории России плюс известное марксистское положение о том, что национализация земли возможна только на ранней стадии проникновения капитализма в деревню, когда землевладение ещё слишком пропитано феодализмом, когда далеко ещё не завершена дифференциация крестьянства (т.е. сохраняется ещё заинтересованность всего крестьянства в коренной ломке поземельных отношений), - эти два обстоятельства не позволяли остановиться на новой, непротиворечивой вроде бы, и идеологически, как представлялось немалому числу советских гуманитариев и политиков, безупречной схеме. В конце концов, последняя противоречила ленинскому анализу социально-экономической реальности России рубежа веков, тогда как "оттепелевская волна" в обществоведении разворачивалась под знаком "возвращения к Ленину", прочтения наконец его самого без посредства каких-либо призм и "вспоможений".

Отмеченные обстоятельства привели к тому, что вскоре после известных антикультовых политических событий в области историко-аграрных изысканий наметилось-определилось два подхода. Один из них - назовем его "усовершенствованным традиционалистским"(неотрадиционалистским), имея в виду следование, в общем, сторонников данного подхода тезису "кратко-курсовского" периода, - представляла группа во главе с С.М.Дубровским, советским историком с начала 1920-х годов, затем - узником системы ГУЛАГА... Более того, предложенная в начале 1920-х годов С.М.Дубровским трактовка Октября 1917 г. расходилась с утвердившейся в советском обществоведении позднее и с закрепленной в качестве незыблемой в "Кратком курсе...", хотя в чём-то перекликалась с ленинскими оценками. Так или иначе, но речь шла о несомненно авторитетном ученом, что, конечно, не могло не сказаться и на характере развернувшейся дискуссии. Лидером оппонирующей стороны (речь о представителях самоопределявшегося в 1960-е гг. "нового направления") стал А.М.Анфимов - исследователь, чрезвычайно много сделавший для реконструкции объективной картины очень непростых процессов, разворачивавшихся в России конца ХIХ - начала ХХ веков прежде всего в аграрной сфере. Уже в 1960-м году Андрей Матвеевич поставил вопрос о необходимости при проведении локальных исследований учитывать (а следовательно - выявлять): 1) как велось помещичье хозяйство во всех его составляющих и 2) - столь же необходимо установить, как функционировали крестьянские хозяйства. В этой связи историк показал ошибочность-некорректность дифференциации российских губерний на капиталистически-помещичьи, отработочные и смешанные в "Развитии капитализма в России" В.И.Ленина, ибо последний в своей группировке опирался только на характер помещичьих хозяйств. Оговоримся, сам В.И.Ленин с учетом опыта I-й русской революции признал ошибочность-завышенность своих оценок относительно уровня развития капитализма в отечественном сельском хозяйстве, переосмыслил российскую аграрную действительность в целом ряде работ, начиная с попыток пересмотра аграрной программы российской социал-демократии в 1906 г. Однако советское обществоведение вплоть до начинаний группы А.М.Анфимова - вообще представителей "нового направления" - действовало и относительно ленинских изысканий крайне "избирательно" ( объективно получалось как бы два Ленина: один разрешенный и как надо прокомментированный неоспоримыми корифеями, другой - закрытый, опасный для самостоятельного прочтения и уж тем более осмысления. "Первый" был зацитирован едва не до дыр, обращение ко "второму" оказывалось чревато для обратившихся обвинениями в ревизионизме, оппортунизме и прочих незавидных "отклонениях от генеральной линии"...).

В ходе развернувшихся с конца 1950-х годов исследований и дискуссий В.К.Яцунским был поставлен, а группой А.М.Анфимова поддержан и развернут вопрос о необходимости развести понятия: 1) "капитализм в деревне вообще" и 2) "капитализм в сельскохозяйственном - земледельческом производстве". В итоге было показано, что ростки новых буржуазных отношений cуществовали в русской деревне и до ХIХ столетия, однако проявляли они себя в сфере внеземледельческих занятий крестьянства. Сделаем в этой связи пояснения.

В советской историографии имела место определенная путаница: торговый капитал смешивали с капитализмом, капиталистический способ производства - с поздней стадией феодализма. Между тем есть: 1)товарно-денежные отношения и 2)отношения товарно-капиталистические. Первое присуще, в общем, всей экономической общественной формации (ЭОФ), т.е. всем способам производства в её пределах, тогда как капитал - это пик, апофеоз экономической общественной формации, это капитализм - капиталистический способ производства.

В процессе начавшейся в 1960-е годы дискуссии обе группы, во-первых, приняли как весьма продуктивное понятие аграрного строя, 0во-вторых, согласились, что для него характерна "известная многоступенчатость": ступень первая - землевладение, ступень вторая - землепользование, ступень третья - сельскохозяйственное производство-земледелие в широком смысле слова или "система ведения хозяйства". Пожалуй, есть смысл в ступень четвертую (что было предложено С.М.Дубровским) выделять внешние связи крестьянского хозяйства. При этом согласована была установка, гласящая, что научно-корректными могут быть только те суждения, которые являются результатом исследования всех ступеней аграрного строя России.

Опираясь на эти основания, С.М.Дубровский выдвинул собственную достаточно целостную концепцию. Изложим основные её выводы: 1)более всего полукрепостнические отношения сохранились в системе землевладения (первая ступень аграрного строя); 2)меньше, чем на первой ступени, полукрепостнические остатки имели место в землепользовании (вторая ступень), в распределениии средств производства, в самом сельхозпроизводстве (третья ступень) и наконец - в сбыте (четвертая ступень); 3) более того, по оценкам ученого, сбыт сельхозпродукции в начале ХХ века в значительной степени был организован уже на капиталистической основе, а частично - даже на монополистически-капиталистической.

При этом С.М.Дубровский утверждал, что и в самой отсталой (по его оценкам) сфере - землевладении - на долю "помещиков-крепостников" приходилось к 1917 г. меньше сельхозугодий, нежели числилось их за крестьянской буржуазией и капитализированными помещиками. А потому, делал заключение историк, "капиталистический сектор даже в землевладении явно преобладал" (пометим: аренда земли, по Дубровскому, явление прежде всего капиталистическое). И если в период "оттепели" происходила своеобразная "реабилитация" целого ряда ленинских работ, идей - в том числе его переоценки как ошибочных собственных представлений о степени капиталистической трансформации российского сельского хозяйства, то интерпретация этих идей, представлений в советской историографии была очевидно неоднозначной. В частности, если достоянием гласности стал вывод В.И.Ленина, гласящий, что в России начала ХХ века "далеко ещё не сложились капиталистические аграрные порядки", то С.М.Дубровский и его сторонники отвечали: - да, и потому "капиталистические отношения находились в процессе складывания и (...) получили преобладающее значение", причем как "в помещичьем, так и в крестьянском хозяйствах". Общий вывод группы Дубровского - "неотрадиционалистов": капиталистические отношения несомненно одержали верх к концу ХIХ века как в "деревне в целом", так и в "аграрном строе" России, т.е. - в землевладении, в землепользовании и тем более в земледелии. А связи деревни с российским рынком (по этим оценкам) пребывали уже в сфере влияния монополистического капитала. Правда, результаты и фактический материал большой исследовательской работы С.М.Дубровского о крестьянском движении в России с 1900 по 1917 гг. вряд ли могут рассматриваться как подтверждение приведенных выше заключений. Собранная и обработанная автором статистика заставляет признать, что основное значение на протяжении всего обозначенного периода имела фактически "первая социальная война" - движение крестьянства вообще, крестьянства как целого, а значит - как класса феодального общества против помещиков. Но это объективно - прямое опровержение смыслового ядра авторской концепции...

Выход из этой крайне противоречивой ситуации сам С.М.Дубровский находил в том, чтобы в "номинальных помещиках" усматривать фактических капиталистов.

Иная картина состояния аграрной сферы российской реальности конца ХIХ - начала ХХ веков возникала в процессе глубоких и тщательных изысканий, начавшихся фактически со второй половины 1950-х годов усилиями А.М.Анфимова, Л.М.Иванова, М.С.Симоновой и других будущих "новонаправленцев". В частности, Андрей Матвеевич Анфимов утверждал, что, конечно, неоспоримы положения: 1) о капиталистическом характере направления эволюции сельскохозяйственного производства в России; 2) о том, что в российском народном хозяйстве в целом капитализм являлся господствующей социально-экономической силой и 3) что сельское хозяйство в этой ситуации, конечно, подчинялось законам капиталистического способа производства, рынка. Вопрос же заключается в ином: какой степени достигло это капиталистическое развитие, обеспечило ли оно победу капиталистических форм земледелия над феодальными и полуфеодальными, - обеспечило ли оно в итоге пересоздание всего аграрного строя России на капиталистический лад. Иначе: вопрос не о капитализме в российской деревне, но об уровне аграрного капитализма в России. И если, как было отмечено выше, для "неотрадиционалистов" факт арендных поземельных отношений в России начала ХХ века - это по большей части признак капиталистических отношений в сельском хозяйстве, то исследования А.М.Анфимова и его сторонников (т.е. - "новонаправленцев") выявили под этой формой совсем иное содержание. Во-первых, они показали, что в начале ХХ века в России повсеместно происходил бурный рост погодной аренды, причем за счет сокращения аренды долгосрочной. Между тем признаком предпринимательства, капиталистических отношений в земледелии выступает как раз последняя - долгосрочная аренда, тогда как краткосрочная - примета докапиталистической системы хозяйствования. Во-вторых, необходимо, обращаясь к проблеме аренды земли, - подчеркивал Андрей Матвеевич - "оценивать природу земельной ренты", именно существо её, а не форму. Дело в том, что уже в конце ХIХ-го и тем более в начале ХХ-го веков в России самым широким образом распространена была денежная рента в арендных сделках. И не менее широко, судя по всему, в советском обществоведении утвердилось жесткое линейное представление - логические связки: денежная рента - капитализм; натуральная рента - докапиталистические отношения. Между тем конкретные исследования "новонаправленцев" установили, что денежная рента в России конца ХIХ - начала ХХ веков забирала порядка 1/3 от крестьянского урожая. Такие объёмы изъятий не оставляли огромному большинству крестьян арендаторов не только прибыли, но и нормальной заработной платы, тогда как капиталистическая рента есть избыток над средней прибылью. Следовательно, эта российская денежная рента не была капиталистической, не имела по существу к ней никакого отношения. Не прибыль господствовала в данных условиях над рентой, определяя её границы, как это должно быть при капитализме, а наоборот: рента определяла пределы прибыли, точнее, определяла: быть или не быть ей вообще. Более того, рента определяла и размеры заработной платы арендатора. Итак, денежная земельная рента в России начала ХХ века сплошь и рядом была капиталистической только по форме, а по существу - докапиталистической, отработочной или натуральной, но в денежном исчислении. Кстати, ещё в самом начале ХХ-го века - до опыта Первой русской революции - было сказано: "В нашей деревне аренда носит чаще крепостнический, чем буржуазный характер, и арендная плата является гораздо более "денежной" (т.е. преобразованной феодальной), чем капиталистической рентой (т.е. избытком над прибылью предпринимателя)" [В.И.Ленин] ...

Ещё одним из аргументов в пользу успехов российского аграрного капитализма ( использовавшихся сторонниками С.М.Дубровского) была ситуация достаточно интенсивной мобилизации крестьянских надельных земель в межреволюционный период. Кропотливые исследования "новонаправленцев" позволили внести серьёзные уточнения в понимание и этой проблемы. Выяснилось, в частности, что при продаже надельных земель происходил процесс интенсивного дробления наделов, т.е. продавалась крестьянством чаще лишь часть надела, а значит (в этих случаях) речь шла не о пролетаризации продавцов - вернейшем признаке капиталистической аграрной эволюции, но о пауперизации крестьянства. А последнее есть сохранение в деревне базы для широкого распространения до- и раннекапиталистических форм эксплуатации. Кроме того, было установлено, что и в покупке этой земли очень высокой для нормального процесса капиталистической мобилизации земельных наделов оказалась доля низших групп крестьянства, т.е. - "покупки из нужды", покупки "продовольственного" характера. Однако, если мы уточнили так или иначе вопросы о существе земельной аренды и мобилизации крестьянских земель, то тем не менее остается очень важная проблема социально-классового облика российской деревни.

Исследования конца 1950-х - 1960-х годов и дискуссии этого периода выяснили наличие двух типов социальной дифференциации деревни: позднефеодального и капиталистического. Смысл первого - выделение торгово-ростовщической буржуазии и феодализирующихся верхов, с одной стороны, а с другой - бобылей как предпролетариата. Содержание второго более сложно, поскольку он включает две ступени или фазы социального расслоения - раннекапиталистическую и зрелокапиталистическую. Охарактеризуем их: 1) раннекапиталистическая фаза наряду с тем, что дает феодальный тип расслоения, выделяет промышленно-буржуазные элементы, организующие в городе или в деревне капиталистические промышленные предприятия; 2) зрелокапиталистическая фаза есть принадлежность или соответствует собственно аграрному капитализму. Но что означает последнее? - Организацию и развитие крупнокапиталистического земледелия, т.е. наличие условий, при которых деревенская верхушка признаёт выгодным помещение капиталов в земледельческое производство. Последнее, в свою очередь, предполагает существование достаточно развитых товарно-капиталистических отношений, реальное действие законов капиталистической конкуренции и потому - "хотя бы приблизительное уравнение прибыли на промышленный, ссудный и земледельческий капитал". И вот если все это имеет место, то налицо и зрелокапиталистическая фаза социального расслоения деревни - т.е. появление земледельческой буржуазии и сельскохозяйственного пролетариата. Но что было в этом смысле реальностью для российской деревни начала ХХ века? - Как показали изыскания А.М.Анфимова, в российской деревне выделялось четыре типа земледельческих крестьянских хозяйств. Первый из них - полупролетарские хозяйства; второй - мелкие бездоходные полунатуральные хозяйства; третий - простые товарные и четвертый - капиталистические хозяйства. При этом количественно преобладал второй тип, а следом за ним располагались мелкие простые товарные хозяйства, т.е. третий тип. По разным системам подсчета в сумме эти два типа - две группы крестьянских хозяйств составляли от трех четвертей до четырех пятых от всех хозяйств российской деревни. В целом, таким образом, типичной фигурой российской деревни в условиях стремительной капитализации общества оказывался не безземельный пролетариат (как то происходило на Западе), а малоземельное крестьянство, которое, дабы выжить, "должно было почти даром продавать свою рабочую силу помещику или кулаку".

Итак, мы разобрали некоторые важные сюжеты состояния и развития российской деревни, крестьянства в начале ХХ века. Однако очень существенным фактором аграрной истории России вплоть до 1917 г. и гражданской войны являлось помещичье хозяйство.

Между тем ещё в конце ХIХ века в "Развитии капитализма в России" В.И.Ленин утверждал, что "в Европейской России преобладает капиталистическая система помещичьего хозяйства". Однако события Первой русской революции заставили его серьёзно скорректировать первоначальные представления. "В общем и целом, - записывал теперь Владимир Ильич, - современное помещичье хозяйство больше держится крепостнически-кабальной, чем капиталистической системой хозяйства". Что удалось по этому вопросу установить "новонаправленцам" во главе с Андреем Матвеевичем Анфимовым? Историки-аграрники обратили внимание на то, что при значительном сжатии (приблизительно на 30%) с конца 1880-х к 1911-12 годам удельного веса общего дворянского землевладения (среди прочих категорий держателей земель) выделялась одна группа, оказавшаяся неподвержен ной сколько-нибудь заметному сокращению. Речь о группе крупнейших помещиков - латифундистов России. Устойчивость этой категории хозяйств вызвала у исследователей предположение, что причина жизнестойкости - в их прогрессивности, т.е. вовлеченности в капиталистическую систему ведения хозяйства. И действительно, развернувшиеся исследования обнаружили, что крупнейшие латифундисты России были крупнейшими помещиками-капиталистами. Однако фактический материал заставил признать и прямо противоположное: крупнейшие латифундисты страны представляли собой самых крупных "помещиков-крепостников", по определению, скажем, Л.П.Минарик, А.М.Анфимова и др.. И дело, главным образом, не в наличии разных групп внутри латифундистского слоя, а в том, что один и тот же латифундист выступал одновременно и как помещик-капиталист, и в качестве "помещика-крепостника". Как подсчитали "новонаправленцы" (и эти данные ещё требуют уточнений с выходом на охват всех латифундиальных хозяйств России), приблизительно одна пятая часть пахотных земель латифундий была организована по-капиталистически. "Причем и в этом владельческом капиталистическом хозяйстве, - подчеркивает Л.П.Минарик, - собственно капиталистическая система была в подчиненном положении по отношению к отработочной и смешанной системам", поскольку четыре пятых земельных угодий латифундистов находилось в аренде. При этом большая часть арендованной земли подпадала под вполне феодальные-полуфеодальные способы эксплуатации, приблизительно одна треть обрабатывалась на раннекапиталистических началах. Развернувшиеся затем локальные исследования, в частности по наиболее капиталистически освоенным губерниям Среднего Поволжья, обнаружили тем не менее, что и там в помещичьих хозяйствах использовались и "зимний найм", и "испольная аренда", и отработки - т.е. те самые пережиточнофеодальные методы эксплуатации, что типичны были для помещичье-феодального оплота России - Центрально-чернозёмной области. Более того, как выяснилось, и в Западных губерниях - в Белоруссии, на Западной Украине, где отсутствовала поземельная община и, казалось, все условия были за успешное развитие аграрного капитализма, чрезвычайно широко и в невероятно богатом спектре существовали феодальные и смешанные формы использования крестьянского труда, вплоть до работы "за кусок", "за угол", за одежду и т.д. По форме - вроде бы найм рабочей силы помещиком, похоже на капитализм. По объему и даже по формам оплаты крестьянского труда - сплошь и рядом наследие феодализма, причем иногда в самых дремучих модификациях. Общий вывод "новонаправленцев" в 1960-е годы гласил: "крупнейшие латифундии России были центрами капиталистической, но ещё более - полукрепостнической эксплуатации миллионов крестьян". В общем и целом ученые данного направления показали: в России преобладала мелкая культура на крупных латифундиях, а помещичье хозяйство больше держалось "крепостнически-кабальной, нежели капиталистической системой хозяйства" (отметим, в этом отношении фактически была подтверждена правомерность оценок В.И.Ленина).

Однако возникает вопрос: почему российские латифундисты не стали "двигателем", "мощным локомотивом" аграрно-капиталистической эволюции, как это было, например, в Германии 40-х - 70-х годов ХIХ века ? Дело в том, что специфику живучести этого странного для Запада "феодально-капиталистического кентавра" обеспечивало: 1)сочетание в доходах, с одной стороны, капиталистической прибыли, с другой, - «полукрепостнической» или полуфеодальной ренты. Уже само такое положение в значительной мере высвобождало эти хозяйства из-под действия законов капиталистической экономики, конкуренции, от давления средней нормы прибыли. Земельная рента выступала как дополнительный и весомый аргумент, запасная позиция - главное условие устойчивости, живучести латифундиальных хозяйств в рамках капитализирующейся России. Кроме того: 2)значительные размеры имений позволяли довольствоваться и прибылью, и рентой с единицы площади в объёмах ниже средних - нормальных для капитализма, поскольку общая масса прибыли или ренты все равно была огромна (и тем более огромна, чем более крупным было имение). Однако и это не всё: как отмечает Л.П.Минарик, особая живучесть латифундистов определялась и тем, что 3)они были связаны с разными отраслями промышленности: горнозаводской, сахарной, лесной, винокуренной. Латифундисты занимались строительством "доходных домов", лавок, складского хозяйства, конкурировали с деревенской верхушкой в сооружении мельниц, трактиров, даже на ростовщическом поприще, - в целом, разворачивали внеземледельческое предпринимательство. К тому же банковский, вообще монополистический капитал проникал в сельское хозяйство прежде всего именно через латифундиальную группу землевладельцев. "Империализм в России, - пишет К.Н.Тарновский, - в первую очередь втягивал в свою сферу верхушку поместного класса", тем более, что последние - это знать, первые фамилии империи, "ядро придворной камарильи", этого "негласного правительства России", по словам историка. Понятно, что связи с ними для монополистического капитала в экономическом выражении выглядели очень заманчиво. А в итоге крупнейшее дворянство всё теснее переплеталось с крупнейшей буржуазией - с монополистическим промышленным, банковским, финансовым капиталом, включаясь во все его методы и способы эксплуатации и одновременно подключая последний к своим. И потому, если капитализм, с одной стороны, конечно, заставлял помещиков медленно, но постепенно и неуклонно отказываться от старых феодальных и полуфеодальных методов эксплуатации и постепенно переходить к капиталистическим, то, помимо этого, капитализм открывал для крупнейших помещиков дополнительные возможности усиления и расширения полуфеодальной эксплуатации крестьянства. И потому для России конца ХIХ - начала ХХ веков факт - не более или менее прямое вытеснение пережиточных методов капиталистическими, а их неразрывное единство, соединение, совмещение, сочетание, переплетение. Все отмеченные выше дополнительные условия "живучести" латифундиальных хозяйств позволяли латифундистам особенно не задумываться о рентабельности, себестоимости, новейших достижениях агрикультуры и прочих аграрно-экономических категориях - безусловных при ведении 1капиталисттического хозяйства. 0 Можно было особенно не напрягаться, не тратиться - и без того общие доходы были огромны. В результате в массе своей латифундии не заключали в себе таких внутренних хозяйственных импульсов, которые бы стимулировали аграрно-капиталистическую эволюцию и ставили бы их во главе капиталистического прогресса в сельском хозяйстве страны. И если "прусский путь", к которому усиленно сверху продвигалась отечественная сельскохозяйственная экономика, предполагал основой капитализации земледелия именно латифундии, то в России, за исключением некоторых районов, латифундии такой основой не стали. А в итоге сельскохозяйственное производство, земледелие "велось кое-как". Ещё в 1908 г. В.И.Ленин фиксировал: "Несомненный факт, что помещичьи земли, эксплуатируемые посредством отработков и кабалы, обрабатываются из рук вон плохо, хуже надельных...(И при этом) отработочная система помещичьего хозяйства есть сохранение невероятно отсталых приемов земледелия, есть увековечение варварства и в агрикультуре и во всей общественной жизни".

Но, кроме помещиков, заметной фигурой российской деревни конца ХIХ - начала ХХ веков выступало кулачество - сельская буржуазия, деревенская верхушка. Возникает вопрос, а не стал ли этот слой российской деревни "локомотивом" капитализации отечественного сельского хозяйства? В советской историографии, во всяком случае, принято было отождествлять сельскую-деревенскую буржуазию с буржуазией аграрной земледельческой. Существовало, и поныне кстати распространенное, представление, что "крестьянский капитализм", а потому и сельская - "мужицкая" буржуазия и есть проявление наиболее прогрессивного "американского пути" капиталистической аграрной эволюции. Однако, как показали разработки группы А.М.Анфимова, в основной своей массе сельская буржуазия - это ростовщические, торговые, промышленные слои деревни, а вовсе не земледельческая буржуазия, ведущая капиталистические земледельческие хозяйства. То есть, оказалось, что главным образом речь идет о "капитализме в деревне", а не об "аграрном капитализме". В этой связи оказалось, что советские исследователи неоправданно завышали удельный вес аграрной-земледельческой буржуазии. В частности, почти в 9 раз была завышена их доля по Владимирской губернии; в 3,5 раза - по Вологодской; в 2 с лишним раза по Ярославщине и т.д. Не меньшим завышение оказалось и по Украине: если М.А.Рубач относил к разряду аграрной буржуазии все крестьянские хозяйства, располагавшие более чем 9-ю десятинами (а по Правобережью - более чем 6-ю), то исследования А.М.Анфимова показали, что даже в группе от 9- до 12-десятинных хозяйств лишь 800 из 15-ти тысяч (т.е.5,33%) по региону нанимали сроковых рабочих, т.е. могли быть действительно отнесены к капиталистическим, к предпринимательским хозяйствам аграрной буржуазии. Исследования по ЦЧО обнаружили, что в рамках столыпинской аграрной реформы кулаки предпочитали одновременно быть и хуторянами, и общинниками: одновременно создавали крупные участковые хозяйства и продолжали эксплуатировать все более разорявшихся однообщинников теми же, что и помещики, полуфеодальными в целом методами. Выводы же М.А.Рубача, группы И.Д.Ковальченко и др. о "безусловном преобладании капиталистических отношений в сельском хозяйстве - земледелии", поскольку кулачество "занимало первое место среди других землевладельцев и землепользователей по всем показателям", не учитывает способов эксплуатации владельческих и арендованных кулацких земель. Между тем, в условиях российской действительности развитие как помещичьих, так и кулацких хозяйств не столько превращало крестьян в пролетариев, сколько обрекало их на жизнь пауперов. Кстати, и М.А.Рубач в 1956 г. отмечал: "...значит остатки крепостничества распространялись не только на отношения между помещиками и крестьянами, но и влияли на отношения кулачества и деревенской бедноты". В результате крестьяне вступали против латифундистов и кулаков "не столько как наемные рабочие, сколько как задавленные полукрепостнической эксплуатацией в виде отработков, зимнего найма, высокой арендной платы крестьяне".

Следовательно, всё это были акты именно "первой социальной войны" в деревне, в полную противоположность утверждениям С.М.Дубровского.

Итак, к концу 1960-х годов в советской исторической науке определилось две точки зрения о степени и масштабах проникновения капитализма в систему аграрных отношений дореволюционной России. Выводы о победе капиталистических отношений как в деревне в целом, так и в аграрном строе (т.е. - в землевладении, землепользовании и системе ведения хозяйства) отстаивали "неотрадиционалисты". "Новонаправленцы" утверждали, что капитализм приспосабливал к своим потребностям старые отношения собственности и всё порождаемое ими, но так и не сумел переделать их. Господствующими в аграрном строе остались, по выводам "новонаправленцев", "полукрепостнические", или - полуфеодальные производственные отношения.

В пользу второй позиции, помимо уже рассмотренных обстоятельств, работают, судя по всему, и факты, связанные с проблемами Всероссийского рынка. Действительно, если со второй половины ХIХ века товарный капиталистический рынок сельхозпродукции - несомненная реальность, то традиционный и едва ли не общепринятый вывод о наличии в начале ХХ века в России товарного капиталистического рынка на средства производства и рабочую силу вызывает сомнения. Если в абсолютном большинстве случаев не была обеспечена нормальная для капитализма заработная плата наёмным работникам в земледелии, если, как мы выяснили, деревня не пролетаризировалась, но пауперизировалась, то есть ли основания такие обстоятельства подтягивать под определение Всероссийского капиталистического рынка рабочей силы? Не сложился даже в начале ХХ века в России и всеобъемлющий капиталистический земельный рынок, хотя бы потому, что из свободного оборота были реально изъяты надельные крестьянские земли. А это на 1905 г. по Европейской России - 140 млн. десятин против 101 млн. десятин частновладельческих земель. Однако и без учета надельных, факт господства на реальном российском земельном рынке привилегированных владений помещиков, всячески поддерживаемых самодержавием, в немалой степени тормозило становление капиталистического земельного рынка и обеспечивало стремительный рост покупных и арендных цен на землю (стоимость 40 млн. дес. помещичьих земель в 1914 г. была в 3 раза выше, чем стоимость 87 млн. дес., принадлежавших помещикам в 1860-е годы). А всё это, в свою очередь, задерживало формирование единой средней нормы прибыли в сельском хозяйстве и, вместе с тем, - в народном хозяйстве страны в целом. Тем более, что даже относительно Всероссийского товарного капиталистического рынка сельхозпродукции - т.е. простейшего - на самом деле необходимо внести серьёзные коррективы. Ведь как известно, царское правительство сверху закрепило внутренние потребительские рынки за Центральными - помещичьими сельскохозяйственными районами страны, направив хлебные потоки Юга на экспорт через Черноморские порты и создав так называемый "Челябинский тарифный перелом" для сибирского хлеба (дабы и он не создавал конкуренции "поместному классу" на внутренних рынках, а уходил бы как экспортный через Северные порты). Видимо, необходимо отметить, что двойственность политики самодержавия, её тормозящее воздействие на прогрессивные тенденции в экономике, с особой очевидностью давали знать о себе в деревне, в аграрной сфере.

Однако остаётся вопрос: по какому пути аграрно-капиталистической эволюции шла Россия периода капиталистического империализма, какого уровня, степени достигла на этом пути; что стало её типологической при метой - особенностью в этом отношении? Лидер "неотрадиционалистов" С.М.Дубровский во второй половине 1960-х годов пришел к выводу, гласящему: хотя развитие сельского хозяйства в основном шло по "прусскому пути", окончательно он не победил - иначе была бы снята задача демократической революции. А относительно "американского пути" - в России повсюду существовали реальные предпосылки борьбы за этот путь. Таким образом, противореча самому себе (см. выше вывод автора о победе капитализма в аграрном строе), С.М.Дубровский тем не менее внес существенный корректив в традиционалистско-неотрадиционалистские позиции - "прусский путь окончательно не победил" при том, что именно он - реальный путь капиталистической эволюции российского сельского хозяйства. Дело в том, что в противном случае (без этого корректива) пришлось бы опровергать уже закрепленную в значительной степени в научной литературе оценку В.И.Лениным революционного процесса 1917 г., а для С.М. Дубровского плюс к тому - и себя самого образца начала 1920-х годов. Однако характеристика этим авторитетным историком "американского пути", соотношения двух способов аграрно-капиталистической эволюции в России вызвала оживленную дискуссию среди специалистов. Скажем, А.В.Шапкарин настаивал на существовании в России рубежа веков не предпосылок "американского пути", а "реальных элементов - ростков нового аграрного строя, который мог, однако, восторжествовать только при условии благоприятного исхода народной (реально - аграрно-крестьянской) революции". А.Л.Сидоров, обобщая наработки конца 1950-х - 1960-х годов, подчеркивал, что господствующим типом развития капитализма в деревне был "прусский", однако "струя эволюции "американского типа" была представлена в реальных экономических отношениях России, т.е. вполне наметился и тип мужицкого, кулацкого капитализма. Причём особенно отчетливо эволюция "американского типа" давала себя знать на окраинах, хотя имела место и в Европейской России. Аркадий Лаврович поддержал, кроме того, предположение Виктора Петровича Данилова (крупнейшего советского историка-аграрника) о границах гражданской войны, как бы разделявших районы преимущественно прусского типа эволюции, с одной стороны (Советская Россия), и, с другой, - районы преимущественно "американского пути" развития (антибольшевистские режимы и структуры). Ещё одна точка зрения была разработана и сформулирована в 1960-1980-е годы Иваном Даниловичем Ковальченко и его учениками. Суть её: объективные предпосылки в России были прежде всего и более всего за крестьянско-капиталистическую аграрную эволюцию (т.е. - за "мужицкий капитализм"). В частности, подсчеты историков этой группы показали, что в России начала ХХ века "по преимущественно крестьянско-помещичьему типу" капиталистической эволюции следовала (в Европейской России) 31 губерния; по "преимущественно помещичье-крестьянскому типу" - 14 губерний; по "крестьянско-капиталистическому типу" - 7 губерний, - т.е. "крестьянский акцент" в аграрно-капиталистической эволюции, по данным выкладкам, явно преобладал. Кроме того, при резком сокращении удельного веса помещичьих хозяйств в земледелии (по Европейской России доля помещиков во всех посевах сократилась с 1850-х годов к 1916 г. почти в два раза - с 22% до 11,3%; а по товарному хлебу соответственно - с 50% до, приблизительно, 20-ти) среднегодовые валовые сборы зерна и картофеля с 1870-х годов по 1909-13 гг. увеличились в России на 75-76%%, а в душевом исчислении - почти на треть. Спрашивается, каким образом? - Ответ в данном случае может быть только один: за счёт жизнестойкости, удивительной гибкости крестьянских хозяйств, причем при неизменной поддержке, стимулировании правительством как раз хозяйств помещичьих, и главным образом через выжимание средств для того из крестьянства. Логический вывод отсюда: самодержавие, правительство в своей аграрной политике "не на того ставило". Колоссальные во всех отношениях затраты на "поместный класс" совсем не оправдывали себя: помещичий сектор в целом неуклонно сдавал свои аграрно-экономические позиции, в то время как сельскохозяйственное производство в стране увеличивалось. И это при том, что вытягивавшее ситуацию крестьянство несло колоссальные потери из-за политики государства: 1)выкупные платежи к 1906 г. выжали из крестьянства 2,5 млрд. руб.; 2)на покупку земли к 1910 г. крестьянство израсходовало порядка 2 млрд. руб.; 3)аренда помещичьих земель изъяла у крестьянства до 1914 г. более 10 млрд.; 4)государственные налоги за восемь последних довоенных лет поглотили около 5 млрд. крестьянских рублей. И наконец следует учитывать 3,55 млрд. руб. ссуд, выданных к 1915 г. помещикам Дворянским государственным и акционерными земельными банками, - понятно, что и здесь так или иначе, а без крестьянского "вспомоществования" господам помещикам не обошлось.

Действительно, если бы эти громаднейшие средства (к тому же непроизводительно растранжиренные в основном помещиками) были пущены крестьянством на нужды своего хозяйства - на нужды в итоге российского сельского хозяйства в целом... Здесь, безусловно, есть над чем задуматься.

Но И.Д.Ковальченко, помимо того, используя математические методы анализа статистического материала, пришёл к достаточно неожиданным выводам относительно существа Столыпинской аграрной реформы. Неожиданным не только с точки зрения преобладающих ныне гуманитарно-публицистических оценок П.А.Столыпина, но и на фоне суждений отечественных марксистов - современников реформы. Напомним, в 1908 г. тот же В.И.Ленин писал о программе Столыпина: "...можно ли сказать, что она реакционна в экономическом смысле, что она исключает или стремится исключить развитие капитализма ? ... Ни в коем случае. Напротив, знаменитое аграрное законодательство Столыпина ...насквозь проникнуто чисто буржуазным духом...Это законодательство, несомненно, прогрессивно в научно-экономическом (отношении)". То есть, столыпинская реформа - это, безусловно, для Ленина, для других российских марксистов - шаг вперед по пути экономического прогресса, прогресса капиталистического.

Между тем смысл выводов И.Д.Ковальченко: если бы не реформа Столыпина, к 1913 г. было бы больше кулацких, больше середняцких и меньше бедняцких хозяйств в российской деревне. С другой стороны, если бы Столыпинская реформа действительно была продолжена по 1920-е годы, то в российской деревне оказалось бы меньше (чем было в реальности на 1913 г.) и кулаков, и середняков, но зато увеличилось бы количество бедноты. И к тому же, пиковыми в дореволюционной России по среднегодовому приросту сборов хлебов плюс картофеля были достолыпинские 90-е годы ХIХ столетия, а особенно - первое пятилетие ХХ века, в то время как 1909-13-й годы оказались в этом отношении хуже не только отмеченных 15-ти лет, но и 1880-х годов. Все это, во-первых, и как несомненное, отрицает связь Столыпинской реформы с "американским" вариантом развития и, во-вторых, обозначает проблему негативных трансформаций "прусского" варианта в реальных российских условиях. Относительно же "органической для России", по мнению И.Д.Ковальченко, крестьянско-капиталистической эволюции отметим: целый ряд историков в 1960-е годы говорил о мелкобуржуазных отношениях как преобладающих в аграрном строе России эпохи империализма, о преобладании мелкобуржуазного строя, из которого развивался капитализм (в частности, речь об аграрной ситуации в Сибири). В целом, подобные оценки вроде бы вряд ли возможно оценивать иначе, чем подтверждение точки зрения И.Д.Ковальченко. Однако на самом деле (см. выше анализ деревенской буржуазии 1) возникает вполне закономерный вопрос: о каком капитализме, о какой аграрно-капиталистической эволюции реально шла речь в российской деревне ?

В ходе дискуссий 1960-х годов было обращено внимание, во-первых, на то, что сам по себе "мелкотоварный уклад есть одно из наиболее распространенных промежуточных звеньев общественной эволюции", т.е. - он вовсе не есть безусловный признак вызревания капитализма. Во-вторых, в мелкотоварном "предкапиталистическом производстве" капиталистические и некапиталистические начала находятся в живом нерасторжимом единстве, и первые увязаны с наёмным трудом. Однако, если брать российскую деревню, то по данному критерию придётся определять её как сохраняющую в основном докапиталистический характер, поскольку наёмный труд количественно здесь явно уступал труду семейному. Более того (или в-третьих), чистого - классического предкапиталистического мелкотоварного уклада в пореформенной России почти не существовало. Дело в том, что наше среднее крестьянство не было "в основном свободным мелким товаропроизводителем", поскольку последнее предполагает собственность товаропроизводителя на основные средства своего производства. Для крестьянства это прежде всего - земля. Но как раз она-то исторически и в основной своей массе частной собственностью среднего крестьянства не являлась. И совсем не случайно К.Маркс, вовлеченный своими русскими почитателями в дискуссию о судьбах российского крестьянства между народниками и русскими марксистами, оказался, как ни парадоксально, на стороне народников. В частности, Маркс растолковывал В.И.Засулич и её коллегам, что "историческая неизбежность экспроприации земледельцев" мелких крестьянских хозяйств - в "Капитале" "точно ограничена ... странами Западной Европы", где одна - примитивная парцеллярная частная собственность превращается в другую, исторически, экономически более прогрессивную - капиталистическую. "Но так как земля никогда не была 1частной собственностью 0 русских крестьян, - подчеркивал автор "Капитала", - то каким образом может быть к ним применено это теоретическое обобщение ?"

Таким образом, русский массовый крестьянин - это очень своеобразный мелкий буржуа, это не вполне (по классике) мелкая буржуазия. И эти обстоятельства делали весьма проблематичным вывод, гласящий, что мелкобуржуазный строй с жесткостью едва ли не "химического закона" продуцирует "мужицкий" капитализм, капитализм вообще.

Главное же, своего рода классическая схема генезиса капитализма за счёт экспроприации крупным частным капиталом непосредственного мелкого производителя, частного собственника (т.е. генезис капитализма посредством пролетаризации мелкой буржуазии) - для российской деревни, как оказывалось, такая схема не годится. Не было здесь в национальном масштабе такого мелкого товаропроизводителя - частного собственника основного средства производства - земли.

Следовательно, как не стали отечественные помещики прусскими юнкерами, так и российское массовое крестьянство трудно идентифицировать с классической мелкой буржуазией . Вообще в российской деревне распространен был капитализм I-й ступени - "зачаточный", "средневековый", примитивный, который известен на стадии позднего феодализма (не случайно мы отмечали преобладание среди деревенской буржуазии торгово-ростовщических, в лучшем случае, промышленных слоёв, а в системе ведения сельского хозяйства - господство "отработков и кабалы"). Следовательно, ещё раз подчеркнём: необходимо очень осторожно "работать" с прежними традиционными привязками: 1)крестьянство = "американский путь"; 2)помещики = "прусский" вариант аграрно-капиталистической эволюции.

Однако такой "примитивный", "средневековый" капитализм, - он из разряда явлений, мешающих поступательному быстрому движению вперед всего общества, он из разряда явлений, которые "должны быть сметены напором буржуазно-демократического движения", прогресса. Иначе: и "средневековый капитализм", и пережитки феодализма - это явления уходящего прошлого. Опыт I-й русской революции, а ещё более - неудача столыпинской аграрной реформы - убедительнейше продемонстрировали реальность лишь зачатков аграрного капитализма, которые, как, скажем, полагал В.И.Ленин, "могут и должны быть принесены в жертву широкому и свободному развитию капитализма на почве обновленного мелкого крестьянского хозяйства", т.е. - в жертву "американскому типу" аграрно-капиталистической эволюции (между тем отметим: ещё в декабре 1909 г. большевики, Ленин признавали, что "на известной ступени" развертывания политики Столыпина "может наступить диалектический перелом, снимающий с очереди все надежды и виды на "американский" путь"). Но при любом раскладе в начале ХХ века "национальным вопросом окончательного утверждения в России буржуазного развития", утверждения национального типа капитализма стал "именно аграрный - даже `уже: крестьянско-аграрный вопрос", (и это суждения как современников, так и позднейшие исследовательские резюме "новонаправленцев"). "Именно здесь теоретическая основа и именно сюда надо свести все частные вопросы", - полагали Ленин и его коллеги, следуя в данном случае в немалой степени за эсерами во главе с В.М.Черновым, за народнической (в определенном смысле) традицией.

Между тем, по выводам М.Я.Гефтера, одного из известных "новонаправленцев", высший капитализм не только перерабатывал, но и сохранял, приноравливал для себя доставшиеся ему в наследство формы землевладения и хозяйствования (ср. с феноменом "октябристского капитала" в промышленно-промысловой сфере). И потому в России сложился особый тип аграрно-капиталистической эволюции, где буржуазные отношения приспосабливали к себе все "переживания" крепостничества и патриархальщины. И потому в России периода капиталистического империализма существовало крестьянство, хоть и не как единое (что при феодализме), но как целое. Да, социально уже разнородное, а вместе с тем - объединенное общей враждой 1) к помещику и, в абсолютном большинстве, 2)ко всему аграрному строю = не только к прямым остаткам барщины, но и к "русско-прусскому аграрно-помещичьему капитализму" (который, напомним, охватывал в России не только собственно помещиков, но и в значительной мере деревенскую буржуазию в их взаимодействии с крестьянством). При этом элементы "американского" аграрного капитализма в России тоже имели некоторое распространение (см. прежде всего южные районы европейской части страны, имевшие тяготение к черноморским портам).

Однако, если "американский путь" развития капитализма в сельском хозяйстве России (по общему признанию исследователей) так и остался нереализованной тенденцией, то, вместе с тем, по убедительным свидетельствам "нового направления" и просто по реальному ходу исторических событий в России вплоть до 1917-1920-го гг. нереализованной тенденцией оказался и "прусский путь" аграрного капитализма. Таким образом, видимо есть резон согласиться с выводами "новонаправленцев" об особом пути аграрно-капиталистической эволюции России. "Следовало бы, - по словам Михаила Яковлевича Гефтера, - этот тип капитализма назвать российским". И самое существенное в этом типе или пути развития аграрного капитализма - недостижение «точки необратимости», невозможность выйти, как оказалось; во всяком случае - невыход на «точку необратимости» в ходе реальной аграрно-капиталистической эволюции. Однако, обратим внимание, аграрный капитализм в значительной степени есть основание национального типа капиталистической системы в целом.

Следует, видимо, учитывать, что как "прусский", так и "американский" пути-типы аграрного капитализма являются "историческими категориями", т.е. относятся к определенной исторической эпохе, за пределами которой оба (по определению К.Н.Тарновского) или ещё, или уже невозможны. Быть может, добавим, всё дело в капиталистическом империализме? - своём плюс внешнем? Дело в том, что германскому капитализму удалось пересоздать своё сельское хозяйство на капиталистический лад реформистским путем в течение 1840-1860-х годов - т.е. до эпохи империализма. Для российского капитализма такая задача оказалась непосильной, поскольку (если говорить о столыпинской реформе) речь шла уже, без всяких сомнений, об эпохе империализма. А в этих условиях действует механизм по типу "октябристского капитала", когда высшее приспосабливает всё, что оно застало, под себя - через подсоединение, переплетение, включение, обволакивание и т.д. И потому социально-экономическая структура аграрного строя России начала ХХ века - это разноуровневое сочетание: 1)полукрепостнических отношений (отработки первого вида, зимний найм, продовольственная аренда и т.д.); 2)раннекапиталистических отношений (отработки второго вида); 3)собственно аграрно-капиталистических отношений.

Первый и отчасти второй из выделенных выше уровней сплачивали едва ли не всё не успевшее и не могущее "территориализоваться" крестьянство в борьбе против помещичьего землевладения и пережиточных форм эксплуатации. Второй и отчасти, опосредованно, третий уровни объединяли крестьян в противостоянии укрепляющемуся "прусско-русскому аграрному капитализму". Однако эти антикапиталистические устремления, по оценкам большевиков, а позднее - представителей "нового направления", объективно были не антикапиталистическими вообще, но обнаруживали борьбу одного вида капитализма против другого: борьбу за чистый, без кабалы, без ростовщичества, без отработков и т.д. капитализм "американского" типа. При этом все общинные, "архаическо-коммунистические" настроения крестьянства, аграрно-социалистические соображения их представителей большевики, Ленин в частности, полагали "мещанским утопизмом", лишь затмевающим реальность. "Действительным освобождением является только национализация земли, позволяющая вырабатываться фермерам, складывающемуся фермерскому хозяйству - вне связи со старым, без всякого отношения к средневековому надельному землевладению", - был убеждён после Первой русской революции В.И.Ленин. А потому содержание реальности, в оценке ленинской группы, - чем далее, тем более нарастание аграрно-крестьянской радикально-буржуазной революции.

Однако отмеченные нами ранее весьма специфическая мелкобуржуазность российского крестьянства, его "архаический аграрный коммунизм" (см. М.Вебера) в мироощущении, нормах поведения, ментальности (см. разработки русских религиозных философов, А.И.Герцена и его последователей), что было признано даже таким "западником" как Маркс, мощнейшие в этой связи в России народнические традиции, наконец самый ход истории особенно революции и гражданской войны, а затем НЭПа - всё это не позволяет безоговорочно принять ленинские, большевистские представления об "американски-капиталистических" устремлениях, об "американски-капиталистическ

ом" характере крестьянского массового движения, крестьянской революции. Во-первых, если иметь в виду деревенскую верхушку, то, как показали разработки "нового направления", в реальности её представители вполне сносно размещались в пределах "русско-прусской" аграрно-капиталистической системы, с немалой выгодой для себя используя её возможности. А во-вторых, относительно основной массы российского крестьянства, - здесь, как представляется, весьма продуктивными могут оказаться наработки народнической традиции (от А.И.Герцена до "организационно-производственной школы" и эсеров-черновцев, наработки, поддержанные фактически в конце жизни К.Марксом) о возможности некапиталистической аграрной модернизационной эволюции в России.

Таким образом, если однозначные суждения об "американски-капиталистических" устремлениях, об "американски-капиталистическом" характере крестьянского массового движения в начале ХХ века - это всё-таки дань западнической схеме, в определенной степени, то тем не менее корректнее, видимо, говорить, первое: об аграрной некапиталистической эволюции как об одной из возможностей реального процесса модернизации в России, не исключая при этом и второго: американски-капиталистического пути эволюции отечественного сельского хозяйства. Во всяком случае обратим внимание на то, что и А.В.Чаянов, и Н.Д.Кондратьев - лидеры "организационно-производственного " направления в русской сельхозэкономии - в официальных аналитических записках в ЦК (1927 г.) фиксировали наличие и возможности на будущее и у этой второй - фермерской тенденции (хотя и достаточно ограниченные).

Итак, по представлениям эсеров-ортодоксов, "черновцев" и всех, кто "левее" в ПСР; по оценкам большевиков (см. ленинскую группу); в определенном смысле по разработкам "организационно-производственников" и, наконец, по результатам кропотливейших и глубоких изысканий представителей "нового направления" следовал общий вывод. Смысл его: вопросом национальных судеб России начала ХХ века являлся аграрно-крестьянский вопрос. При этом большевики считали, что "общенациональное движение крестьянства есть оселок всей (неумолимо приближаюшейся) буржуазной революции". Оценки "черновцев" были более "левого" толка.

В заключение отметим, Виктор Петрович Данилов в ходе дискуссий 1960-х годов блестяще доказал всю пагубность "усердий сверх научной меры" во имя показной или показательной политико-идеологической ангажированности. В частности, ученый обратил внимание на то, что нет прямой зависимости между степенью развития капитализма и степенью поддержки пролетарской революции со стороны крестьянства. И более того, что на какой-то стадии развития капиталистических отношений деревня может стать базой контрреволюции против пролетариата.

Итак, попробуем подвести итоги относительно проанализированных выше разделов и сюжетов рассматриваемой темы. В России, стране "второго эшелона" капитализма, развитие капиталистического уклада происходило быстрее и в более высоких организационных формах, чем в странах первичной модели; это первое. Второе: российский капитализм в связи со сказанным перерос в монополистический до окончательного утверждения национального пути капитализма. Третье: да, монополистический уклад в России рубежа веков - реальность, однако в целом "общественно-производственный организм" до уровня монополистических форм организации производства не дорос, достигнув лишь среднего уровня развития; и хотя высший капитализм господствовал в экономике, он был без солидного капиталистического фундамента. Четвертое: если отдельные вершины экономики России шли вровень с передовыми национальными экономиками Запада, то тем не менее капитализм не стал единственным экономическим базисом общества. В частности, пятое: в сельском хозяйстве России вплоть до 1917 года факт - незавершенность капиталистической трансформации, преобладание общинного и помещичьего - "средневекового" землевладения; главной фигурой деревни выступало пауперизированное крестьянство, а деревенскую верхушку представляли прежде всего "средневеково-капиталистические" слои. Абсолютно преобладал и в помещичьих и в кулацких хозяйствах "прусско-русский" тип аграрно-капиталистической эволюции, не имевший, как показали события, возможностей для выхода на "точку невозврата". Кроме того, исходя из всего отмеченного выше, из типологических особенностей стран "второго эшелона" капитализма, необходимо, в-шестых, подчеркнуть, что сокращенный, спрессованный по необходимости тип развития капитализма в России лишал последний сущностно важного для него - аксиологической составляющей. Помимо изначальных этнически-ментальных особенностей русских, отсутствие сколько-нибудь развернутого периода - эпохи капитализма свободной конкуренции не позволяло органически сформироваться здесь системе либеральных ценностей. (Но, отметим, без этической, ценностно-нормативной укорененности - легитимизации вряд ли какое явление может быть устойчивым в обществе).

Таким образом, количество отсталости в России переходило в качество - особый тип развития. Суть его: переплетение 1)передовых и 2)отсталых форм капитализма с 3)докапиталистическими отношениями, - в итоге противоречивость, конфликтность всего общественного развития, в итоге Россия - крайне неравновесная, несбалансированная система.

И если ранее в советской историографии утвердилась схема развития экономических отношений по линии более или менее быстрого изживания "остатков крепостничества" = сужения базы и задач буржуазно-демократической революции и соответствующего расширения материально-организационных предпосылок социализма, социалистической революции, то "новое направление" заставило (в случае объективного учета его разработок) серьёзно скорректировать прежние представления.

В частности, было показано, что крупный капитал не только разрушал докапиталистические и "средневеково-капиталистические" отношения, но в то же время и "консервировал", усиливал их, ибо сам приобщался к разным формам до- и раннекапиталистической эксплуатации (посредством механизмов "октябристского капитала"). Но консервация отживших "полукрепостнических" отношений (прежде всего - помещичьего землевладения и статуса крестьянства как податного сословия) означала сохранение экономической основы царизма, системы "военно-феодального империализма", который, в свою очередь, покровительствовал высшему российскому капитализму. То есть, для России начала ХХ века факт - переплетение (хотя и небесконфликтное) военно-феодального и капиталистического империализма. И потому - да, буржуазная ломка в деревне вела к дальнейшему развитию капитализма в сельском хозяйстве. Однако диалектическое своеобразие начавшейся буржуазной ломки в деревне состояло в том, что она вела не к предотвращению, а напротив - к приближению крестьянской революции.

Распространение отношений капиталистического империализма не привело к снятию ни одной из задач буржуазно-демократической революции, но решение их теперь могло быть достигнуто лишь в борьбе, направленной как 1)против помещиков, заводчиков-помещиков, ростовщиков и скупщиков (т.е. - против полуфеодальных и средневеково-капиталистических отношений), так и 2)против монополистического вообще и, конкретно, финансового капитала. Империализм - "последняя стадия капитализма" и последняя (добавим) ступень экономической общественной формации и потому, что уживается, использует в своих интересах все унаследованные им виды эксплуатации. Монополистический капитал вообще, а особенно капитал финансовый как бы "заглатывает", обволакивает собою все застигнутые им социально-экономические уклады и с помощью механизмов "октябристского капитала" присоединяется к самым примитивным, варварским способам выжимания прибыли и сверхприбыли. Но следовательно, высший капитализм в России, во-первых, оказывался объективно экономически заинтересован в существовавшем политическом режиме, обеспечивавшем возможность подобных способов эксплуатации (да и причастным к самому процессу генезиса высшего капитализма, к процессу "насаждения капитализма сверху"). И это не могло не сказываться на политическом поведении отечественной буржуазии, её партий. А во-вторых, выяснялось, что всякие прогрессивные - капиталистические по существу движения, зарождавшиеся в раннекапиталистическом укладе, объективно упирались в систему, где экономически господствовал высший капитализм. То есть складывалась парадоксальная ситуация: высший капитализм в России оказывался противостоящим прогрессивным капиталистическим тенденциям.

И потому, как показало "новое направление", к пролетарскому антикапиталистическому движению в качестве прямого союзника присоединяется крестьянско-аграрное и национально-освободительное движение. Однако к такому союзу крестьянство объективно вела, по оценкам ленинской группы, а позднее и "новонаправленцев", борьба за демократический путь развития капитализма: борьба против полуфеодальных отношений, против военно-феодального империализма и против "русско-прусского" капитализма. Во всяком случае огромное большинство крестьян было убеждено: достаточно решить земельный вопрос (реализовать "черный передел", превратить землю в общенародное достояние) - и всё будет замечательно, вековечные мечтания будут осуществлены ( хотя на деле национализация земли, напомним, вполне совместима с "американским" капитализмом, что, судя по всему, вполне осознавала проэнесовско-трудовическая деревенская верхушка, возможно, - и крепкие середняки).

Подчеркнем: если аграрно-крестьянская и национально-освободительная революции достаточно согласованно относятся обществоведами к буржуазно-демократическим, то, как доказал М.Вебер, империализм - поздний капитализм антагонистичен и Демократии, и Свободе. Следовательно, в эпоху капиталистического империализма существуют объективные основания для объединения собственно антикапиталистического (пролетарского) движения с буржуазно-демократическим: крестьянским и национально-освободительным. Вывод "нового направления" в этой связи: последние присоединялись в России к пролетарскому не как социалистическая (добавим, во всяком случае - не как непосредственно-социалистическая), а как демократическая по основным своим устремлениям сила. И потому в 1917 г., совершалась не столько обычная буржуазная, сколько крестьянская буржуазно-демократическая и национально-освободительная революция, ибо общедемократические задачи уже не могли быть решены (или имели очень мало шансов быть решенными) в рамках обычной - политической буржуазной революции. Здесь объективно нужен был выход за эти рамки. Необходим был прямой удар по системе финансового капитала, скрепляющего катастрофически-противоречивую многоукладную целостность, противостоящего прогрессивно-капиталистическим тенденциям внутри этой целостности. Объективно необходимой оказывалась борьба против российского капиталистического империализма (или прямое самопожертвование со стороны последнего), чтобы довести до конца - до успешного завершения демократическую революцию в России. Получалось, антиимпериалистическая революция в России начала ХХ века становилась объективно условием решения задач общедемократических, если только сама буржуазия не решится пожертвовать, поступиться частью ради сохранения основного.

Можно сказать, что в условиях неприятия крестьянской Россией столыпинской реформы, ещё более под воздействием тягот I-й мировой войны, в стране приближались события - проверка жизнеспособности либеральных сил, способности их обеспечить стране прогрессивное капиталистическое свободное от полуфеодальных и "средневеково-капиталистических" пережитков - развитие. Причём, в условиях господства в мире капиталистического империализма это был вопрос жизни и смерти для России в качестве великой державы. Однако, будем объективны, - решиться на подобное "преодоление себя" для российской буржуазии совершенно явно было очень, более чем непросто. Ведь это означало отказ от "старой русской сверхприбыли", от докапиталистических плюс "средневеково-капиталистических" источников получения огромной массы доходов, прибыли; это означало отказ от огромных земельных массивов, уже заложенных в банках, от земель, ставших общей собственностью латифундистов и финансового капитала. Кроме того, потребовались бы серьёзнейшие вложения и усилия для перестройки - перевода низших социально-экономических укладов в развитые капиталистические. В реальности же вплоть до Февральско-мартовских событий 1917 г. объективно общедемократические задачи (прежде всего - аграрно-крестьянские) упирались в конечном (и решающем!) счёте в интересы финансового - высшего монополистического капитала.

Однако, уточним: наиболее глубокие мыслители из "кадетствующих", в частности, С.Н.Булгаков, признавали: система мирового капиталистического хозяйства достигла своего предела - начинается капиталистический катаклизм. Но смысл разрешения последнего, подчёркивал будущий отец Сергий, "не по К.Марксу, а в замене устаревших организационных форм". То есть, один тип организации капиталистического хозяйства будет, должен быть сменён другим - более совершенным, причём - это трансформация как национального, так и общемирового масштаба. Содержание такой перестройки - в установлении "цивилизованного характера международных отношений, в исчезновении опасности локальных и мировых военных конфликтов", в целом, - в утверждении более организованного, "умного", регулируемого типа капитализма, в качественном повышении субъектного-сознательного начала в социально-экономической жизни. И, напомним, В.И.Ковалевский (первый де-факто министр промышленности и торговли России) настаивал: "Правительство должно войти в самую глубь интересов разнообразных отраслей нашего народного хозяйства и положительным воздействием возбуждать и поддерживать частную предприимчивость в желательном для страны направлении". Видимо, можно признать, что реально и в том и в другом случае речь шла о государственно-монополистическом капитализме. И для предотвращения катастрофы России в условиях мировой войны вопрос стоял предельно жёстко: спасение возможно настолько, насколько правящие круги сумеют перевести страну на этот качественно новый организационно-управленческий, а потому и политический, и экономический, и культурный уровень = насколько смогут реализовать систему ГМК, разрешающую тем или иным способом и аграрно-крестьянский, и национальный, и др. буржуазно-демократические вопросы.

После Февраля - это проблема жизни и смерти Временного правительства, буржуазной власти, буржуазно-либеральной альтернативы развития страны. Теоретически, повторим, такой вариант не был закрыт для российской буржуазии, для российских либералов. Они могли его реализовать, правда, очень многим при этом поступившись в своих экономических интересах. Дополнительную сложность на путях реализации этого варианта для отечественной буржуазии, особенно корневой генетики (см. "московскую группу" буржуазии), представлял факт давнего существования в России "самодержавно-бюрократического" государственного капитализма, который ещё со второй половины - с конца ХIХ века успел ко времени мировой войны (ко времени объективной, экзистенциальной потребности в ГМК) внушить предельное к себе отвращение со стороны характеризуемой "почвенной" буржуазии, вовсе не обязанной ему ни своим рождением, ни становлением. В условиях выхода из депрессии и начавшегося нового экономического подъёма (1909-1913 годов) уже вся отечественная буржуазия полагала старый госкапитализм чрезмерно усердствовавшим в его самодержавно-бюрократической части, что, видимо, не могло не отпугивать её от подвижек в сторону государственно-монополистического капитализма. Между тем, как отмечал Иосиф Фролович Гиндин, в России в условиях мировой войны намечался некий симбиоз как раз этого старого сковывающего, надоевшего российского госкапитализма и новейшего ГМК. При этом в верхних этажах системы государственно-монополистического регулирования именно агенты Правительства имели решающее значение - "сами эти верхние этажи в основе своей были государственно-капиталистическими институтами".

Если учесть все приведенные выше обстоятельства, то, видимо, необходимо признать определенный драматизм ситуации для отечественной буржуазии, получившей в 1917 г. наконец долгожданную полную свободу экономического поведения (где главное - прибыль, прибыль, максимум прибыли, а уж в условиях войны - тем паче) и политическое главенство в стране, когда объективно необходимо было идти на серьёзные самоограничения, самопожертвования и как бы снова "в кабалу" государственной - бюрократической опеки, вмешательства в дела экономики. И тем не менее, в 1917 г. свои судьбы, судьбы России отечественная буржуазия, российские либералы держали в собственных руках...

Можно сказать, следуя за "новым направлением": общедемократические задачи в эпоху империализма объективным ходом событий приобретали антикапиталистический характер. Но, уточним: задачи эти были безусловно против "средневекового" капитализма и объективно оказывались против капитализма высшего (если не учитывать возможности буржуазии как субъекта своей судьбы и судеб страны).

Перекликается в общем с концепцией "новонаправленцев" подход некоторых западно-германских исследователей (фрайбургская группа), занимающихся социально-экономической историей дореволюционной России. В частности, Х.Хауманн (Геттинген), подводя итоги этим изысканиям, подчеркивает, что "самопаралич российской системы легче объяснить с позиций многоукладной социально-экономической модели, чем фиксируясь на анализе новейшего капитализма...в уродливости (правильнее, в особенностях - В.Б.Ш.) российского капитализма, в обусловленных этой уродливостью (спецификой, особенностями - В.Б.Ш.) социальных и политических отношениях заключалась, - по оценкам автора, - сила, которая привела к падению старой системы". То есть, по представлениям историка, сама социально-экономическая система России эпохи капиталистического империализма содержала в себе глубочайшие истоки своего краха. И как отмечал Михаил Яковлевич Гефтер, в том-то и дело, что "кризис системы" состоял не в "исчерпании ресурсов развития капитализма (напротив, он быстро рос в конце ХIХ начале ХХ вв.), а в невозможности преодолеть старые и новые диспропорции с помощью даже такого роста". И потому вызревание Октября 1917 г. - это не только или не столько итог обострения противоречий высокоразвитого капитализма, сколько результирующая всего комплекса противоречий эпохи империализма. Не случайно один из главных свидетелей (и действующих лиц) революционной эпохи - В.И.Ленин подчеркивал: "К Октябрьской революции нас приблизил, подвел вплотную, во-первых, империализм... во-вторых, - капитализм в его первоначальных товарно-хозяйственных формах" (хотя, что "во-первых" и что "во-вторых" - здесь, пожалуй, есть предмет для дискуссии). Однако, в любом случае, проблема социально-экономических и иных предпосылок Второй буржуазно-демократической революции в России сливается с проблемой социально-экономических и иных предпосылок Октября 1917 года.

Неоднократно и отечественные и зарубежные исследователи называли Россию начала ХХ века своеобразной моделью тогдашнего мира. Её противоречивая, разноуровневая многоукладная экономика действительно представляла все основные известные в то время социально-экономические системы снизу доверху. И эта многоукладная противоречивая социально-экономическая реальность обусловила не менее противоречивый, сложный, многосоставной характер революционного процесса 1917 г. в России.

Ещё раз подчеркнем, речь и у "новонаправленцев", и у Х.Хауманна об объективной стороне дела. Однако, начиная со стадии капиталистического империализма, тем более с выходом на государственно-монополистические тенденции, с прорывными открытиями мировой гуманитаристики ХIХ-начала ХХ вв. мир по необходимости преодолевал "эпоху исторической бессознательности" (Зб.Бжезинский), вступая в "эпоху осознанной необходимости" (К.Маркс) или "на новую сознательную ступень эволюции" (Н.Ф.Фёдоров). В этой связи субъект-объектные начала объективно и по необходимости выдвигаются на ведущие позиции и данное обстоятельство необходимо учитывать , имея в виду возможности отечественной буржуазии, её партий, особенно в 1917 году.