Задача моего доклада состоит в том, чтобы осветить некоторые вопросы, связанные с экономическими предпосылками Великой Октябрьской социалистической революции. Спешу сразу же оговорить свое право на сужение темы. В частности, вопросы экономического развития русской деревни и проникновения капитализма в сельское хозяйство в докладе не будут затронуты.

Будет ли правильно из всего сложного комплекса причин, породивших социалистическую революцию в России, выделить одни экономические факторы, связанные преимущественно с развитием промышленности и финансового капитала, подчеркнув лишь некоторые основные стороны этого развития? Не будет ли это известной уступкой экономическому материализму, чего в свое время так боялся М. Н. Покровский и о чем он специально говорил в своем докладе на Первой Всероссийской конференции историков-марксистов в 1928 г.? Я полагаю, что нет.

М. Н. Покровский был прав, придавая огромное значение победе революции, классовой борьбе и силе рабочего класса, организованного и руководимого большевистской партией; с этих позиций он метко критиковал меньшевиков, исходивших из шаблонных догм II Интернационала. Но вместе с тем Покровский неверно определял и толковал экономический момент в истории вообще, а в развитии пролетарской революции в России в особенности, вольно или невольно поддерживал немарксистскую концепцию об экономической незрелости страны для социалистического переустройства. «При чисто экономическом объяснении, при апелляции исключительно к законам экономики,- говорил Покровский в указанном докладе,- игнорируя все остальное,

нельзя было предсказать того, что действительно случилось, что мы прорвется к социализму сквозь всякие законы, наперекор узко экономическим законам». В другом месте он утверждал еще более категорично: «Все чисто экономические показатели были за неуспех Октябрьской революции».

Разумеется, большевики учитывали сложившуюся в ходе первой мировой войны революционную ситуацию. Но это не означало, что они действовали наперекор экономическим законам развития. Наоборот, они руководствовались этими законами, используя их в интересах социализма. В. И. Ленин критиковал социал-ренегатов и их апостола Каутского, меньшевиков отнюдь не с позиций Покровского. Ленин решительно отвергал сухановско-каутскианский тезис о том, что «мы не доросли до социализма, что у нас нет, как выражаются разные „ученые" господа из них, объективных экономических предпосылок для социализма». В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что несмотря на экономическую отсталость, в России всем предыдущим капиталистическим развитием были подготовлены предпосылки социалистической революции. Особенно интенсивно рост этих предпосылок шел в эпоху империализма. Сложившаяся в ходе первой мировой войны обстановка лишь облегчила победу социалистической революции, ускорила ее, но отнюдь не определила.

Ошибка Покровского была результатом, с одной стороны, недостаточно глубокого и отсюда неправильного усвоения ленинской теории империализма, а с другой,- следствием очень слабой разработки в 1920-х годах конкретного историко-экономического материала об уровне и характере развития России накануне революции. Советская историческая наука делала в это время лишь первые шаги в изучении этого материала. Авторы ряда исследований, на которые опирался М. Н. Покровский (Н. Н. Ванаг, С. Л. Ронин и некоторые другие) имели в своем распоряжении отдельные (и подчас неверные) цифры и разрозненные факты, при помощи которых они доказывали, что в России до революции 1905-1907 гг. еще не созрели объективные предпосылки для развития монополий и финансового капитализма и, таким образом, в стране не было самостоятельной системы империализма. Названные авторы проводили мысль о том, что империализм в России был простым ответвлением западноевропейского империализма; более того, европейский финансовый капитал к началу первой мировой войны якобы полностью завоевал банковскую систему России и через нее подчинил себе всю экономику страны. Сращивание банковских и промышленных

монополий являлось всего лишь, по мнению известного экономиста Л. Н. Крицмана, «сращиванием иностранного капитала с иностранным», в результате чего «происходило не создание системы русского финансового капитала, а расширение сферы эксплуатации иностранного финансового капитала».

Следует, однако, подчеркнуть, что подобные взгляды уже тогда встречали открытую и довольно решительную критику со стороны ряда экономистов и историков, включая и учеников самого Покровского. К чести последнего надо отметить, что, хотя он и являлся ревностным сторонником и пропагандистом неверных взглядов Ванага, Ронина, Крицмана и др. и даже объявил их выводы последним словом советской исторической науки, он указывал на делавшиеся нами возражения и публиковал работы с прямо противоположными оценками. Укажу, для примера, на первый том «Очерков по истории Октябрьской революции» - работы исторического семинара Института красной профессуры (М., Л., 1927), в котором была опубликована одна из ранних работ автора настоящего доклада.

К сказанному надо прибавить, что как ни существенны были ошибки М. Н. Покровского, они все же являлись ошибками, не выводившими его из большевистского лагеря историков, ошибками, которые исправлялись по мере накопления нового материала. До последних своих дней Покровский решительно воевал не только с милюковско-кадетской фальсификацией истории Октябрьской революции-об этом и говорить нечего,-но и с меньшевистско-троцкистской фальсификацией истории Октября, являвшейся «теоретическим» прикрытием антиленинской программы троцкизма.

А именно для меньшевистско-троцкистского направления, как и для всего социал-ревизионизма, было характерно возведение экономического отставания России в абсолют, полное отрицание закономерности победы пролетарской революции в России и возможности социалистического строительства в нашей стране.

О безнадежном доктринерстве и измене делу социализма лидеров международного оппортунизма можно судить по двухтомному труду под названием «Материалистическое понимание истории», принадлежащему признанному теоретику II Интернационала К. Каутскому. Спустя почти 10 лет после победы Октябрьской революции этот «материалист» не придумал ничего более оригинального, как упрекнуть русских большевиков в том, что они использовали захват политической власти «для немедленного осуществления социалистического производства, в то время как в этом направлении экономически более прогрессивный Запад еще

не сделал даже первых шагов». Свой труд он заканчивал заявлением о том, что к социализму пролетариат может прийти не через классовую борьбу, а только в результате своего морального и интеллектуального подъема.

Еще в 1918 г. за брошюру «Die soziale Revolution» В. И. Ленин назвал Каутского «ренегатом» за то, что он полностью порвал с духом революционного марксизма. В «Материалистическом понимании истории» Каутский пал еще ниже, прямо призывая пролетариат к поддержке капитализма, процветание которого «создает наилучшую обстановку для успеха первых шагов социалистического режима», а дорога к нему лежит якобы не через диктатуру пролетариата, а через буржуазную демократию.

На таких же позициях стояли и меньшевистские теоретики типа А. Ю. Финн-Енотаевского. В России, доказывал Финн-Енотаевский, капитализм не успел еще сделать того, что он сделал на Западе. Отсюда, естественно, должен был следовать вывод о том, что экономическое развитие России возможно лишь на путях более развитого, «организованного» западного капитализма. В свою очередь, отрицание экономической закономерности Октябрьской революции вело меньшевиков, включая и их продолжателей-троцкистов, к реставраторской программе.

Естественно, что та же тенденция отрицания закономерности нашей революции пронизывает и буржуазную историографию на Западе. Укажу для примера на Уильяма Генри Чемберлена, автора специального двухтомного труда по Октябрьской революции. Царский строй с его институтами и мировая война-вот что явилось, по Чемберлену, двумя основными причинами русской революции. Оказывается, не промышленный пролетариат (эти слова автор берет в кавычки) был главной действующей силой революции, а некий класс бедняков, не имевший «глубоких корней ни в городе, ни в деревне», масса «обездоленных, озлобленных» людей, количество которых возросло в результате войны. По мнению Чемберлена, большевизм не мог бы найти отклика и поддержки в мирное время: «Он нашел своих самых ярых и убежденных приверженцев среди той части народа, которая чувствовала себя оторванной от родных очагов, вырванной из обычной сферы своей деятельности». Падение самодержавия и слабость буржуазией демократии в России образовали «вакуум» на территории от Польши до Тихого океана, который, разумеется, большевики не замедлили заполнить. И так пишет человек, который более 10 лет прожил в России, изучал документы и русскую прессу, беседовал с участниками революции! Вот чем оказывается

хваленая объективность буржуазных исследований на деле. При первом же знакомстве с нею она оказывается тенденциозной и субъективной до предела.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что такой историк как фон Лауе утверждает, что Октябрьская революция может быть объяснена главным образом внешними, а не внутренними причинами, а много пишущий по истории России немец фон Раух в своей работе «История большевистской России», вышедшей в 1955 г., заявляет, что «было бы полнейшим непониманием сил, проявившихся в русской истории, полагать, что развитие страны с неизбежностью вело к большевизму».

Я привел только один-два наиболее характерных примера. Есть, разумеется, и среди буржуазных историков авторы, которые понимают, сколь бессмысленно спустя сорок лет после Великой Октябрьской социалистической революции утверждать, что это был «счастливый случай», происшедший наперекор логике исторического развития. Но таких историков мало, да и они непоследовательны, ибо признать до конца закономерность Октябрьской революции означало бы признание закономерности гибели капиталистического строя.

Наша задача,- задача советских ученых,- своими исследованиями, основанными на анализе большого конкретного материала, еще глубже показать, что величайшая революция, открывшая новую эру в истории человечества, явилась неизбежным результатом неумолимого исторического процесса, закономерным итогом борьбы классовых сил, рожденных капиталистическим развитием России и всего мира.

Всякая революция, знаменующая переход от одного общественного строя к другому, новому является результатом созревших глубоких противоречий в экономическом базисе общества. Это верно как по отношению к буржуазно-демократическим революциям, так и революции социалистической, с той только разницей, что здесь экономические противоречия носят особенно глубокий характер, т. к. пролетарская революция возникает не из противоречий между более или менее сильными остатками старого строя и вырастающими в его недрах новыми капиталистическими отношениями, которые временно как бы существуют, а из коренных противоречий, заложенных в самой природе капиталистического строя. Капиталистические отношения на известной стадии развития становятся тормозом развития производительных

сил общества, что особенно резко проявляется при империализме, который неимоверно усиливает классовые противоречия между пролетариатом и буржуазией и вызывает целый ряд кризисных экономических и политических потрясений как внутри страны, так и в международных отношениях. Первая мировая война явилась выражением начавшегося общего кризиса капитализма и попыткой преодоления этих противоречий в свою пользу двумя группировками великих держав чисто империалистическими методами.

Ленинский анализ империализма, как высшей и последней стадии развития капитализма, является научной основой новой теории пролетарской революции, теории о возможности победы социализма в одной стране. Только исходя из ленинского учения об империализме, можно понять те объективные экономические факторы, которые сделали возможной Октябрьскую революцию.

Необходимо учитывать, что труд В. И. Ленина об империализме - чисто экономическая работа, в которой дана характеристика «основных экономических особенностей империализма». Это не помешало В. И. Ленину всесторонне выяснить причины крушения империализма и показать неизбежность пролетарской революции, как назревшей задачи пролетариата России и Европы в целом.

Основные формы общественного хозяйства в России, подчеркивал В. И. Ленин,- «те же, как и в любой капиталистической стране...». Наличие достаточно развитых форм монополистического капитализма в ведущих отраслях хозяйства, несмотря на общую экономическую отсталость России сравнительно с главными империалистическими странами,-вот что создавало материальную основу социалистической революции. Сосуществование новейших форм финансового и монополистического капитала и отношений докапиталистических, противоречивое переплетение этих отношений,-такова была наиболее характерная черта русской действительности, делавшая совершенно неизбежным буржуазно-демократический характер первого этапа революции и перерастание его в революцию пролетарскую, социалистическую. Недаром Ленин в ряде своих работ, в том числе «К четырехлетней годовщине Октябрьской революции», начинает с выяснения того, какие задачи буржуазной революции походя были решены Октябрьской социалистической революцией.

Необходимо при этом, хотя бы мимоходом, отметить, что В. И. Ленин никогда не отождествлял новейше-капиталистический империализм с «военно-феодальным империализмом», как думают некоторые наши историки. Под последним он разумел

царизм, политическую надстройку третьеиюньской монархии, социальная природа которой не изменилась по сравнению с предшествующим периодом, оставаясь по-прежнему полукрепостнической, помещичьей, несмотря на сделанный самодержавием после революции 1905-1907 гг. второй шаг по пути превращения в буржуазную монархию.

Уже накануне и в период первой русской революции противоречия между капиталистическим развитием России и феодально-крепостническими пережитками в ее экономике и политическом строе выявились с необычайной остротой.

Общеизвестен высокий уровень концентрации промышленности в России, особенно тяжелой. Предприятия-гиганты - с числом рабочих свыше 1000 человек-и крупные заводы, насчитывавшие от 500 рабочих и выше, по своему удельному весу в экономике страны превосходили подобные же предприятия в самых развитых капиталистических странах. Многие крупнейшие заводы представляли собой сложные комбинаты, выпускавшие -различные виды промышленной продукции. Следует сразу оговорить, что подобный факт отнюдь не является показателем более высокой технической организации, чем на Западе. Скорее наоборот, как правило, русские предприятия были хуже технически оснащены, давали меньше продукции и худшего качества, чем европейские заводы. Однако по отношению к массе мелких и кустарных предприятий России они играли ведущую и прогрессивную роль. В период империализма число занятых на них рабочих и ценность производимой ими продукции неуклонно вырастали. Заводы-гиганты, составлявшие 2,5% всех промышленных предприятий, т. е. ничтожную их часть, объединяли в своих стенах накануне первой мировой войны свыше 40% всех рабочих против 36% в начале XX в. Группы крупных и крупнейших предприятий взятые вместе насчитывали 56,5% всех рабочих, почти в два раза больше, чем те же группы в США (31 %).

Высокая концентрация производства облегчала сращивание банков с промышленностью, образование монополий. К началу первой мировой войны монополии в промышленности, железнодорожном транспорте и банках, возникшие еще в конце XIX - начале XX в., складываются в систему монополистического и финансового капитала, ставшего основой экономической жизни страны.

Я не буду останавливаться много на этом вопросе. Скажу только, что история деятельности крупнейших монополий в России за последние годы изучается советскими историками весьма успешно. Найдены и уже используются новые материалы. Работы историков и экономистов - П. И. Лященко, М. Я. Гефтера, П. В. Волобуева, И. Ф. Гиндина, К. Н. Тарновского, С. А. Залесского, Т. Д. Крупиной, В. И. Бовыкина, В. Я. Лаверычева, А. Л. Цукерника и др. представляют собой заметный шаг вперед

в деле изучения экономической структуры русского империализма, а о промышленных монополиях уже создана значительная литература. Мы сейчас опираемся на гораздо большее количество проверенных фактов о деятельности монополий, чем во времена Покровского. Новые исследования подтверждают господствовавший и ранее взгляд на то, что в России преобладала синдикаторская форма монополий, но они же доказывают, что рядом с синдикатами и из них начали уже перед войной вырастать и другие более высокие формы монополий, как концерны и тресты. Процесс этот шел в ряде отраслей, но главным образом в металлообрабатывающей промышленности.

Работы указанных авторов позволяют также более убедительно, на основании солидных документальных данных, судить о взаимоотношениях монополий с царским правительством, об искусственной задержке ими развития основных отраслей промышленности-металлургии, машиностроения, угольной, нефтяной. Деятельность монополий весьма ощутимо сказывалась также и на развитии военной промышленности России, особенно в предвоенные годы. В целом же вывод таков, что, хотя в монополистическую стадию развития капитализма Россия несколько продвинулась вперед в развитии производительных сил, она не только не уменьшила своего отставания от Западной Европы, но и увеличила его. Общая тенденция загнивания русского капитализма в период империализма особенно ярко проявилась в металлургии, угольной и нефтяной промышленности.

Развитие монополий неразрывно связано с ростом мощи и расширения сферы действия банковского капитала. В начале XX в. в России сложилась мощная система коммерческих банков, собственные капиталы которых и вклады росли чрезвычайно быстро: за 14 лет (1900--1913 гг.) собственные капиталы увеличились втрое, а вклады-в 472 раза, достигнув весьма внушительной для того времени цифры в 2,5 млрд. руб. Еще более характерна была огромная концентрация банковых капиталов. Сложилась олигархия немногих крупнейших банков. На долю семи самых мощных петербургских банков приходилось 52% всех капиталов; 13 банков страны сосредоточили в своих руках почти две трети всего акционерного капитала, около 3/4 вкладов и 80% всех банковских оборотов. Заправилы крупнейших банков были тесно связаны с правительственным аппаратом, оказывая сильное влияние на весь ход государственного управления и политику правительства,

Известно, что в банковской системе России влияние иностранных капиталов было весьма сильным. В первую очередь это относится

к франко-бельгийскому капиталу, в Меньшей мере - к германскому. Однако, как показали новейшие исследования, было бы неправильно рассматривать русские банки как простые продолжения, отростки иностранных банков. Картина была значительно сложнее и противоречивее, чем это представляется некоторым исследователям, ошибка которых заключается в том, что они анализируют какую-нибудь одну сторону деятельности банков в отрыве от другой - либо рост иностранных вложений, либо факты самостоятельных действий крупнейших русских банков, использовавших иностранные денежные рынки.

Для полного выяснения этого вопроса необходимо пересмотреть те общие данные и цифры в отношении банков, которые были пущены в научный оборот еще в 1920-е годы известным буржуазным экономистом Олем. Хотя они и подвергались обоснованной критике в нашей литературе, убедительно показывающей, что Оль преувеличивает иностранные инвестиции и их удельный вес в банковской системе России, но мы не довели эту работу до конца и продолжаем в основном пользоваться цифрами Оля, не противопоставив им другие всесторонне проверенные и обоснованные цифры. Но при всех коррективах мы и сейчас имеем все основания говорить о процессе усиления позиций иностранного капитала в экономике страны вообще, в банках - в особенности. Удельный вес его здесь был более высок, чем в промышленности, достигая 40-42,6% всех капиталов банков. По расчетам Галицкого, на долю иностранных капиталов приходилось около 1,3 млрд. руб., что составляло около одной трети всех банковских капиталов.

Конечно, как в разных отраслях промышленности, так и в банках иностранные капиталы были распределены неравномерно. Иностранный капитал шел преимущественно в тяжелую промышленность, особенно в горную индустрию, и в банковскую систему. Второй и самой крупной областью действия иностранного капитала в России были государственные займы. Царизм все время нуждался в систематических вливаниях все больших доз капиталов для сохранения бюджетного «равновесия» и покрытия растущих расходов на содержание чиновничье-полицейского аппарата и армии. Внешний государственный долг особенно сильно вырос в период до первой мировой войны в связи с потрясениями, вызванными русско-японской войной и революцией 1905-1907 гг. Если за последнее десятилетие XIX в. государственный долг России в целом вырос на 1,2 млрд. руб., то за 1904-1906 гг. на эту сумму увеличилась одна только внешняя задолженность.

Революция 1905-1907 гг. ослабила международную роль царизма. «Царизм,-писал В. И. Ленин,-заведомо и бесспорно перестал быть главным оплотом реакции, во-1-х, вследствие поддержки его международным финансовым капиталом, особенно Франции, во-2-х, в силу 1905 года». Образовался союз царизма «с передовым капиталистическим, европейским, империализмом...», направленный против революционного пролетариата России и национального движения на Востоке. Европейский, «передовой» капитализм использовал реакционное самодержавие не только в целях получения сверхприбыли в России, но и для совместного угнетения и порабощения народов, а также и в военных целях. Нельзя, оставаясь на почве фактов, оспаривать безусловно правильный тезис о том, что царизм после первой русской революции, накануне первой мировой войны превратился в резерв международного империализма.

Следует отметить еще одну линию, по которой усиливалась зависимость России от иностранного империализма. Это железнодорожное строительство, особенно частное. Ни историки, ни экономисты этому важнейшему фактору экономического закабаления страны иностранным капиталом до сих пор не уделяют должного внимания, а между тем, это сильнейшая линия связей и зависимости от иностранного капитала. Ведь около одной трети всей железнодорожной сети России находилось в руках частных железнодорожных обществ, которые работали на иностранные займы, полученные под гарантию правительства. Основные капиталы только шести таких крупнейших обществ составляли сумму в 1,4 млрд. руб., превышавшую капиталы любых шести монополистических организаций в промышленности, причем железнодорожные общества, являвшиеся на деле монополиями, возникли и действовали в особенно тесном контакте с казной и крупнейшими банками-центрами финансовых монополий. Достаточно указать, что Русско-Азиатский банк был представлен в 18 железнодорожных обществах, Международный-в 16, Азовско-Донской-в девяти. В 1911 г. был образован синдикат девяти частных банков, который пытался захватить в свои руки все частное железнодорожное строительство на Урале, в Сибири, на Кавказе и в Туркестане. В громадной степени от этих банков зависело также и транспортное машиностроение.

Хотя бы на этом примере мы видим, как тесно переплелись между собой в предвоенные годы интересы промышленного

и банкового капитала (русского и иностранного) и царизма. Однако, чтобы не создалось из сказанного ложного впечатления о силе промышленного и финансового капитала в царской России, необходимо еще раз подчеркнуть, что в промышленном отношении она представляла страну среднего уровня развития капитализма, экономическое развитие которой сильно тормозил царизм и иностранный капитал. Россия продолжала оставаться отсталой, бедной аграрной страной. Хотя промышленность и развивалась быстрее, чем сельское хозяйство, но страна вплоть до войны полностью сохранила свой аграрный облик. Доход на душу населения был в три-пять раз ниже, чем в передовых капиталистических странах, причем на долю сельского хозяйства приходилось больше половины национального дохода, а на долю промышленности-только немногим более одной четверти его. Именно эти факты - живучесть крепостнических отношений, сохранение дворянских латифундий и кабального гнета в деревне - накладывали решающий отпечаток на всю экономику страны, определяли ее место в мировой системе империализма, как не вполне самостоятельной державы. Границы этой несамостоятельности следует более углубленно изучить и точнее очертить.

Первая мировая война к экономическим предпосылкам Октябрьской революция длительного характера прибавила новые объективные условия, ускорившие ее приход.

Каковы итоги войны? Во-первых, как известно, царская Россия выставила наибольшее количество солдат-15 млн. человек-и понесла наибольшие людские потери из всех воюющих стран. Война выявила со всей очевидностью полную экономическую и военную неподготовленность страны. Крупные военные поражения лета 1915 г. привели к острому хозяйственному и политическому кризису. Наступил кризис боевого снаряжения и вооружения, топлива, металла, железнодорожного транспорта и продовольствия. Осенью 1916 г. все это привело к общенациональному политическому кризису, вызвавшему мощный революционный подъем, который привел к свержению царизма в феврале 1917 г.

Во-вторых, резко усилилась экономическая зависимость страны от союзников - Англии и Франции, а затем и от США - как по линии финансовой (рост задолженности), так и по линии поставок военного снаряжения и оружия. Начиная с 1915 г. царская Россия уже не могла воевать без больших займов и субсидий союзников. По признанию самих царских министров, эти займы носили кабальный характер, оплачивались миллионными потерями

русских солдат, которых гнали в наступление плохо вооруженными.

В-третьих, вся капиталистическая система России, несмотря на большое запоздание с мобилизацией промышленности, сделала значительный шаг по пути государственно-монополистического капитализма. Сама буржуазия и созданные ею экономические и общественные организации приняли самое активное участие в регулировании военного хозяйства России.

За недостатком времени невозможно сколько-нибудь полно проиллюстрировать эти итоги конкретными данными, хотя в нашем распоряжении имеется огромный и очень показательный архивный и статистический материал, а также известное количество опубликованных работ.

Статистические данные показывают, что до конца 1916 г. имел место рост продукции в ценностном выражении. Однако он был достигнут путем увеличения чисто военного производства, при одновременном резком сокращении производства в металлургии, топливной промышленности, пищевых продуктов, тканей и др. В 1917 г. выпуск промышленной продукции сократился до 77% довоенного уровня, а выработка на одного рабочего-до 66,4% по сравнению с довоенным уровнем. Железнодорожный транспорт не справлялся уже ни с какими перевозками. Фронт и тыл систематически недополучали все возраставшее количество продовольствия, снаряжения, топлива, металла и др. Во многих случаях кризис на транспорте являлся первопричиной сокращения промышленного производства. Тыл оказался совершенно дезорганизованным, недостаток товаров вызвал неслыханный рост цен и бешеную спекуляцию. Для рабочего класса война обернулась дороговизной, недоеданием, усилением эксплуатации, для большинства крестьян - разорением, сокращением посевных площадей, конского поголовья, сельскохозяйственных орудий, удобрений и т. п. Капиталистам война принесла огромные прибыли, связанные с работой на «оборону», военным строительством, спекуляцией, огромными правительственными заказами и субсидиями. До февраля 1917 г. только на одни военные расходы было истрачено 30 млрд. руб.

В ходе грандиозной по тогдашним масштабам войны, Россия оказалась не только без достаточного количества артиллерии, самолетов, автомобилей, станков, но и без пулеметов, винтовок, патронов, колючей проволоки, пороха и т. п. Не хватало стали, меди, алюминия. Закупки за границей вели к катастрофическому увеличению внешней задолженности. Ко времени Февральской революции внешний долг России более чем удвоился за счет военных долгов. Но этого мало. В расходовании кредитов царское правительство оказалось в полной зависимости и под контролем своих заимодавцев. На узких совещаниях в Комитете финансов П. Л. Барк признал, что «полнейшая наша финансовая

зависимость от союзников является чрезвычайно тяжелой». За годы войны царское правительство быстро втягивало страну в полуколониальную зависимость от своих партнеров, причем путы этой зависимости стали более ощутимыми со стороны Англии, в 10 время как до войны главным кредитором России являлась Франция.

В декабре 1916 г. Барк заявил, что в случае отказа союзников от дальнейших поставок и кредитов России для последней неизбежно заключение сепаратного мира. Чтобы удержать русские армии на фронте и тем ослабить свои собственные потери, союзники предоставили России сомнительную честь первой перейти в наступление летом 1917 г. Взамен они обязались на Петроградской конференции 1917 т. поставить России 4,25 млн. т. вооружения, металлов и топлива. По мнению русской стороны, это количество могло удовлетворить лишь минимальные потребности армии и промышленности. Царское правительство, доведя великую страну и великий народ до критического состояния, все более превращалось в содержанку своих богатых союзников. Характерно, что эта сторона войны тщательно обходится или замазывается в многочисленной мемуарной литературе, оставленной генералами и представителями высшей бюрократии царской России.

Глубокий кризис, который переживала страна накануне Февральской революции, нельзя было скрыть. Внешнюю картину этого кризиса неплохо описал М. В. Родзянко - председатель IV Государственной Думы-в верноподданнической, полной лакейского духа записке царю в феврале 1917 г. Это был один из последних документов, прочитанных Николаем II о положении в тылу. Однако в этом документе, преследовавшем цель напугать царя и таким путем заставить его пойти на ничтожные либеральные реформы, нет действительного понимания размеров той катастрофы, на край которой была придвинута страна «патриотическими» усилиями буржуазии и помещиков вкупе с царизмом. Их политические вожди рассматривали продовольственный и иной кризис всего лишь как конъюнктурное явление и даже более-как результат неблагоприятных климатических явлений (метелей), вызвавших временный паралич транспорта. Подобные заявления показывают, что не только царизм, но и русская буржуазия была не способна на большие исторические действия.

Тем не менее буржуазия требовала политической власти. Эту власть она хотела получить из рук царя либо в форме ответственного министерства, либо в виде так называемого министерства

общественного доверия. Страшно боясь революции, она наивно полагала, что стоит ее лидерам заменить скомпрометированных царских министров, как в стране установится нужный ей «порядок», хозяйственные трудности будут преодолены и наступит новый «патриотический» подъем в народе, который даст довести войну до победы. Это были иллюзии.

Рост революционного движения в стране, во главе которого шел рабочий класс и его партия, недовольство в армии выражали желание народа не просто покончить с «плохим царем» или, тем паче, ограничить его власть в пользу буржуазии.

Задуманный буржуазией верхушечный переворот был еще в стадии кулуарных разговоров, когда разразилась Февральская революция. Кризис и огромные жертвы, вызванные войной, привели в движение миллионные массы трудящихся, которые первым своим натиском свалили царизм, а затем стали копить силы и для уничтожения господства буржуазии.

Февральская революция создала новую обстановку, новое соотношение классовых сил. К власти пришла империалистическая буржуазия и обуржуазившиеся помещики. Бывшие лидеры буржуазных партий, «оппозиция его величества», и руководители «общественных» организаций буржуазии заняли командные посты в правительстве, но уже без «его величества».

В. И. Ленин дал замечательно исчерпывающую характеристику Временному правительству с точки зрения отношения последнего к войне и Антанте. Эта оценка носит характер широкого исторического обобщения. «...Гучков-Милюков с К°,-писал В. И. Ленин,-связаны англо-французским капиталом. Они на чужие деньги вели и ведут войну. Они обещали за занятые миллиарды платить ежегодно процентов сотни миллионов и выколачивать эту дань с русских рабочих и русских крестьян». Временное правительство, отмечал В. И. Ленин в другом месте, является «простым приказчиком миллиардных „фирм", „Англия и Франция"». Весь документальный материал подтверждает справедливость этой характеристики. Только с помощью англо-французских займов вело войну царское правительство, с теми же займами продолжало ее и Временное правительство.

Я должен указать на то обстоятельство, что экономическая политика Временного правительства и развитие экономического кризиса непосредственно перед Октябрьской революцией очень мало исследованы в нашей литературе. После работы З. Лозинского

об экономической политике Временного правительства больше подобных работ не появлялось. Только в первом томе «Истории гражданской войны» указанному вопросу отведена специальная глава, но она, разумеется, учитывая характер и объем издания, не может восполнить отсутствие по этой теме монографических исследований. История рабочего движения в стране в процессе перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую до сих пор излагается без достаточно глубокого освещения объективных условий, вызвавших и определивших характер и формы этого движения. Недооценка этих вопросов в нашей историографии фактически помогает буржуазным фальсификаторам истории Октябрьской революции обходить коренные социально-экономические вопросы, вставшие перед народом и вызвавшие Октябрьскую революцию. Наша критика политики русских мелкобуржуазных партий во многом от этого проигрывает, а объяснение причин борьбы трудящихся масс за социалистическую революцию значительно обедняется. Советские историки теряют очень важные аргументы в пользу более глубокого объяснения закономерной обусловленности Октябрьской революции.

Мы мало изучили не только факты, характеризующие картину нарастания экономической катастрофы,- эти факты имеют, конечно, основное значение,- но и финансовые отношения с союзниками, в частности вопрос о займах и ходе выполнения военных поставок России. Все сказанное приводит к тому, что фактическое положение России в лагере Антанты до сих пор не выяснено в полной мере и, следовательно, делаемые выводы о степени зависимости России от своих союзников зачастую недостаточно аргументированы, хотя и совершенно справедливы, сами по себе

Недавно изданные Институтом истории АН СССР два томя документов об экономическом положении страны накануне Октября показывают, как много интересных и важных факторов мы не использовали раньше при изложении истории нашей революции. Остановлюсь очень коротко, в порядке иллюстрации, на некоторых вопросах, которые нашли отражение в указанном сборнике и в документах, не вошедших в него. Начнем с финансового положения страны. Временное правительство признало

все финансовые обязательства царского правительства, включая внутренние и внешние займы. С марта по октябрь 1917 г. было израсходовано 18,6 млрд. руб., в том числе на чисто военные расходы-15 млрд. руб. 80 % всей этой суммы дал печатный станок. За несколько месяцев пребывания у власти Временное правительство выбросило в обращение бумажных денег больше, чем было выпущено за все предыдущее время войны. Рекордным в этом отношении явился сентябрь 1917 г., когда было выпущено кредитных билетов на 1892 млн. руб., что превосходило всю массу денежного обращения довоенной России. Естественным результатом этого было катастрофическое падение рубля и взвинчивание цен. Дело явно шло к финансовому краху. Широко рекламировавшийся «Заем свободы» провалился. Надежды правительства на финансовые субсидии союзников оправдывались далеко не полностью.

Сразу же после Февральской революции особенно ухудшились финансовые отношения с Англией. Рекомендации Петроградской конференции в финансовой части англичанами не были утверждены, срок финансового соглашения о кредитах окончился, а новое соглашение английское правительство не подписывало. По словам Терещенко, англичане отпускали России «минимум необходимых средств» - значительно меньше, чем раньше, в то время как объем заказов и поставок возрос. За март-апрель 1917 г. была отпущена только треть того, что Россия получила за январь-февраль, а в мае кредиты составляли лишь 10% январских.

Одновременно английское правительство резко сократило все виды поставок, уменьшило тоннаж для перевозки грузов, задержало отправку тяжелой артиллерии и снарядов, реквизировало изготовленные в Англии для России станки. Позднее была задержана отправка оборудования для автомобильных заводов, отказано в кредите (в долларах) на закупку меди, алюминия и других металлов. 5 июля 1917 г. в английском посольстве было созвано специальное совещание представителей союзников, указавшее, что они не в состоянии выполнить взятые на себя обязательства по поставкам России, о чем и поставило в известность Временное правительство. Вслед за англичанами потребовали

отменить совсем или значительно сократить данные им заказы и французы. Причины подобной полувраждебной демонстрации со стороны англичан полностью раскрываются донесениями поверенного в делах в Лондоне К. Д. Набокова, сообщавшего о сомнениях и «безверии» английского правительства в наступательную способность русской армии. У него «нет веры в боеспособность русской армии»,- писал Набоков 24 апреля. Английское министерство финансов ведет политику «обструкции», отказывает в «насущной помощи» и т. п. Переговоры о финансовом соглашении, резюмировал Набоков, оставили «тяжелое впечатление». Смысл подобной политики был ясен: англичане сделали кредиты орудием неприкрытого политического давления на Временное правительство с целью побудить его к более активным действиям на фронте.

Финансовый нажим англичан на Временное правительство сыграл свою роль в переориентации последнего на США. На 1 апреля 1917 г. Россия имела там более чем на 1 млрд. с четвертью заказов в долларах, которые должны были быть оплачены за счет английского кредита. Поскольку Англия резко сократила кредиты, П. Н. Милюков счел «политическое, экономическое и финансовое сближение с Соединенными Штатами Америки... одной из важнейших ближайших задач». Было решено послать в США особую финансово-экономическую миссию, и в первую очередь получить от них заем в размере 500 млн. долл.

Правительство США, рассчитывая на то, что ему удастся занять место Англии и Франции в России и прибрать к рукам обширный русский рынок, охотно пошло на некоторые авансы и обещания Временному правительству с целью «поощрить русское правительство в его отношении к войне». В скором времени американцы прислали в Россию две миссии: политическую (во главе с сенатором Рутом) и техническую (под руководством инженера Стивенса) для того, чтобы «навести порядок», а в действительности - взять под контроль все железные дороги страны и прежде всего Транссибирскую магистраль. Временное правительство разработало широкую программу привлечения американского капитала в ряд промышленных отраслей. Так, например, было намечено передать американцам в эксплуатацию разработку золота, железорудное дело на Южном Урале, кузнецкие и подмосковные угли, добычу меди и марганца, цементную промышленность, строительство гидростанций и многое другое. Фактический диктатор в экономических вопросах-председатель

Особого совещания по обороне инженер П. И. Пальчинский намечал цифру американских капиталовложений только в горную промышленность и металлургию (исключая химическую и золотопромышленность) в 10 млрд. руб.

Помимо больших оборонных заказов Временное правительство передало американской промышленности большой заказ для железных дорог (2 000 паровозов и 40 000 товарных вагонов), который должен был быть выполнен в два года (1917-1918 гг.).

Однако, правительство США весьма осмотрительно относилось к отпуску кредитов Временному правительству. Оно давало единовременные займы в размере 50-100 млн. долл., но не больше. Всего Временное правительство получило кредитов в США примерно на 325 млн. долл., которые до свержения власти А. Ф. Керенского не были полностью израсходованы.

Есть все основания считать, что США имели определенные не только экономические, но и политические виды на Восточную Сибирь, Чукотку, Сахалин и Транссибирскую железную дорогу. Министр иностранных дел М. И. Терещенко утверждал, что переговоров с Рутом о «преимущественных правах» американцев на Дальнем Востоке не велось. Но тот факт, что в будущем, после войны, Временное правительство было готово очень широко открыть дорогу американскому капиталу, а в ходе войны отдало весь север Восточной Сибири-от устья Амура до Колымы американским торговцам, заставляет в этом усомниться.

В целом политика Временного правительства привела к тому, что степень экономической зависимости России от иностранных государств перед Октябрьской революцией усилилась.

Осенью 1917 г., когда положение Временного правительства резко пошатнулось, союзники за его спиной договорились о разделении сфер экономического влияния в России между США, Англией и Францией.

Вместе с тем «союзники» использовали финансовую зависимость Временного правительства, чтобы побудить его к более решительной борьбе с революционным движением. 26 сентября 1917 г. Англия, Франция и Италия обратились с коллективным представлением к Керенскому, в котором выразили опасение, в состоянии ли Россия продолжать войну. Они напомнили Керенскому, что «общественное мнение» союзников может потребовать от своих правительств «отчета за материальную помощь», оказанную России. В ответ Керенский заверил союзников, что война с Германией является «общенациональным делом», но союзники в это уже плохо верили и были правы.

Общий экономический кризис в стране нарастал с ужасающей силой. Буржуазия и министры-«социалисты» были бессильны что-либо сделать, чтобы остановить его, ибо все, что они предпринимали, было направлено на продолжение войны и защиту доходов крупной буржуазии за счет народа и дальнейшего разорения страны, разрушения ее производительных сил. Это было прекрасно показано В. И. Лениным на примере Пальчинского, который последовательно «регулировал» народное хозяйство в интересах буржуазии, срывая все предложения демократических организаций, направленные на стабилизацию экономики, усугубляя разруху всего народного хозяйства.

Сельскохозяйственная страна, только что собравшая новый урожай, не имела хлеба не только в периферийных промышленных центрах, но даже в столицах и на фронте. В одном из архивных документов прямо указывается, что в гарнизонах Петроградского и Московского округов недостаток хлеба «принимает катастрофический характер». Фронт недополучил более 2/3 необходимого количества муки. Голодали шахтеры Донбасса, текстильщики Ивановского района, оружейники Тулы, металлурги Урала. Министр продовольствия С. Н. Прокопович за неделю до победы Октябрьской революции на заседании Временного Совета республики вынужден был заявить об отсутствии продовольственных запасов и полном провале хлебной монополии. Ставка предлагала начать реквизицию хлеба в прифронтовой

полосе с применением вооруженной силы (конечно, не против помещиков, а против крестьян). Начальник штаба Ставки писал об опасности голодных выступлений жителей прифронтовых районов, требовавших хлеба. Рудникам Донбасса также грозило голодные бунты. В 1916-1917 гг. фронт поглощал столько же продовольствия, сколько оставалось на потребление всему населению. Продовольственное дело в России «висит на ниточке»,- констатировал Прокопович. Но оно уже не «висело», а провалилось в бездну.

Несмотря ни (на что буржуазия требовала продолжения войны до победного конца. Дорвавшись до «казенного сундука», капиталисты начали его нещадно опустошать. Советские историки еще не показали той картины расхищения казенных миллиардов, которым занималась буржуазия при Временном правительстве. Этот грабеж по своим масштабам был несравненно большим, чем при царском правительстве. В то же время буржуазия решительно выступала против повышения заработной платы рабочим, 8-часовой рабочий день так и не был декретирован, пролетариату пришлось его осуществлять захватным порядком.

Но это была одна сторона деятельности буржуазии. Другая состояла в прямом разрушении производства, массовом закрытии предприятий, экономическом саботаже и т. д. с целью задушить надвигавшуюся революцию. Мы сейчас располагаем громадным фактическим материалом о поведении буржуазии в вопросах производства накануне Октября, из которого следует, что в нашей исторической литературе до сих пор явно недооценивалась сознательная деятельность российских капиталистов (Рябушинских и прочих) по организации локаутов и свертыванию производства. Было бы в высшей степени полезно обобщить весь этот материал в специальном исследовании. К политике сознательной остановки производства в больших масштабах буржуазия стала переходить после провала июньского наступления и расстрела июльской демонстрации, решив, что обстановка созрела для открытого перехода в наступление на революцию. С марта по ноябрь 1917 г. было закрыто 800 промышленных предприятий, на которых было занято 170 тыс. рабочих.

Буржуазия готовила всероссийский локаут, закрытие предприятий промышленных районов-Урала, Центра, Донбасса. Эта политика встречала полное одобрение и поддержку со стороны правительства в лице таких его деятелей, как П. И. Пальчинский или Саввин (Министерство торговли и промышленности). Последний решительно высказался за закрытие

предприятий, причем находил, «что эта мера Должна носить категорический характер».

Особенно лютую ненависть буржуазии вызывала деятельность фабрично-заводских комитетов. Представители крупного капитала с тревогой отмечали, что Советы и фабзавкомы «присвоили себе власть и функции правительственной власти». Про фабзавкомы Донбасса, например, промышленники Юга заявляли, что «они в натуре представляют собой как бы второе управление рудниками, вмешиваются в технические и хозяйственные распоряжения, нередко контролируют корреспонденцию, ведают приемом и увольнением рабочих и пр. Совершенно необходимо или замкнуть их деятельность в законные рамки, или совершенно их уничтожить, если первое окажется невозможным».

Победа Великой Октябрьской социалистической революции в громадной мере была обусловлена тем, что большевики, помимо политической, имели также ясную и четкую экономическую программу, которая должна была спасти страну от экономической катастрофы. В отличие от всех других политических партий и организаций России, включая и так называемые «социалистические» партии меньшевиков и эсеров, занимавшихся паническим хныканьем и жалкими паллиативными проектами, большевистская партия была единственной партией твердо знавшей, что делать, как выйти из тяжелого положения.

Это знание было результатом строго научного анализа как конкретного экономического положения страны, так и природы современного капитализма, включая российский.

VI съезд большевиков в резолюции «Об экономическом положении» оценивал обстановку следующим образом; «...Полное истощение в сфере производительного труда и дезорганизация производства, всемерное расстройство и распад транспортной сети, близкое к окончательному краху состояние государственных финансов и, как последствия всего этого, доходящий до голода продовольственный кризис, абсолютная нехватка топлива и средств производства вообще, прогрессирующая безработица, громадное обнищание масс и т.д. Страна уже падает в бездну окончательного экономического распада и гибели».

Несмотря на то, что оценка положения, данная съездом, была исключительно суровой, она отнюдь не означала безнадежности. Наоборот, решения съезда давали ясные и четкие указания, как в создавшихся условиях можно быстрее и безболезненнее выйти из того тупика, в который завели страну буржуазия и ее правительство.

Еще раньше основные пункты большевистской экономической программы были сформулированы В. И. Лениным в его «Апрельских тезисах» и специально разобраны и аргументированы в его знаменитой работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться».

Эта работа В. И. Ленина является историко-экономическим обоснованием курса партии на социалистическую революцию. Он показал, что государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, та ступень в общественно-экономическом развитии, которая непосредственно ведет к социализму. Империалистическая война, указывал В. И. Ленин, не только усилила страдания трудящихся, но так двинула вперед развитие капитализма, что между достигнутой им ступенькой «и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет».

Основные пункты ленинской экономической программы, помимо немедленного выхода из войны и организации мирного производства, были, как известно, следующие: 1) национализация и объединение банков; 2) национализация синдикатов; 3) отмена коммерческой тайны; 4) принудительное синдицирование промышленности и торговли и принудительное объединение населения в кооперативные потребительские общества.

Переходя в своем анализе от одной отрасли хозяйства к другой, от одного синдиката к другому, В. И. Ленин с полной убедительностью показал, что все они целиком созрели для национализации.

В. И. Ленин предлагал выполнить большевистскую программу меньшевикам и эсерам, доказывая ее полнейшую осуществимость и немедленную эффективность. Но они с непритворным ужасом от этого отказались. И причина здесь была та, что осуществление этой программы было возможно только как движение вперед к социализму. В сложившихся условиях, указывал В. И. Ленин, идти вперед, «нельзя, не идя к социализму, не делая шагов к нему...». Но «социалистические» партии меньшевиков и эсеров именно потому и не хотели идти вперед, что это вело к социализму. Они предпочитали идти назад, в объятия

Милюковых и Коноваловых, и тем обрекали себя на историческую гибель.

В своей уверенности в возможность преодоления разрухи В. И. Ленин исходил, с одной стороны, из естественных богатств страны, с другой,-и это прежде всего-из силы резолюции, из веры в народ, в рабочий класс. «В России,- писал он,- хватит хлеба, угля, нефти, железа - в этом отношении наше положение лучше, чем какой бы то ни было из воюющих европейских стран. А при борьбе с разрухой указанными средствами, привлекая к этой борьбе самодеятельность масс, улучшая их положение, вводя национализацию банков и синдикатов, Россия использовала бы свою революцию и свой демократизм для подъема всей страны на неизмеримо более высокую ступень экономической организованности».

И действительно, рабочий класс воспринял экономическую программу, большевиков как свою собственную. Уже одна борьба фабрично-заводских комитетов за рабочий контроль над производством в период между Февралем и Октябрем служит тому убедительным доказательством. Уже по самой сущности своей природы класса-созидателя пролетариат должен был повести решительную борьбу против разрушительных действий буржуазии, за организацию и налаживание производства, вопреки буржуазии и без нее. На этом пути он нашел себе верного и мощного союзника в лице многомиллионных трудящихся масс.

Логикой вещей массы деревенской бедноты, солдаты должны были объединить борьбу с разрухой с борьбой за выход из империалистической войны, за конфискацию помещичьих земель, свержение власти буржуазии, должны были пойти за большевиками и отвернуться от меньшевиков и эсеров.

Сила большевистской партии состояла в том, что она соединяла строжайший научный анализ конкретно-исторической обстановки с верой в неиссякаемую революционную активность масс. В. И. Ленин трезво учитывал и оценивал все возможности, которые пролетариат сможет использовать и мобилизовать в интересах строительства социализма в случае своей победы: и невиданный энтузиазм масс, и силу партийного руководства, и материально-технические предпосылки, созданные капитализмом. «Когда есть налицо эти условия,-списал он,-тогда не найдется той силы на земле, которая .помешала бы большевикам, если они не дадут себя запугать и сумеют взять власть, удержать ее до победы всемирной социалистической революции».

За 40 лет своего существования Советское государство дало много доказательств всем сомневавшимся в справедливости

этой истины и пытавшимся уничтожить Советский Союз и его социалистический строй. Социализм победил сначала в одной нашей стране, теперь его строят народы, населяющие треть земного шара. Ход истории доказывает, что социализм восторжествует и во всем мире.

Интересный и содержательный доклад А. Л. Сидорова затрагивает ряд очень важных вопросов, связанных с экономическим и политическим развитием России в период империализма. На некоторых из них мне бы хотелось остановиться и прежде всего на вопросе об отсталости страны.

Страна была действительно отсталой, и никто у нас этот факт не ставит под сомнение. Но, на мой взгляд, важно здесь подчеркнуть коренное отличие понимания этой отсталости у В. И. Ленина и нашей партии от понимания ее меньшевиками и троцкистами. Последние, как известно, доказывали, что отсталость России такова, что в ней невозможна социалистическая революция и строительство социализма до тех пор, пока она не догонит в своем экономическом развитии передовые страны. В. И. Ленин же считал, что к 1917 г. наша страна, при всей ее отсталости, достигла уровня развития капитализма, достаточного для взятия и удержания власти пролетариатом. Не будь этого, подчеркивал В. И. Ленин, с социалистической революцией у нас ничего бы не вышло.

Вспомним его решительное возражение против утверждения, что крах мировой капиталистической системы якобы начался с наиболее слабых в экономическом отношении строя. В. И. Ленин отмечал, что этот крах начался со «средне-слабых» стран. «Без известной высоты кап[итали]эма у нас бы ничего не вышло».

В. И. Ленин исходил при этом из открытого им закона неравномерности экономического и политического развития в период империализма. У нас часто ссылаются на этот закон, но не всегда достаточно в него вникают. В применении к России кануна Октябрьской революции этот закон говорит о том, что наша страна, несмотря на громадные остатки крепостничества, достигла все-таки такого уровня развития, что в ней господствовало противоречие, «которое глубже всего объясняет русскую революцию: самое отсталое землевладение, самая дикая деревня-самый передовой промышленный и финансовый капитализм!». В сфере субъективных факторов это противоречие

привело к созданию самого революционного в мире пролетариата, к тому, что страна стала родиной ленинизма, что в ней сложилась и выросло в могучую силу большевистская партия - партия нового типа и что сюда переместился центр мирового революционного движения.

Два слова о критике докладчиком концепций Крицмана, Ванага, Ронина и др. Я с ней целиком согласен. Неверно, что в России вплоть до Октябрьской революции так и не сложились внутренние силы для развития собственной, а не иностранной, системы финансового капитала, русского монополистического капитализма. А. Л. Сидоров привел в своем докладе ряд убедительных цифр, опрокидывающих этот взгляд. В связи с этим возникает вопрос о правильной трактовке роли иностранного капитала в России, о характере зависимости России от других, более сильных империалистических стран.

Эта зависимость и зависимость весьма значительная и притом все время возраставшая, безусловно имела место. Еще в 1914 г. В. И. Ленин писал: «Не только маленькие государства, но и Россия, например, целиком зависят экономически от мощи империалистского финансового капитала „богатых" буржуазных стран». Великое значение Октябрьской революции состоит также и в том, что она уничтожила эту зависимость, грозившую превращением нашей страны в полуколонию иностранного капитала. Все это ни в ком не вызывает сомнения. Но чрезвычайно важно в теоретическом и политическом отношении правильно определить меру этой зависимости, ее, так сказать, политический и качественный характер.

Зависимость, как известно, бывает разной. Существует зависимость колонии от метрополии; полуколониальной страны от империалистических стран; более слабой империалистической страны от более сильной; сильной империалистической страны от еще более сильной.

Выскажу свои соображения о «контурах» зависимости России в период империализма. Докладчик совершенно прав, говоря, что этот вопрос советскими историками еще недостаточно исследован. Я целиком согласен с ним также и в том, что зависимость России не носила полуколониального характера. А между тем некоторые наши товарищи еще совсем недавно, руководствуясь желанием подчеркнуть грабительскую роль западноевропейских империалистических держав, а также и США, изображали Россию как полуколониальную страну.

Но если мы станем на такую точку зрения,- признаем Россию полуколониальной страной, то должны будем сделать далеко идущие выводы о характере и движущих силах не только Октябрьской, но и двух наших буржуазно-демократических революций-1905-1907 гг. и Февральской-выводы отнюдь не марксистского, а троцкистского характера. Сошлюсь на журнал «Коммунист», который недавно снова отметил всем известное положение, относящееся еще к 1927 г.: «Основная ошибка оппозиции состоит в том, что она отождествляет революцию 1905 года в России, в стране империалистической, угнетавшей другие народы, с революцией в Китае,

в стране угнетенной, полуколониальной, вынужденной бороться против империалистического гнета других государств».

Можно ли утверждать, что развитие России шло в том же направлении полуколониальной страны, как, скажем, развивались прежние Китай, Турция. Персия и др.? Достаточно так поставить вопрос, чтобы сразу стал ясен отрицательный ответ на него. Царизм, русская буржуазия много потрудились для того, чтобы уподобить нашу родину указанным странам, но не успели это сделать - им помешала Октябрьская революция. Говоря иначе, Россия шла к полуколониальному существованию, особенно во время войны. Однако этот процесс был прерван на полпути. Экономическая зависимость России от своих «союзников» не переросла в полуколониальную политическую зависимость и не привела к установлению над ней национального гнета со стороны империалистических держав, как это было в том же Китае.

В самом деле, можно ли сказать, что в нашей стране на первом, буржуазно-демократическом этапе революции стояли национально-освободительные задачи в борьбе против иностранного империализма, такие же, как в полуколониальных странах? Разумеется, нет. Можно ли сказать, что в нашей стране, хотя бы на первом этапе буржуазно-демократической революции, союзником рабочего класса являлись не только крестьяне, но и городская мелкая буржуазия и национальная буржуазия? Разумеется, нет. Ведь признание России полуколонией на деле означает отрицание социалистического характера Октябрьской революции. Вспомним, что говорят по этому поводу западные буржуазные историки. В России, говорят они, и пролетариата-то не было, а была только беднота, какая же там могла быть социалистическая революция; отсюда Октябрьская революция отнюдь не такова и абсолютно не пример для развитых стран. Так же изображает дело и зарубежная социал-демократическая литература. Утверждениями о «российском полуколониализме» мы «вольно или невольно помогаем этой фальшивой концепции.

В связи с этим я бы хотел сказать несколько слов о трактовке в нашей литературе известного положения о том, что примерно с начала XX века. Россия, вернее царизм, превратился в резерв международного империализма. Само по себе это положение совершенно бесспорно. Вызывает возражения только понимание его некоторыми нашими историками, трактующими его опять-таки в духе полуколониализма. А это, как я уже говорил, является грубой методологической ошибкой.

С неправильным пониманием положения о «резерве» связано неверное представление, нашедшее довольно широкое отражение в литературе, о том, что царизм будто бы являлся простым представителем империализма. Это недалеко от представления о царизме, как о буржуазной монархии. На деле же царизм, как известно, являлся диктатурой помещиков-крепостников. Хотя он и делал шаги в сторону буржуазной монархии, но все же до самого своего конца так и остался полукрепостническим самодержавием.

Известно, что на буржуазной природе царизма после революции 1905- 1907 гг. настаивали меньшевики-ликвидаторы. Исходя из громадной роли

капиталистов в экономической жизни страны, они делали вывод о якобы уже совершившемся перерождении царизма в буржуазную монархию, доказывая тем самым, что задачи буржуазно-демократической революции сняты с повестки дня. Отсюда видно, что надо быть очень осторожным в трактовке тезиса «царизм являлся представителем империализма».

Царизм был представителем империализма как европейского так и российского, лишь в том смысле, что помогал ему грабить страну, путем налогов и уплаты процентов по займам, содействием притоку иностранных капиталов, таможенной политикой, субсидиями, политикой фаворитизма по отношению к банкам и монополиям, подавлением революционного движения у себя в стране и в Азии. Но и только. В классовом отношении царизм, повторяю, оставался диктатурой крепостников-помещиков.

Вот те вопросы, которых я хотел коснуться. По остальным положениям доклада я говорить не буду, отмечу только, что полностью с ними согласен.

Экономические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции заключались в предреволюционном развитии промышленности и банков,-с одной стороны, и сельского хозяйства-с другой.

Докладчик не касался земледелия. Он подверг рассмотрению промышленность и банки и потом остановился на влиянии войны на народное хозяйство России. Мне представляется такое ограничение темы абсолютно законным.

В докладе правильно говорится о проблеме зависимости России от ведущих стран Западной Европы. Этот вопрос поставлен верно, но докладчик, конечно, его не мог решить в рамках одного, хотя и обстоятельного выступления. Он только наметил определенную линию, сказав, в каком направлении поставленную проблему надо решать, линию, по-моему, совершенно правильную.

При конкретном изучении вопроса о зависимости России, мне кажется, прежде всего следует различать роль иностранного капитала в народном хозяйстве страны и его роль в государственных займах. Эти две линии зависимости мы не должны путать. Они имеют определенную связь между собой, но их надо прослеживать порознь.

В вопросе об удельном весе иностранного капитала в народном хозяйстве России мы до сих пор не можем пойти дальше подсчетов Оля, сделанных еще в начале 1920-х годов. Эти подсчеты надо проверить, потому что Оль, по-видимому, преувеличил удельный вес иностранного капитала.

Подсчеты Оля следует проверить минимум в отношении двух дат: накануне Октябрьской революции и 1900 г., чтобы определить, сколько было вложено иностранного капитала до эпохи империализма, и какие в этом отношении произошли изменения в эпоху империализма. Я думаю, что это надо организовать не единичными усилиями одного лица, как это делал сам Оль; здесь нужна коллективная работа. Если эта работа будет проделана, тогда мы приобретаем настоящую основу для того, чтобы сказать - падал или повышался удельный вес иностранного капитала в народном хозяйстве России

вообще и в его отдельных отраслях в эпоху империализма. Не плохо было бы проверить подсчеты Оля и по более раннему периоду.

Мне представляется, что это первый необходимый конкретный научно-организационный вывод о том, что надо сделать по линии изучения роли иностранного капитала в народном хозяйстве России, который вытекает из заслушанного нами доклада.

Далее. Хорошо известно, что в годы предвоенного промышленного подъема был колоссальный прилив средств в банки; вклады и текущие счета в них выросли грандиозно. Спрашивается, в чем причина этого явления? Можно ориентировочно говорить, что, вероятно, оно было связано с высокой конъюнктурой земледелия, с ростом хлебных цен и прочими моментами в сфере сельского хозяйства. Но это, конечно, предположения.

Нужно этот вопрос изучить, ибо понимание причин прилива денежных средств в банки в это время многое осветит во всем капиталистическом развитии России за 4-5 лет, предшествовавших войне. Это очень важная конкретная проблема, которой сейчас никто не занимается.

Еще одна любопытная деталь в истории банков в эпоху империализма - проблема меньшего масштаба, но заслуживающая внимания: число банков не увеличивается, в то время как число отделений растет колоссально. Не новые местные банки возникают, а старые, прежде всего петербургские банки распространяют свои щупальца по всей территории государства. И вопрос о том, что эти отделения делали, чем занимались, надо тщательно изучить. Мы знаем, например, что делали банковские отделения в Средней Азии по части хлопка. Но этого мало. Надо осветить поставленный вопрос шире-в масштабе всей России.

Докладчик правильно подчеркнул, что железные дороги не пользуются нашим вниманием. Действительно, истории транспорта мы вообще не изучаем, и не только в эпоху империализма, но и в более раннее время. Этот вопрос почему-то вообще считается мало существенным. Между тем он имеет очень серьезное значение.

Есть в нашей исторической науке еще один чрезвычайно отсталый участок, а именно - история буржуазии, и не только в эпоху империализма. Я недавно получил письмо из Парижа от французского историка, профессора Порталя, который занимается историей России. Он пишет, что собирается в 1958 г. приехать сюда для изучения формирования буржуазии в России в XIX в. Очень хорошо. Пусть историк-француз изучает историю русской буржуазии. Но это нам прямой упрек. В 1922 г. вышла работа Берлина по этому вопросу, работа слабая, и с тех пор ничего не сделано. А разве можно понять историю российского капитализма, не изучая историю его носителя,- буржуазии?

Надо больше уделять внимания первой мировой войне 1914-1918 гг., изучая ее в разных аспектах-экономической, чисто военном и др. Кое-что было издано еще в 1920-х годах существовавшей специальной комиссией по истории первой мировой войны, но в дальнейшем этой проблемой очень мало почему-то стали заниматься, и так обстоит дело и по сей день.

Наконец, следует вплотную заняться публикацией источников по социально-экономической истории эпохи империализма. Кое-что в этом отношении.

делается. Один сборник документов, посвященный экономике России накануне Октябрьской революции вышел. В Ленинграде при Ленинградском отделении Института истории АН СССР (ЛОИИ) работают три человека. выявляющие источники по экономической истории эпохи империализма. Разработан проект публикации источников по Богословскому и Алапаевскому горным округам Урала в XX в., выдвинутый ленинградским архивистом Л. Е. Шепелевым. Проект очень интересный и заслуживает поддержки. Эту работу по публикации источников по социально-экономической истории эпохи империализма надо усилить.

Не могу в связи с этим не указать на совершенно нетерпимое положение с публикацией источников по социально-экономической истории XIX века. По феодальному периоду документы издаются и это хорошо, но как только дело доходит до XIX в., то публикации резко идут на убыль. Дело ограничивается крестьянским и рабочим движением, историей общественной мысли и некоторыми военными документами. С. Н. Валк в своей книге «Советская археография» не сумел для капиталистической эпохи назвать ни одной публикации. Сейчас началось небольшое оживление в деле публикации документов по эпохе империализма. Но надо приступить и к публикации материалов по социально-экономической истории XIX века.

В своем содержательном докладе А. Л. Сидоров частью осветил, частью затронул ряд чрезвычайно важных и интересных вопросов, имеющих первостепенное научно-теоретическое и политическое значение. Мне бы хотелось остановиться на двух из этих вопросов, причем одного из них уже коснулся в своем выступлении С. М. Дубровский. Первый-это вопрос о соотношении экономической отсталости и зрелости и их роли в победе социалистической революции в нашей стране. Второй вопрос касается одного из аспектов экономической политики русской империалистической буржуазии и Временного правительства накануне Октябрьской революции, а именно провала их попыток организовать регулирование экономики страны и борьбу с разрухой на государственно-монополистических началах.

Первый вопрос в нашей научной литературе, разработан еще мало, хотя В. И. Ленин придавал ему большое значение, остановившись на нем в ряде своих работ. Перед нами, советскими историками, стоит задача на конкрет ном историческом материале вскрыть диалектику взаимодействия отсталых и передовых черт в русской экономике с тем, чтобы определить значение и место этой взаимосвязи в победе социалистической революции. Актуальность (разработки этого .вопроса в значительной мере диктуется необходимостью развенчания очень модной на Западе «теории», смысл которой сводится к тому, что социалистические революции являются якобы уделом только отсталых стран.

Докладчик нарисовал яркую картину развития новейшего монополистического капитализма в России, явившегося объективной основой нашей

Октябрьской революции. Он показал, что капитализм в России к моменту Великой Октябрьской социалистической революции достиг высокой ступени развития. Это относится и к концентрации промышленности, и к охвату монополиями ее важнейших отраслей, и к развитию банков и др.

Любопытно, что правильная оценка экономической действительности накануне революции давалась и ее главным политическим противником - империалистической буржуазией. Так, рупор монополистических кругов журнал «Промышленность и торговля» в декабре 1917 г. писал: «И без всяких преувеличений можно сказать, что сила и размах социалистического движения в современной России целиком определяются тем сравнительно, в сущности, очень высоким уровнем капиталистического развития, которого достигла за последние десятилетия наша страна».

Возможность и неизбежность социалистической революции в России, если говорить только о внутренних предпосылках, состояла в том, что налицо было господство монополистического капитала в экономике страны.

Этот тезис, как мне кажется, не противоречит заявлению докладчика, который, говоря о развитии русского монополистического капитализма, предупреждает, что нельзя вместе с тем преувеличивать его силу, и подчеркивает, что Россия была средне-капиталистической страной. Дело в том, что хотя Россия уступала в этом отношении передовым странам Запада, тем не менее новейший монополистический капитализм полностью господствовал в основных отраслях промышленности, на транспорте, в кредите и др., ничуть не слабее, если не сильнее, чем в наиболее развитых странах, несмотря на то, что это экономическое господство переплеталось с политическим господством крепостников-помещиков. А это означает, что по степени развития организационных форм, имеющих решающее значение для социалистического преобразования, русский капитализм не уступал западному.

С другой стороны, совершенно очевидным является отсталость дореволюционной России и многоукладность ее экономики, выражавшаяся прежде всего, как отмечал В. И. Ленин, в соединении на практике синдикатов в промышленности и мелкокрестьянского хозяйства в деревне.

Из учета этой «двухцветной» действительности и вытекала оценка В. И. Лениным перспектив русской революции; он видел не только самую отсталую деревню, но и самый передовой промышленный и финансовый капитализм. Отсюда ленинский вывод об экономической подготовленности России к социалистической, а не только к буржуазно-демократической революции (хотя по готовности материально-производственной базы для социализма Россия уступала передовым странам Запада).

Зато у России был тот плюс, что она превзошла Запад по степени зрелости политических предпосылок, благодаря, прежде всего величайшей революционности русского пролетариата и наличия у него такого руководителя, как партия большевиков.

Вот этого сложного переплетения экономических и политических факторов, отсталости и зрелости, революционности и консервативности не понимали меньшевики, не умели из него сделать правильных научных и политических выводов. Они были слепы, видели только одну отсталость, которую, как справедливо отметил докладчик, возвели в абсолют.

История убедительно подтвердила тот капитальный факт, что экономическая отсталость России не была и не могла быть непреодолимым препятствием для социалистической революции, раз налицо было господство монополистического капитала как в стране, так и в мировой капиталистической системе в целом. Что же касается отсталости страны, то, будучи национально особенным моментом в предпосылках социалистической революция, она, в силу также конкретных пружин и условий, не только не задержала, но, наоборот, в известном смысле ускорила и облегчила свержение капитализма в нашей стране. Не случайно В. И. Ленин указывал, что «наша отсталость двинула нас вперед...».

В чем же конкретно выразилось это убыстряющее воздействие отсталости? Во-первых, монополистический капитализм развивался на основе старокапиталистических и докапиталистических отношений. Не удивительно поэтому, что он вырос хилым, внутренне слабым, нуждавшимся в постоянной поддержке со стороны царизма. Это с самого начала предопределило политическую слабость русской буржуазии, которая так наглядно проявилась в период исторических испытаний. Во-вторых, с точки зрения соотношения классов у социалистической революции в России оказался дополнительный и весьма важный благоприятный фактор. «...Отсталость России,- писал В. И. Ленин,- своеобразно слила пролетарскую революцию против буржуазии с крестьянской революцией против помещиков».

Наконец, из-за слабости военно-экономического потенциала, являвшегося прямым порождением общей отсталости страны, ее экономика и политический строй не выдержали бремени войны. В России раньше, чем в других воюющих странах вызрел революционный кризис который сначала привел к Февральской революции, а затем к Октябрьской. Война и разруха создали такое «безвыходное положение», из которого можно было выйти только одним путем - победой социалистической революции. Именно она и только она, указывал В. И. Ленин, могла спасти страну от катастрофы.

Из сказанного, однако, не следует, что отсталость страны была коренной причиной социалистической революции. В силу определенных условий она лишь облегчила ее более ранний, по сравнению с другими странами, приход. В своем докладе А. Л. Сидоров правильно отметил, что мы явно проигрываем и много теряем в обосновании необходимости победы социалистической революции, не разрабатывая вопроса об экономической политике Временного правительства. Действительно, первый же подход к этому вопросу показывает неспособность буржуазии, ставшей у кормила государственной власти, справиться с огромной разрухой в 1917 г. Документальный материал

свидетельствует о том, что буржуазия вела себя так, что отстранение ее от руководства страной вообще и общественным производством, в частности, стало для народа вопросом жизни или смерти. Узкокорыстная, алчная, антинациональная по всему своему существу политика русской монополистической буржуазии после ее прихода к власти прекрасно иллюстрируется, например, ее отношением к так называемому регулированию экономической жизни страны.

Общеизвестно, что к 1947 г. планомерное регулирование хозяйства в целях борьбы с разрухой стали жизненной необходимостью. Такие вопросы, как государственный контроль, государственное вмешательство в производство и распределение, принудительное синдицирование промышленности становятся в порядок дня самым неотвратимым образом, независимо от воли и желания отдельных лиц, партий и классов.

Как же отнеслась к этой проблеме буржуазия? Вначале, только что придя к власти и не успев дать правильную оценку соотношению классовых сил в стране, она как будто бы благосклонно отнеслась к идее государственного контроля и регулирования, правда, не пойдя дальше словесного признания его необходимости. Но как только буржуазия увидела, .что организация экономики в общегосударственном масштабе может поставить под угрозу ее экономическое и политическое господство, она резко выступила против нее.

Дело в том, что империалистическая буржуазия идет на регулирование экономической жизни страны на государственно-монополистических началах только при двух условиях: при наличии у нее сильной государственной власти, способной сломить сопротивление рабочего класса, и возможности на базе такого регулирования получать наивысшие прибыли в качестве компенсации за отказ от своей так называемой «предпринимательской свободы». Оба эти условия очень хорошо выразили горнопромышленники Юга России в своей декларации Временному правительству от 27 мая 1917 г., в которой они потребовали «сильного и властного» правительства, способного осуществлять «высокоавторитетное регулирование путем создания правильных политических и экономических условий для промышленности и торговли». Особенно ярко эта мысль была выражена в крылатой фразе одного из южных магнатов: «Дайте нам хорошую политику, и мы вам дадим хорошую экономику».

Однако рост революционного движения в стране, деятельность Советов рабочих и солдатских депутатов и т. п. лишали буржуазию возможности регулировать экономику «по-корниловски, по-гинденбурговски, по общему империалистскому образцу...». Безошибочным классовым чутьем буржуазия поняла, что в сложившихся условиях даже государственно-монополистическое регулирование экономики ведет к усилению возможности победы социалистической революции. Поэтому в первые же месяцы после Февральской революции буржуазия начинает выступать против государственного вмешательства и контроля, противопоставив ему лозунг полного сохранения предпринимательской свободы и инициативы. Промышленники не скрывали мотивов

занятой ими позиции. Так, например, речь П. П. Рябушинского на II Всероссийском торгово-промышленном съезде (в которой, кстати, была произнесена знаменитая фраза о «костлявой руке голода», которая должна удушить революцию) сводилась к тому, что никакое вмешательство правительства в дела капиталистов недопустимо. Причина-слабость, неспособность Временного правительства задушить революцию и довести войну до победы. В известном смысле это было программное заявление русской империалистической буржуазии.

Что касается Временного правительства, то на словах оно выступало за необходимость государственного контроля и государственного руководства хозяйством. Это нашло, в частности, отражение в известной записке управляющего Министерством торговли и промышленности кадета В. А. Степанова об экономической программе правительства. В этой записке была развернута программа регулирования хозяйства на государственно-монополистических началах. Но дальше обещаний и пожеланий дело не пошло, ибо буржуазия встречала в штыки и проваливала всякий мало-мальски действенный в духе этой программы проект. Поэтому дело свелось к созданию многочисленных мертворожденных регулирующих органов, комиссий, подкомиссий, комитетов и т. п., которые практически ничего не были способны сделать.

Особенно ярко ненависть буржуазии к государственно-монополистическому регулированию проявилась на примере обсуждения вопроса в Министерстве торговли и промышленности о принудительном синдицировании и трестировании промышленности. Промышленники и представители буржуазной интеллигенции устами профессора Л. С. Таля обратили внимание правительства на то, что синдикаты, по мнению некоторых социалистов, представляют собой «путь к социализму», что надо сначала решить главный вопрос: кому на руку окажется принудительное синдицирование - государству или социализму. Опасаясь, что централизация производства и повышение уровня его обобществления облегчит массам борьбу за социализм, буржуазия категорически отказалась от идеи принудительного синдицирования и трестирования промышленности. Этот ее отказ означал признание собственного банкротства в экономической сфере, неспособность справиться с разрухой, с кризисом экономики, порожденном войной.

Таким образом, русская буржуазия накануне Великой Октябрьской социалистической революции воочию показала и доказала массам, что она не в состоянии управлять общественным производством, что отстранение ее от руководства им стало неотложной исторической необходимостью. Если бы пролетариат этого не сделал, то под угрозу было бы поставлено само существование современного материального производства в нашей стране.

Социалистическая революция оказалась единственным выходом из тупика, созданного господствующими классами России - помещиками и капиталистами.

А. Л. Сидоров в своем докладе в главных чертах достаточно полно охарактеризовал экономические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции. Вместе с тем доклад подводит итоги научной работы, проделанной за последние годы в области социально-экономической истории России в период империализма.

Я остановлюсь главным образом на некоторых вопросах первой части доклада, находящихся в сфере моих непосредственных научных интересов.

Как известно, в своей знаменитой работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» В. И. Ленин, и об этом говорил, докладчик, убедительно показал, во-первых, что в России приход социализма материально подготовлен; что, во-вторых, единственным выходом из хозяйственной катастрофы, до которой довели страну господствующие классы, является революционный переход к социалистическому преобразованию хозяйства. Одновременно Ленин сформулировал и экономическую программу социалистической революции. Мне бы хотелось обратить внимание на другую сторону этой замечательной работы. В ней по существу подводятся как итоги развития капитализма в России, так и итоги почти четвертьвекового изучения В. И. Лениным российского капитализма.

Никто так полно и до конца, как В. И. Ленин, не вскрывал картину социально-экономической отсталости России. Всего лишь за четыре года до выхода упомянутой работы Ленин отметил, что русская промышленность по размерам своей продукции в 1911 г. еще не достигла уровня США 1870 г., т. е. отстала от них на 40 с лишним лет. Исходя из этого факта, оппортунисты всех мастей делали вывод, что Россия еще нуждается в продолжительном, измеряемом десятилетиями, развитии капитализма. В работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» и других статьях В. И. Ленин выявил всю несостоятельность подобного утверждения, убедительно доказав, что социализм уже экономически созрел и что именно в этом заключается главный итог всего пореформенного капиталистического развития России.

В. И. Ленин показал себя в этом огромной теоретической и политической важности вопросе глубоким диалектиком, а мы, к сожалению, изучая экономику России, подчас не умеем применять этой ленинской диалектики, односторонне упирая либо на чрезвычайное развитие монополий, либо на чрезмерную отсталость страны.

На основании приведенного выше сравнения России с США и другими странами некоторые авторы делали отсюда вывод о том, что промышленный подъем 1909-1913 гг., поднявший уровень промышленной продукции в России на 50%, был незначительным, хотя такой вывод из ленинского указания отнюдь не вытекает. Действительный смысл его состоит в другом, а .именно в том, что господствующие классы России не могли преодолеть экономической отсталости страны. Не только помещики, но и буржуазия была уже не способна на историческое творчество. Грандиозную историческую задачу преодоления этой отсталости мог решить только рабочий класс в союзе с трудящимися

города и деревни. Нет надобности говорить обо всем великом значении этого вывода для судеб нашей страны и его гениальности, так великолепно подтвержденной итогами сорокалетия нашего социалистического существования.

Как известно, империализм является загнивающим капитализмом. Для русского империализма эта тенденция особенно характерна, потому что Россия вступила в период империализма на том уровне развития производительных сил, который был уже давно пройден основными капиталистическими странами еще в условиях «свободной» конкуренции. В докладе, например, подчеркивается, что русские промышленные монополии задерживали экономическое развитие, искусственно ограничивая в период промышленного подъема 1909-1913 гг. рост продукции. Но надо добавить, что это происходило тогда, когда еще ни в одной другой капиталистической стране промышленные монополии не сокращали производства во время промышленного подъема.

Неравномерность развития отдельных районов и областей страны, глубокие противоречия развития капитализма в России дают нам ключ к пониманию не только причин сохранения крепостнических пережитков в экономике, по и причин стойкости капиталистически отсталых форм в разных отраслях хозяйства. В России в канун империализма сохранялись еще до империалистические монополии, т. е. такие, которые возникают не из концентрации производства и не в итоге острой конкурентной борьбы, а наоборот - в результате недостатка конкуренции или искусственного ее ограничения. Такие монополии с наступлением эпохи империализма перерастали в монополии нового типа, но сохраняли большую долю своих прежних черт. Показательно, что первые русские синдикаты возникли в 1880-е годы именно в тех отраслях промышленности, которые насаждались с помощью огромных казенных заказов. Сюда надо отнести в первую очередь рельсовый синдикат, синдикаты транспортного машиностроения и др. Немного позднее такие синдикаты, как сахарный и нефтяной экспортный, были организованы при непосредственной помощи правительства.

Глубокий отпечаток на экономическое развитие страны, выражавшейся, с одной стороны, в ускорении темпов монополизации хозяйства, а с другой, - в углублении неравномерности развития и закрепления экономической отсталости страны, накладывал царизм своей экономической политикой. Ходом вещей царское правительство было вынуждено способствовать развитию капитализма в стране. Но оно проводило эту политику прежде всего в интересах крепостников-помещиков, совмещая ее с непосредственной экономической поддержкой последних. Это была глубоко противоречивая задача, и она определяла такое направление и методы экономической политики, породила такие формы непосредственного вмешательства государства в хозяйственную жизнь, которые напоминали экономическую политику основных капиталистических стран периода первоначального накопления, а не XIX в. В результате такая политика способствовала не столько экономическому развитию страны, сколько дополнительному обогащению русского крупного капитала, а позднее - финансовой олигархии.

Напомню в этой связи о тех огромных государственных средствах, которые были истрачены на железнодорожное строительство и о своеобразных формах

правительственной «поддержки» этого строительства, ведших к огромному обогащению кучки железнодорожных дельцов. Одновременно с этой «поддержкой» начала проводиться политика насаждения и взращивания крупных заводов и банков, искусственного ограничения конкуренции между ними, их спасение Государственным банком, выливавшееся в поддержку фактически обанкротившихся предприятий. Многочисленные архивные документы позволяют проследить эту линию, начиная с 1870-х годов вплоть до первой мировой войны. Такая фигура, как В. А, Кокорев, которого буржуазная литература возвела в образец русской капиталистической предприимчивости, в течение 30 лет неоднократно получал миллионные ссуды и подачки от правительства. Такая политика усиливала процесс концентрации производства и монополизации промышленности, транспорта и банков страны.

Докладчик правильно подчеркнул факт очень высокой концентрации промышленности и сильной монополизации ее основных отраслей, заявив при этом, что главной формой промышленных монополий являлись синдикаты, а тресты распространены были мало. Здесь, мне кажется, необходимы некоторые уточнения. Во-первых, не совсем верно говорить о полном засилии синдикатов, потому что тресты и концерны перед войной, и в особенности в 1915- 1917 гг., стали развиваться у нас довольно быстро. Во-вторых, синдикаты в транспортном и других видах машиностроения опирались на казенные заказы, получаемые через специальный правительственный комитет по распределению этих заказов и в силу этого являлись очень крепкой формой монополий и, возможно, даже не нуждались в более высоких организационных формах монополистического объединения. В-третьих, наличие таких крупных предприятий, каких не было даже в США, само по себе являлось скрытой формой монополий. Особенно наглядно это проявлялось в некоторых второстепенных отраслях промышленности, где все производство охватывалось двумя-тремя предприятиями. Так, например, в содовой промышленности было всего два, но зато очень крупных предприятия, которые, объединившись в руках «Торгового дома Вогау и К°» стали полными монополистами в своей области. В зеркальной промышленности было всего четыре предприятия, из которых два были законсервированы при организации соответствующего синдиката. Наконец, в-четвертых, монополистические объединения в некоторых отраслях складывались на почве монополизации торговли, что являлось некоторой исторической особенностью их развития в России.

Все это вместе дает картину очень высокой монополизации промышленности и других отраслей хозяйства, сложившейся в несколько своеобразных условиях и формах.

Но эта сильно выраженная концентрация и монополизация основных отраслей промышленности и банков выражала одновременно и слабость русской экономики вследствие недостаточного развития производительных сил. Более того. Эта концентрация задерживала развитие слабо монополизированных отраслей и отсталых районов страны, углубляла неравномерность капиталистического развития России.

Под влиянием изложенных обстоятельств государственно-монополистические тенденции получили в России значительное развитие. Соответствующие факты теперь достаточно хорошо известны. Сошлюсь на деятельность того

же пресловутого правительственного Комитета заказов и на факт непосредственного сращивания аппарата, прежде всего в лице его хозяйственных министерств, с монополиями. Если исходить из главного - усиления монополизации с помощью государственного аппарата и обогащения монополий путем дополнительного перераспределения народного дохода через государственный бюджет, то не подлежит сомнению, что признаки государственно-монополистического капитализма были выражены в Россия чрезвычайно сильно.

Но мне здесь хотелось бы подчеркнуть один весьма важный факт: по формам поддержки монополий со стороны государственного аппарата Россия опередила основные империалистические страны на 20-30 лет. Там подобные формы развернулись много позднее-во время кризиса 1929-1933 гг.

В связи с этим следует отметить и другое. За последние годы советские -историки успешно занималось государствевно-монополистическим капитализмом в России, но некоторые из них пришли к выводу о чуть ли не полном подчинении государственного аппарата царизма монополиям. Мне думается, что такой вывод представляет собой некоторую модернизацию. Если в формах использования государственного аппарата русский монополистический капитал «опередил» основные капиталистические страны, то характер отношений его с этим аппаратом был существенно иным, чем, скажем, теперь в США. В действительности указанные формы поддержки означали не подчинение государственного аппарата царизма финансовой олигархии,-царизм не допускал крупный капитал к власти,- а обогащение олигархии усилиями царской бюрократии на базе экономической политики, соответствовавшей интересам обоих господствующих классов.

Недостаток времени не позволяет остановиться на ряде других моментов, объясняющих и характеризующих своеобразие монополистической стадии капитализма в России. Поэтому остановлюсь только на важном указании В. И. Ленина о «…русской" сверхприбыли», т. е. на его характеристике русского крупного капитала.

Всей своей политикой царизм создавал завышенный против других капиталистических стран уровень прибыли русской буржуазии, и это одна из коренных причин ее крепкой привязанности к царизму. Этот завышенный уровень очень сильно задерживал развитие производительных сил страны. Не только документы царских чиновников, но и вся старая буржуазная литература были полны сетований на то, что русский капитал очень трудно привлечь в новые отрасли хозяйства, имеющие жизненное значение для экономики страны. В. И. Ленин характеризовал русских крупных капиталистов как сатрапов, а не как представителей свободного и сильного капитала, как кучку монополистов, защищаемых государственной помощью и тысячью проделок, и сделок с черносотенными помещиками, которые своим средневековым землевладением и своим гнетом обрекают пять шестых населения «на нищету, а всю страну на застой и гниение».

Таким образом, в России был передовой промышленный и финансовый капитализм, создались предпосылки для социалистической революции и для

последующего социалистического преобразования хозяйства. В то же время господствующие классы не могли разрешить исторических задач - преодолеть экономическую отсталость России и зависимость ее от иностранного капитала.

Русский монополистический капитализм и царизм, как хорошо показал докладчик, потерпели полное экономическое и политическое банкротство в военном столкновении главных империалистических стран. Русская империалистическая буржуазия, придя к власти, вела себя в роли «хозяина» страны еще более позорно, чем самодержавие. Она сразу бросилась в объятия англофранцузского империализма и попала от него в такую зависимость, в какой не были царские министры. Недаром В. И. Ленин назвал правительство Гучкова - Милюкова простым приказчиком «фирм»; «Англия и Франция».

Несколько слов об экономической зависимости России от иностранного капитала.

Та общая оценка по этому вопросу, которую дал в своем докладе А. Л. Сидоров применительно к кануну и годам первой мировой войны, мне представляется в целом правильной. Справедливо также его замечание о том, что эта проблема требует еще дальнейшего внимательного изучения. Здесь, мне кажется, надо прежде всего иметь в виду следующее. Экономическая зависимость России была очень значительной, это верно. Но одной этой констатации недостаточно. Важно не упускать тот факт, что она не была все время одинаковой. Начиная с 1860-х годов и до первой мировой войны была не одна, а две, причем противоположные, тенденции в развитии этой зависимости. Одна .вела к усилению зависимости, другая-к ее ослаблению.

Почему-то часто забывают, что экономическая зависимость России от иностранного капитала сразу после реформы 1861 г. была намного больше, чем в конце 90-х годов XIX - начале XX в. Ведь тогда Россия не имела ни железных дорог, ни тяжелой промышленности (кроме отсталой уральской металлургии), ни капиталов для железнодорожного и промышленного строительства. Царский министр финансов М. X. Рейтерн заявлял тогда, что если не удастся привлечь в страну огромные иностранные капиталы (и прежде всего в железнодорожное строительство), то России угрожает полное экономическое и финансовое банкротство. Позднее, когда была создана железнодорожная сеть и выросла крупная промышленность,- зависимость России от Запада уменьшилась. Она уменьшилась к 1900-м годам, когда окрепли русские промышленные и банковские монополии. Но одновременно, еще с конца XIX в. иностранный финансовый капитал сумел занять в экономике России сильные позиции. Обе тенденции продолжали действовать и в начале XX века.

Здесь говорилось, что для решения вопроса о степени и характере экономической зависимости России существенное значение имеет соотношение в цифрах между русским и иностранным монополистическим капиталом, уточнение всем известных цифр Оля. Я тоже считаю цифры Оля преувеличенными и теперь есть тому документальное доказательство, но не в этом направлении может быть найдено решение всего вопроса. Главным здесь является заграничная государственная задолженность России с ее более чем полувековой

тенденцией к непрерывному повышению. И общие экономические условия России, и вся политика царского правительства вели к тому, что эта задолженность безмерно росла. Она росла не только потому, что накопление капиталов в стране было недостаточным, но еще и потому, что царизм отвлекал огромную часть внутренних капиталов на непроизводительные расходы. Все внутренние капиталы, вложенные за 40 лет (с 1860 по 1900 г.) в ценные бумаги - государственные, ипотечные, железнодорожные и промышленные,- составили 6 млрд. руб. Из них в непроизводительные государственные займы (кроме железнодорожных) и ипотечный кредит помещикам было отвлечено 3 млрд. В начале XX в. накопление денежных капиталов в стране сильно увеличилось и составило за 11914 .г. сто вложениям в ценные бумаги 6,5 млрд. руб. Из них опять царское правительство отвлекло 3,5 млрд. на непроизводительные затраты. Это, естественно, приводило к тому, что вложения иностранного капитала в железнодорожные займы и участие его в промышленности повышались по сравнению с вложением и участием капиталов внутреннего происхождения. Более того, задолженность самого царского правительства становилась все огромнее. К началу 1890-х годов его заграничная задолженность (включая гарантированные железнодорожные займы) составляла 3 млрд. руб.; к 1900 г.- 4 млрд. руб., а к началу первой мировой войны - почти 6 млрд. руб.

Мы никогда не сравниваем этих цифр с мировой внешней государственной задолженностью, а только такое сравнение дает представление об истинном значении этих 6 млрд. внешнего государственного долга. Все империалистические страны имели большую государственную задолженность, но только внутреннюю. Значительную внешнюю задолженность имела только Япония, но она была в 2,6 раза меньше соответствующей государственной задолженности России (без гарантированных железнодорожных займов). Вся остальная внешняя государственная задолженность падала на колониальные и полуколониальные страны. Здесь впереди шла Индия, которой английский империализм навязал огромный внешний долг. Но и этот долг был в 2,3 раза меньше соответствующего русского долга. Если взять всю сумму внешней государственной задолженности всех стран мира, то окажется, что внешний долг России составлял 46% этой суммы. Это на 1914 год.

В годы войны дело пошло, как известно, еще хуже. Внешний долг России увеличился на 9 млрд. руб. Вместе с внешним довоенным государственным долгом это составило к концу 1917 г. астрономическую цифру в 15 млрд. руб. Одновременно внутренний государственный долг вырос до 27 млрд. руб. Но если последний выражался в обесценившихся бумажных деньгах (в октябре 1917 г. их стоимость упала в 15 раз, по сравнению с 1914 г.), то внешний долг .почти целиком выражался в иностранной валюте. Платежный баланс, как известно, был всегда самым уязвимым звеном не только финансов, но и всей экономики царской России. Внешняя задолженность в 15 млрд. руб. означала сотни ежегодных миллионов платежей по процентам, а с погашением - свыше одного миллиарда.

Отсюда с полной очевидностью следует, что спасти страну от полного закабаления можно было лишь при условии перехода власти в руки пролетариата.