Общая характеристика развития науки. Локальная и общероссийская проблематика. Работы Л. М. Иванова, А. М. Анфимова, М. А. Рубача, Н. А. Егиазаровой.

Изучение аграрной истории империалистической России также проходило в принципиально новых условиях, созданных решениями XX-XXII съездов КПСС. С точки зрения возможностей для развития творческих дискуссий, этого главного метода решения спорных вопросов науки, они были даже более благоприятными, чем условия, в которых проходило изучение монополистического капитализма в России. Непосредственная связь аграрного вопроса с общей проблемой исторических предпосылок Октября привела историков-аграрников к активному участию в работе Научного совета по комплексной проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции». Годом позже, в 1958 г., в Таллинне состоялась первая сессия специального симпозиума по Аграрной истории Восточной Европы, которые стали, затем, проводиться каждый год. Все это способствовало изучению аграрной истории России конца XIX - начала XX столетия с учетом особенностей аграрной эволюции страны в более ранние эпохи, с учетом результатов аграрной революции 1917-1918 гг., во взаимодействии с общими процессами социально-экономической истории России периода империализма.

Исследователи-аграрники сумели должным образом воспользоваться действительно весьма благоприятными условиями для разработки аграрной проблематики России начала XX столетия и за сравнительно короткий срок вплотную подошли к решению коренных проблем социально-экономической истории предоктябрьской России. Помимо всего сказанного, это объясняется двумя немаловажными обстоятельствами. Во-первых, к середине 1950-х годов выросли кадры исследователей, занимавшихся проблемами аграрной истории империалистической России, с весьма значительным «заделом» проработанного материала, знанием источников и соответствующими навыками ведения научного исследования. Состоявшие по преимуществу из историков и экономистов, получивших высшее образование уже после окончания Великой Отечественной войны, они во второй половине 1950-х годов пополнились представителями старшего поколения исследователей

-92-

вновь вернувшихся к научной работе. В их числе были, в частности, П. Г. Галузо и С. М. Дубровский, вклад которых в разработку аграрной проблематики предоктябрьской России был весьма значителен.

Во-вторых, к этому же времени наметилась смена проблематики исследований по аграрному вопросу России начала XX века. Начиная со второй половины 1950-х годов обозначилось стремление исследователей не к комплексному и преимущественно региональному, а расчлененному изучению вопросов, но зато в более широких территориальных и хронологических рамках. Таким образом, иным стал главный вопрос, на который стремились ответить исследователи. От выяснения специфики развития аграрных отношений в пределах губернии (зоны, района) исследователи перешли к установлению общих черт аграрной эволюции страны в начале XX в. на базе тематически ограниченного, но общероссийского по своему характеру материала.

Сказанное не означает, конечно, что частные, локальные вопросы и сюжеты перестали разрабатываться. Скорее наоборот, в последние годы количество таких исследований значительно возросло. Однако разработка частных вопросов обычно или прямо связана с решением уже наметившейся проблемы, или являлась подходом к конкретному решению поставленной исследовательской задачи. Разрозненные усилия отдельных исследователей, зачастую ощупью подходивших к формулированию главных вопросов проблемы, сменились более или менее целенаправленным организованным поиском, результаты которого корректировались в ходе творческих дискуссий и обсуждений.

Только что сформулированное положение вытекает не только из объективной логики разработки проблемы. Оно основано также на заявлениях самих исследователей в ходе научных дискуссий, в особенности на сессиях Аграрного симпозиума по истории Восточной Европы. Труды этого-симпозиума содержат незаменимый массовый материал для суждений относительно динамики и последовательности развития научной мысли и исследовательских изысканий в области аграрного вопроса в России, и в частности по аграрной эволюции в нашей стране в начале XX века. На обсуждение выносились доклады, по проблематике которых уже имелось хотя бы несколько опубликованных исследований, в свою очередь, дискуссия по поставленным вопросам оказывалась стимулом для дальнейшего развертывания научных изысканий.

На Таллиннской 1958 г. сессии аграрного симпозиума хронологические рамки представленных докладов ограничивались первой половиной XIX в. Однако специалисты по истории аграрных отношений России периода империализма участвовали в общей дискуссии. В их выступлениях уже наметились вопросы, которые стали предметом специального рассмотрения на последующих сессиях симпозиума. Причем, уже на первой сессии аграрного симпозиума качестве исследовательской задачи была выдвинута проблема

особенностей аграрного строя России на разных этапах с сельскохозяйственной эволюции.

Применительно к концу XIX - началу XX в. постановка данной проблемы была подготовлена всем ходом развития науки, в том числе написанными в первой половине 1950-х годов диссертациями. На протяжении следующего пятилетия основные положения и выводы этих исследований были опубликованы главным образом в виде статей в различных журналах и сборниках. Как и следовало ожидать, преобладали работы по аграрной реформе П. А. Столыпина. В. Казаков рассмотрел социально-экономические итоги аграрной реформы П. А. Столыпина на материалах Московской губернии, а М. С. Симонова - на материалах губерний черноземного центра. К. В. Левачова и Т. А. Воскресенская опубликовали статьи с характеристикой сельского хозяйства Поволжья в начале XX века. Вышла в свет монография А. Гребнева об аграрных отношениях в Пензенской губернии между первой и второй буржуазно-демократическими революциями. С серией статей о переселении крестьян в Среднюю Азию и Казахстан выступил П. Л. Верещагин. Издание серии научных работ локального характера продемонстрировало не только возможность, но и необходимость выделения проблемы особенностей аграрного строя России в качестве самостоятельной исследовательской задачи. Возможность такого выделения определялась состоянием источниковой базы - в пределах избранных губерний (экономических зон, районов) все названные выше исследователи смогли с той или иной полнотой и умением охарактеризовать и отношения землепользования, и систему ведения хозяйства, и способы эксплуатации крестьянской массы. Необходимость специального рассмотрения особенностей аграрного строя империалистической России диктовалась выводами о том, что феодально-крепостнические пережитки были не частностью, не исчезающим явлением, а фактором, оказывавшим определяющее воздействие на весь ход аграрной эволюции России.

Заслуживает внимания в связи с этим общий вывод М. Симоновой в большой статье, опубликованной в «Исторических записках»: «Объективные противоречия между потребностями экономического и общественного развития, с одной стороны, и сохранением латифундиального полукрепостнического землевладения и самодержавия - с другой, были настолько глубоки и непримиримы, что их нельзя было снять никакими реформами, в том числе и столыпинской аграрной реформой, несмотря на то, что по своим масштабам и решительности проведения она превосходила все, что было когда-либо предпринято в этой области царизмом». Этот вывод, как мы помним, получен в результате разработки данных по слабо развитым в экономическом отношении четырем, губерниям черноземного центра, исконной цитадели крепостничества. Сопоставим его с положениями статьи Т. А. Воскресенской, исследовавшей положение сельского хозяйства в пределах Самарской и Саратовской губерний. По уровню капиталистического развития эти

губернии значительно опережали губернии центрально-черноземной зоны. Т. А. Воскресенская показывает это, исследуя, например, процессы дифференциации крестьянства и распада общины или развитие торгового земледелия и связанного с ним роста промышленных предприятий по переработке сельскохозяйственных продуктов. И, тем не менее, автор приходит к выводу о весьма низком уровне развития сельскохозяйственного производства в Поволжье. Характеристика причин, порождающих эту отсталость, дана автором в специальном разделе работы. «Основное препятствие развитию не только сельского хозяйства, но и всей экономики России - помещичье землевладение и порождаемые им полукрепостнические методы эксплуатации, сохранились»,- пишет Т. А. Воскресенская. И далее мы читаем и о «полукрепостнической организации помещичьего хозяйства», которое велось с помощью испольной аренды, и о широком распространении «зимнего найма», отработок и т. д.

То, что было столь характерным для сельского хозяйства отсталых губерний черноземного центра, оказывается столь же типичным для более развитых экономически губерний Среднего Поволжья. «Экономическая и техническая отсталость сельского хозяйства порождалась кризисом полукрепостнических аграрных отношений, порождалась тем, что мелкое крестьянское хозяйство было придавлено гнетом крупного помещичьего землевладения», - таков заключительный вывод автора.

Итак, губернии Европейской России, различаясь, и притом значительно, по степени капиталистического развития, имели много общих черт в системе поземельных отношений и связанных с ними методов эксплуатации непосредственных производителей. Таково одно из направлений научной работы, подводившее к выводу выделить проблемы особенностей аграрного строя России начала XX в. в самостоятельную исследовательскую задачу. Одновременно появилось и другое направление исследований, в которых содержится тот же вывод. В 1956 г. А. М. Анфимов защитил кандидатскую диссертацию «Российская деревня в годы впервой мировой войны (1914 - февраль 1917 г.)», а в следующем году напечатал две большие статьи по этой теме. Одна из них была (посвящена крестьянскому, другая - помещичьему хозяйству России в военные годы. Для выявления изменений в крестьянском хозяйстве в годы войны автор проделал кропотливую работу по сравнению данных земских переписей, проводившихся в ряде губерний в предвоенные годы, с материалами всероссийских сельскохозяйственных переписей 1916 и 1917 гг. по тем же губерниям. Основным источником для характеристики помещичьего хозяйства в военные годы явился обнаруженный автором в архиве ЦСУ единственный в своем роде документ, названный в деле «Сводом по России». «Свод» явился результатом более детальной, чем в опубликованных изданиях, разработки материалов переписи 1916 г., статистическим аппаратом Особого совещания по продовольственному делу. По 28 посевным группам частновладельческих хозяйств были подсчитаны данные о населении, рабочей силе,

скоте и посевах. Сводки абсолютных цифр не сохранились. Уцелела лишь сводка относительных показателей. Она-то и именовалась «Сводом по России». При обработке А. М. Анфимовым «Свода» посевные группы были укрупнены (в результате их число с 28 сократилось до девяти), а на Московской фабрике механизированного счета относительные цифры пересчитаны в абсолютные. Так был получен первоклассный материал, охватывающий свыше двух третей частновладельческих хозяйств, в том числе почти все хозяйства, имевшие собственные посевы. Работы А. М. Анфимова дают не только наиболее полную картину состояния и динамики сельскохозяйственного производства России в военные годы (анализ изменений посевных площадей, урожайности, структуры сельскохозяйственных культур, животноводства и т.д.), но и содержат также характеристику социальных сдвигов в российской деревне. Остановимся на некоторых из них в интересах уяснения логики выдвижения проблемы особенностей аграрного строя России в качестве самостоятельной исследовательской задачи.

В годы первой мировой войны шло дальнейшее развитие капиталистических отношений как в крестьянском, так и в помещичьем хозяйствах. Но это развитие оказалось медленным, а прогресс уровня развития производительных сил в сельском хозяйстве - ничтожным. Для ответа на вопрос о причинах этого явления А. М. Анфимов тщательно рассмотрел влияние на развитие сельскохозяйственного производства таких специфических, связанных с войной факторов, как призыв в армию взрослого мужского населения, мобилизацию лошадей, сокращение отходничества и т. д. Он установил, что при всем их значении не они, однако, оказались главной сдерживающей причиной прогресса в сельском хозяйстве, что они в известной мере компенсировались факторами, стимулировавшими развитие сельскохозяйственного производства. Для развития крестьянского, в первую очередь кулацкого хозяйства большое значение имело, в частности, снижение арендных цен на землю, означавшее «перераспределение прибыли, возросшей в результате роста цен на хлеб, в пользу арендаторов, и кулаки, следовательно, получали с арендованной земли повышенные доходы». Что же касается хозяйства помещиков, то в военные годы правительство оказывало ему всяческую помощь - и в снабжении рабочей силой (министерство земледелия получило больше половины всех военнопленных, тогда как промышленность и железнодорожный транспорт получили вместе менее трети), и политикой цен при заготовке продовольствия и фуража для армии, и по линии кредитов и ссуд. Тем не менее, помещичье хозяйство оказалось в условиях войны весьма уязвимым звеном народного хозяйства страны». А. М. Анфимов показал это, исследовав вопрос, какого типа хозяйства оказались более устойчивыми во время войны и какие хозяйства понесли наибольший урон в результате анализа некоторых показателей развития помещичьих хозяйств автор пришел к выводу, что «наиболее устойчивыми во время войны оказались крупные хозяйства, преимущественно капиталистического

типа». Но когда вслед за тем с неизбежностью встал вопрос об удельном весе таких именно хозяйств, ответ на него, оказалось, получить не просто. Вот один из основных выводов исследователя: «Наибольшую долю своей земли сдавали крупнейшие имения, бывшие основным носителем пережитков крепостничества. Противоречивость развития помещичьего хозяйства состояла, между прочим, в том, что крупнейшие помещичьи имения вели и наибольшее собственное хозяйство, являясь, следовательно, основными очагами концентрации капитала в земледелии. Это противоречие составляет отличительную черту прусского пути развития капитализма в земледелии... Вследствие такой организации иногда очень трудно определить тип того или иного хозяйства. Одно, несомненно: преобладающим среди крупных помещичьих хозяйств был смешанный тип, в котором капиталистическая организация собственного хозяйства сочеталась с крепостнической эксплуатацией крестьян. По отдельным районам или хозяйствам преобладала то одна, то другая сторона».

Такая структура помещичьего хозяйства заставила в совершенно иной плоскости решать вопрос о преобладании того или иного типа помещичьих хозяйств. Исследованию подлежал уже не вопрос об удельном весе собственно капиталистических хозяйств в общей массе хозяйств помещиков: нужно было установить удельный вес капиталистического хозяйства на всех помещичьих землях. А. М. Анфимов сумел это сделать. Его расчеты показали, что в то время, как доля помещиков в общей сумме земель составляла свыше 40%, удельный вес помещичьих посевов в 1916 г. насчитывал всего лишь десятую часть. На этой части земли, обрабатываемой средствами самих помещиков, применялись более передовые приемы ухода за почвой и выращивания урожая. Но зато основная часть земель, сдававшихся в годичную аренду или обрабатывавшихся крестьянами в виде отработок, давала чрезвычайно низкие урожаи. Автор приходит к выводу, что главной причиной медленности капиталистической эволюции сельскохозяйственного производства в целом являлось помещичье землевладение и крепостнически-кабальная организация помещичьего хозяйства, выражающаяся в слабости материально-технической базы, зависимости от крестьянского хозяйства с его отсталой тех никой, порождающая предпринимательскую немощь и паразитизм помещиков. «В силу этого,- пишет А. М. Анфимов,- помещичье хозяйство не смогло приспособиться к новым условиям, созданным войной, и оказалось в состоянии тяжелого кризиса, развивавшегося по мере нарастания разрухи в стране и усиливавшего эту разруху». Таков главный результат «столыпинского переустройства» сельского хозяйства страны. По силе своего пагубного воздействия на развитие сельскохозяйственного производства полукрепостническое землевладение и землепользование превзошли даже разрушающее воздействие факторов, порожденных первой мировой войной. И это явилось еще одним основанием для вывода о необходимости выделения проблемы особенностей

аграрного строя России начала XX в. в качестве самостоятельной исследовательской задачи.

В двух только что рассмотренных случаях некоторые стороны проблемы аграрного строя дореволюционной России рассматривались в комплексе и наряду с другими вопросами истории сельскохозяйственного производства. Опубликованное в 1957 г. статистико-экономическое исследование Л. М. Иванова было специально посвящено рассмотрению поземельных отношений на Украине. Автор поставил перед собою как будто бы ограниченную задачу - рассмотреть распределение землевладения на Украине накануне первой русской революции. Однако результаты и итоговые выводы исследования оказались значительнее, чем можно было бы ожидать, зная другие работы по сходной проблематике.

Основным источником работы Л. М. Иванова была «Статистика землевладения в 1905 г.», достаточно широко использовавшаяся исследователями и до него. Но Л. М. Иванов сопоставил данные этого источника с материалами переписи 1877 г. и получил возможность рассмотреть изменения в распределении землевладения, происшедшие под влиянием развития капиталистических отношений с конца 1870-х годов по 1905 г. В этом состоит первая особенность решения Л. М. Ивановым избранной им темы.

Как было показано выше, исследователи первой половины 1950-х годов рассматривали некоторые стороны аграрного строя России в границах одной, максимум четырех губерний. Л. М. Иванов разработал данные по каждой из девяти украинских губерний и по трем исторически сложившимся районам - Правобережью, Левобережью и Степной Украине, сопоставив их друг с другом и со средними показателями по Европейской России. В результате автор получил возможность рассмотреть как общие черты, так и особенности изучаемого им процесса не только во времени, но и применительно к различным хозяйственно-географическим районам. Такова вторая особенность анализа Л. М. Иванова.

Третья особенность состоит в том, что автор не ограничился подсчетами распределения земли между крестьянами и помещиками.

Он проделал сложную и кропотливую работу по изучению распределения земли между различными разрядами и социальными группами крестьян. Аналогичный метод использован и при анализе помещичьего землевладения. Л. М. Иванову удалось установить его структуру по размерам земельной площади (в отдельную группу выделено латифундиальное землевладение) и тем самым дифференцирование подойти к ответу на вопрос о влиянии капитализма на судьбы помещичьего землевладения.

Таковы некоторые, на наш взгляд, основные особенность предпринятого Л. М. Ивановым анализа. Что же касается характера изложения материала, то оно предельно конкретно и доказательно благодаря воспроизведению результатов статистически) выкладок и подсчетов. В статье содержится 16 статистически) таблиц, в том числе несколько - на особых вклейках из-за большого количества показателей.

В итоге Л. М. Иванову удалось не только выяснить соотношение крестьянского и помещичьего землевладения на Украине и показать «из-за чего идет борьба» между помещиками и крестьянами. Автор рассмотрел ход, темпы и особенности капиталистической эволюции аграрного строя украинских губерний как результат реформы 1861 г. и общего хода развития капиталистических отношений на материале и сквозь призму распределения землевладения. Это последнее характеризуется, таким образом, и как объект воздействия капитализма, и как фактор, определяющий результаты этого воздействия.

Полукрепостническое по своему характеру крестьянское и помещичье землевладение в какой-то мере трансформировалось, поддавалось воздействию капиталистических отношений, Л. М. Иванов всесторонне показал это, исследовав изменения как в крестьянском, так и в помещичьем землевладении. За счет доли помещиков в частном землевладении росла доля покупной крестьянской земли, из общего количества покупной земли крестьяне „приобрели в личную собственность свыше половины, в собственность товариществ - более трети, а в распоряжение общины всего лишь 9,4%; за пределами крестьянских поземельных сделок выросла доля внесословных покупок за счет дворянских. Эти и подобные явления как показатели развития капитализма с разной степенью интенсивности- проявлялись в различных географических районах и губерниях Украины. Так, наибольшее количество земли приобрели крестьяне Степной Украины, наименьшее - крестьяне Правобережья; среди губерний по степени развития капиталистических отношений выделялась Таврическая, где доля крестьянского землевладения к 1905 г. оказалась равной 73,3% и где имелось больше всего зажиточных крестьян.

Однако процесс капиталистического развития украинской деревни происходил медленно, а учитывая, что Украина в целом относилась к числу наиболее развитых экономически районов царской России, то крайне медленно. Это наглядно видно, например, из следующих сопоставлений. С 1877 г. по 1905 г. число хозяйств, приобретавших землю в личную собственность, увеличилось на Украине в 3,5 раза, а в Европейской России - в 1,7 раза. Однако этот на первый взгляд весьма значительный рост, свидетельствующий к тому же о более высоких темпах капиталистического сельского хозяйства на Украине, будет выглядеть совершенно иначе, если определить слой крестьянских хозяйств, вовлеченных в земельные сделки. Так, на Юге приобрели земли всего 1,5% крестьянских дворов - меньше даже, чем на Правобережье. В Херсонской губернии таких дворов насчитывалось лишь 1%, в Екатеринославской - 1,7, в Таврической - 2,5%.

Факт относительно большей доли земельных покупок в Правобережье, где позиции дворянского землевладения были наиболее прочными, побудил Л. М. Иванова проанализировать данные о распределении покупной земли по разрядам крестьян и величине

индивидуальных покупок. И здесь ему удалось установить, что «основная масса покупщиков состояла из разоренного и среднего крестьянства», что сделанные ими покупки «и в 1877 г., и в 1905 г. носили потребительский, «едоцкий» характер и имели целью прибавкой к наделу ликвидировать или ослабить острую нехватку земли, не позволявшую удовлетворить даже прожиточный минимум».

Все это говорит о медленном развитии капитализма в сельском хозяйстве Украины. Обращаясь к выяснению причин установленного результата, Л. М. Иванов столь же обстоятельно исследовал вопрос в помещичьем землевладении на Украине.

Следы и признаки капиталистической эволюции были и здесь налицо, в том числе и такой, наиболее показательный для проблемы распределения землевладения признак, как размывание дворянского помещичьего землевладения. К 1905 г. украинские помещики потеряли 5,4 млн. десятин, т. е. более трети (34,2%) своих земель. По России в целом эта потеря составила около 20 млн. десятин, или. 27,2.%. «Это доказывает, - пишет исследователь, - что в связи с развитием капитализма украинское дворянство теряло свои земли гораздо быстрее, чем дворянство Европейской России». Но, с одной стороны, относительная доля помещичьего землевладения на Украине к 1905 г. была выше, чем по России в целом. С другой же стороны, воздействие капитализма по-разному сказывалось на различных группах помещичьего землевладения.

Носителями отработочных форм хозяйства были прежде всего крупные латифундиальные имения. Уменьшение площади таких имений означало вместе с тем сокращение базы кабалы и отработок. Понятно, почему именно эта группа помещичьих хозяйств привлекла к себе особое внимание исследователя.

Л. М. Иванов установил общее число латифундиальных, т. е. имевших более 10 тыс. десятин владений (их оказалось 104, т. е. 0,05% помещичьих имений), количество принадлежавших им земель (1,8 млн. десятин, т.е. 11,4% всей частновладельческой земли), их размещение по районам и губерниям Украины (больше половины - 56 латифундий - было на Правобережье). Следуя выработанной им методике изучения вопроса, Л. М. Иванов сопоставил полученные данные со средними по Европейской России (в результате было установлено, что как по численности, так и по размерам украинские латифундиальные владения уступали помещичьим собственно русских губерний) и проанализировал изменения в латифундиальном землевладении по районам расположения, социальной принадлежности владельцев (выделены хозяйства «благородных» и «чумазых» лендлордов) и по группам в зависимости от размеров земельной площади. Последнее достигнуто сопоставлением изменений в землевладении латифундиальных имений (площадь каждого свыше 10 тыс. десятин) с крупными хозяйствами, имевшими свыше 5 тыс. десятин земли. В итоге Выла выявлена тенденция к сокращению как численности латифундий, так и принадлежавшей им земли; в первую очередь это касалось дворянского латифундиального

землевладения: Вместе с тем сопоставление количества. земель, утраченных латифундиями, с потерями крупных имений с площадью свыше 5 тыс. десятин показало, что первые были более устойчивыми. Так, по всей Украине за время с 1877 по 1905 г. число имений размером свыше 5 тыс. десятин сократилось с 472 до 243, т. е. на 48,5%, а количество принадлежавшей им земли - на 2480,8 тыс. десятин, или на 47,9%. Сокращение численности латифундий размером свыше 10 тыс. десятин составило 44,3%, а потерянной ими земли - 1355,6 тыс. десятин, или 42,1%. Исследуя особенности этого процесса по трем крупным районам Украины, Л. М. Иванов пришел к выводу, что латифундии размером свыше 10 тыс. десятин оказались наиболее устойчивыми на Левобережье: здесь их площадь сократилась на 28,1%, в то время как на Правобережье она уменьшилась на 39,8, а на Юге-на 55,4%. Погубернское изучение вопроса показало даже, что по Харьковской и Полтавской губерниям средние размеры крупных дворянских имений к 1905 г. не уменьшились, а возросли за счет сокращения латифундиального землевладения более мелких имений

Так в советской историографии началось изучение структуры: помещичьего землевладения. Особенность предпринятого Л. М. Ивановым анализа состояла, во-первых, в том, что он рассмотрел изменения в распределении крупного землевладения за пореформенное время, т. е. в домонополистический период развития капитализма. Во-вторых, устанавливая крайние размеры помещичьих хозяйств, он к разряду крупнейших отнес латифундии с площадью свыше 10 тыс. десятин земли, отказавшись от дальнейших, градаций в рамках этой группы. Статья, таким образом, с одной стороны, оставляла открытым вопрос о том, какого характера," изменения в распределении крупного землевладения и его капитализации внесла империалистическая стадия развития капитализма - ускорила ли она или, наоборот, замедлила обозначившийся процесс распада латифундиального землевладения. С другой стороны, наблюдения Л. М. Иванова прямо показывали, что в намеченных им границах группы крупного землевладения более устойчивыми оказались крупнейшие латифундии. Но поскольку эти последние, в свою очередь, были представлены различными поземельной площади помещичьими имениями, возникали законные «вопросы о возможности дифференцированного подхода к изучению и этого разряда помещичьего землевладения, к анализу причин его большей устойчивости. Мы скоро увидим, что соответствующие попытки будут предприняты. Пока же, возвращаясь к содержанию исследования Л. М. Иванова, мы должны отметить его большое значение для постановки проблемы особенностей аграрного строя, России начала XX в. как самостоятельной исследовательской задачи. Автор показал не только полную возможность, но и важность ее разработки, подчеркнув в заключительных абзацах своей работы положение о том, что, «несмотря на значительные изменения, происшедшие после 1861 г. под влиянием развития капитализма, остатки крепостничества отчетливо сохранялись в землевладении

всех губерний Украины». Они порождали, процитировал Л. М. Иванов слова В. И. Ленина из книги «Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции», «придавленность и забитость крестьянской массы, бесконечно разнообразные формы крепостнической, барщинной эксплуатации» (Полн. собр. соч. Т. 16. С. 201).

В конце 1950-х годов над изучением особенностей аграрного, строя России начала XX в. интенсивно работал А. М. Анфимов. На протяжении 1958-1960 гг. он пишет несколько исследований, имеющих целью, с одной стороны, поставить проблему особенностей аграрного строя в полном объеме и в масштабах Европейской России, а с другой - специально разработать некоторые из ее аспектов. Оба направления его работы переплетаются, более того - обусловливают одно другое. Небесполезно в связи с этим выявить некоторые общие методические принципы исследования сложной комплексной проблемы.

Общий итог проделанной А. М. Анфимовым в 1958-1960 гг. работы выглядит следующим образом. В 1958 г. публикуется его сообщение «Частновладельческое лесное хозяйство в России в конце XIX - начале XX в.». Второй сессии аграрного симпозиума, состоявшейся в Москве в декабре 1959 г., был представлен доклад «К вопросу об аренде земли и земельной ренте в Европейской России в конце XIX- начале XX в.». В том же, 1959 г. А. М. Анфимов выступает с большой статьей «К вопросу о характере аграрного строя Европейской России в начале XX в.». Наконец, в 1960 г. он печатает сообщение «Продовольственные долги как показатель экономического положения крестьянства дореволюционной России (конец XIX - начало XX века)» и статью «В. И. Ленин о характере аграрных отношений в России в начале XX века».

В характеризуемом цикле работ исследователя, прежде всего, интересует вопрос о сочетании капиталистических и крепостнически-кабальных отношений как главной особенности аграрного строя России периода империализма. Однако в рамках общей проблемы, интересовавшей исследователя, она достаточно разнообразна, если не пестра. В самом деле, А. М. Анфимовым рассмотрены и некоторые вопросы развития помещичьего хозяйства, и особенности арендных отношений, и обобщенные данные, в какой-то мере отражающие экономическое состояние крестьянства в целом. Но полученные на основании более или менее частных разработок положения нуждались в проверке. Она могла быть проведена с помощью дополнительного изучения сходных первичных материалов с расчетом на создание монографического исследования, в какой-то мере исчерпывающего конкретную тему. Но существует и другой путь проверки результатов частных разработок, состоящий в их взаимном сопоставлении и вписывании в более широкую проблему, т. е. такую, которая вмещала бы в себя каждую из предварительно разработанных частных тем. Тогда показателем надежности, достоверности частных выводов и положений будет внутреннее единство, целостность, отсутствие

противоречий в работе более широкого плана и соответствие ранее полученных результатов общим выводам новой работы.

А. М. Анфимов использовал оба приема проверки частных результатов исследовательской работы. В 1961 г. вышла монография А. М. Анфимова о земельной аренде, подводившая итог работе, первые результаты которой были доложены на московской сессии Аграрного симпозиума. Второй прием был использован А. М. Анфимовым при работе над большой статьей, напечатанной в 65-м томе «Исторических записок». Кроме того, здесь были использованы и собственные работы автора, в частности - результаты изучения арендных отношений в России, данные о продовольственных долгах крестьян в сравнении с налоговыми платежами, материалы, опубликованные в статье 1957 г. о помещичьем хозяйстве России в годы первой мировой войны, и т. д. Таким образом, статья «К вопросу о характере аграрного строя Европейской России в начале XX в.» является и итогом исследовательской работы автора, и одним из методов контроля правильности сделанного раньше.

Сказанным, однако, не исчерпывается содержание характеризуемого цикла исследований. Изучая литературу вопроса, А.М. Анфимов обратил внимание на то, что авторы, недооценивающие, на его взгляд, силу пережитков крепостничества в аграрном строе России, зачастую опираются не на всю систему взглядов В. И. Ленина по аграрному вопросу, а на отдельные произведения и даже цитаты, игнорируя другие ленинские высказывания. А. М. Анфимов напомнил о них, воспроизведя соответствующие тексты как в специальных исследованиях, так и в статье о характере аграрного строя в Европейской России. Однако ни в первом, ни во втором случае он не мог, разумеется, со всей полнотой рассмотреть систему взглядов В. И. Ленина на сущность аграрного вопроса. Его оппоненты получали, таким образом, возможность выдвигать на первый план более весомые, с их точки зрения, положения и формулировки В. И. Ленина. Споры подобного характера, как известно, нередки в практике научной работы до сих пор. Избежать или поднять их уровень можно лишь при условии, если обсуждению будет подлежать не вопрос о том, какое высказывание «весомее» или «лучше», а о том, в какой связи; друг с другом они находятся, чем они обусловлены (т. е. какую конкретную действительность отражают), как развивается то или иное положение во времени. Учитывая это и стремясь внести свой вклад в изучение системы ленинских представлений по аграрному вопросу, А. М. Анфимов и написал статью «В. И. Ленин о характере аграрных отношений в России в начале XX века».

Таким образом, цикл исследований по вопросу об особенностях аграрного строя империалистической России, написанных А. М. Анфимовым в 1958-1960 гг., состоит из работ, связанных общностью основной исследовательской задачи и сопряженных Друг с другом посредством преемственности, развития, сопоставления и взаимного контроля частных и общих положений и выводов.

Центральное место в этом цикле занимают статьи «К вопросу о характере аграрного строя Европейской России» и «В. И. Ленин о характере аграрных отношений в России начала XX века».

Термином «аграрный строй» А. М. Анфимов определял «преимущественно отношения землевладения и землепользования», включая сюда отношения людей к орудиям и средствам труда, а также к продуктам сельскохозяйственного производства. Центральным пунктом здесь являются отношения собственности на землю. Понятие «аграрный строй» в основе своей то же, что и понятие «поземельный строй» - строй поземельных отношений. Следовательно, главной чертой аграрного строя является прежде всего характер землевладения». В целом же оно включает в себя: землевладение, землепользование, систему ведения хозяйства.

Автор далее сразу же выделил неоспоримое положение о капиталистическом характере направления эволюции сельскохозяйственного производства в России, «Специально подчеркиваем,- писал он,- что мы исходим из той аксиомы, что в народном хозяйстве страны в целом капитализм в рассматриваемый период являлся господствующей общественно-экономической формацией и что с начала XX в. российский капитализм, как и западноевропейский, вступил в свою высшую, монополистическую стадию развития. Отсюда вытекает, что сельское хозяйство страны также подчинялось законам капиталистического хозяйства и рынка». Вопрос, следовательно, состоит лишь в том, «какой степени достигло это капиталистическое развитие, обеспечило ли оно победу капиталистических форм земледелия над феодальными и полуфеодальными формами, пересоздание всего аграрного строя страны на капиталистический лад». В связи с этим автор задался целью «выявить и сопоставить капиталистические и крепостнические черты аграрного строя России в рассматриваемый период и определить, какие из них являются господствующими».

В дальнейшем, строго придерживаясь сформулированной таким образом задачи, А. М. Анфимов охарактеризовал особенности российского землевладения и землепользования (наиболее детально рассмотрены аренда земли и особенности земельной ренты), остановился на выяснении вопроса, какой тип хозяйства являлся преобладающим в России - капиталистический или отработочный (в связи с этим особо рассмотрен вопрос об особенностях вольного найма в условиях сохранения крепостнически-кабальных отношений), и, наконец, подошел к выяснению степени классового расслоения крестьянства на основании данных о крестьянском революционном движении. В итоге следовал вывод о преобладании в сельском хозяйстве России полукрепостнических отношений над капиталистическими вплоть до конца существования царизма.

Не означает ли этот вывод, что в России существовали лишь предпосылки буржуазно-демократической революции и не было надежд на то, что трудящееся крестьянство поддержит рабочий класс в борьбе за социалистический переворот? Этот вопрос был

сформулирован самим исследователем. Подходя к ответу на него, А. М. Анфимов подчеркнул, что В. И. Ленин решительно боролся против механистических воззрений западноевропейских и российских оппортунистов, «рассматривавших социалистическую революцию как прямой результат высокой степени развития капитализма», напротив, он считал, что «социалистическая революция явится результатом развития противоречий различного рода и задача марксистской партии состоит в правильном учете этих противоречий». Затем следует ответ на вопрос об особенностях участия крестьянства в социалистической революции. «В общем,- пишет А. М. Анфимов,- диалектика изменений аграрных отношений в 1917 г. была такова, что, с одной стороны, аграрный капитализм еще не был настолько развит, чтобы крестьянство от требования национализации повернуло к требованию раздела, и оно боролось, прежде всего, за землю. Но, с другой стороны, аграрный капитализм пустил уже настолько глубокие корни, чтобы сделать возможным союз рабочего класса с деревенской беднотой в социалистической революции. Дело в том, что деревенская беднота жестоко страдала как от развития капитализма, так и от его недоразвитости. Именно эту диалектику и имел в виду В. И. Ленин, уверенно ведя рабочий класс к социалистической революции».

Из сказанного видны замысел, структура и итоговые выводы комплекса работ А. М. Анфимова по проблеме особенностей аграрного строя России начала XX столетия. В интересах дальнейшего изложения нам хотелось бы подчеркнуть следующие особенности только что рассмотренного цикла статей.

А. М. Анфимов четко определил, а тем самым и ограничил тему своего исследования; указал, в каком отношении находится рассматриваемый им вопрос с более широкой проблемой развития капиталистических отношений в сельском хозяйстве и экономике страны в целом; в интересах контроля и проверки основного вывода и учитывая отсутствие конкретных исследований по ряду вопросов темы, был избран путь ее комплексного решения - в определенную систему связей и взаимоотношений поставлены различные стороны и аспекты проблемы аграрного строя России; исследователь, наконец, несколько раз подчеркнул предварительный характер результатов своих наблюдений.

Такие работы появляются обычно тогда, когда в изучении проблемы ощущается перелом, когда проработанного материала уже достаточно, чтобы обозначить контуры будущей конструкции, но многое остается еще не ясно, не изучено. Исследование еще не завершено, но вопрос уже вполне созрел для серьезного научного обсуждения.

Не могло быть никаких сомнений в том, что назревавшая дискуссия окажется достаточно острой. Во второй половине 1950-х годов вышли статьи и монографии, авторы которых иначе, чем охарактеризованные только что исследователи, отвечали на вопрос о степени развития капитализма в России начала XX века. В 1956 г. вышла монография М. А. Рубача об аграрных

-105-

преобразованиях на Украине в период проведения Октябрьской революции. Первая глава книги посвящена анализу социально-экономической структуры аграрных отношений на Украине накануне социалистической революции. Автор неоднократно говорит, что землевладение в целом (и помещичье и крестьянское) на Украине, как и во всей Европейской России, оставалось в большинстве случаев крепостническим, что значительные остатки крепостничества распространялись не только на отношения между помещиками и крестьянами, но и влияли на отношения кулачества и крестьянской бедноты. Вместе с тем исследователь отмечает, что «классовая структура землевладения не совсем совпадала с социальной структурой землепользования», что «экономическая мощь отдельных классов и классовых групп в сельском хозяйстве определялась не только землевладением, но и их удельным весом в землепользовании, посевной площади, владении живым и мертвым инвентарем и т. д.». Подходя с этой точки зрения к характеристике помещичьего хозяйства, М. А. Рубач писал, что «обуржуазившиеся помещики Украины, владельцы крупных экономий - даже тех, где применялась передовая для того времени техника и агрикультура,- в организации наемного труда в своих хозяйствах всемерно использовали безвыходное положение малоземельного крестьянства, скованного остатками крепостнических отношений на селе. Несмотря на это, большинство крупных помещичьих хозяйств Украины, при всей значительности остатков крепостничества, были капиталистическими, основанными на наемном труде, тесно связанными со всей капиталистической системой страны».

Что же касается крестьянства, то оно, по мнению М. А. Рубача, в начале XX в уже не было единым: «развитие капиталистических отношений в деревне привело к глубокому социально-экономическому расслоению крестьянства». Вследствие развития арендных отношений удельный вес кулачества в землепользовании был значительно выше, чем в землевладении. По районам Украины доля кулацких хозяйств была различной, больше всего их насчитывалось в степных губерниях (около 30% крестьянского населения). Однако достаточно велик был и удельный вес среднего крестьянства - в этом М. А. Рубач склонен видеть своеобразие аграрных отношений на Украине. «Если во всей Европейской России середняки составляли около 20% всех крестьянских дворов, то на Украине середняков было до 30%»,- отмечает он.

Общую картину социальной структуры аграрных отношений на Украине в 1917 г. М. А. Рубач выразил в свободной таблице в которой удельный вес каждой из пяти социальных категорий владельцев (беднота, середняки, крестьянская буржуазия, помещики, а также государство, уделы и церковь) выражен шестью показателями (число хозяйств, землевладение, землепользование, посевная площадь, лошади, крупный рогатый скот).

Ознакомление с таблицей показывает, что крестьянская буржуазия (12,2% общего числа хозяйств) в 1917 г. занимала первое

место среди всех категорий владельцев по всем показателям, за одним лишь исключением: в землевладении доля кулачества достигла 30,4% в землепользовании-37,8%, сельской буржуазии принадлежало 40% посевных площадей, 31,9% лошадей и лишь по количеству крупного рогатого скота (25,5%) она уступала бедноте (32,6%) и середнякам (31,7%), превосходя помещиков (10,2%). Общий вывод о безусловном преобладании капиталистических отношений над крепостническими в аграрных отношениях украинской деревни очевиден.

Тезис о господстве капиталистических отношений в сельском хозяйстве Европейской России разделяет и Н. А. Егиазарова. Но если М. А. Рубач доказывает его правильность применительно к предоктябрьскому времени, то Н. А. Егиазарова исходит из него, характеризуя аграрный кризис в России конца XIX века. Она считает неправильной точку зрения авторов учебника «История СССР» на причины аграрного кризиса в России, поскольку они сводятся «к внешним явлениям» (конкурентно дешевого заокеанского хлеба), и подчеркивает, что к концу XIX в. «развитие капитализма внутри страны достигло уже такой ступени, что аграрные кризисы стали объективно неизбежными». Именно это положение и является исходным для всего изложения Н. А. Егиазаровой и главным выводом ее исследования. Аграрный кризис в России «был экономическим кризисом перепроизводства и явился результатом развития внутренних противоречий капитализма», пишет она на первых же страницах своей монографии и повторяет свой вывод в заключении.

Правда, стремясь определить своеобразие аграрного кризиса в России, Н. А. Егиазарова напоминает, что «выражение аграрный "кризис» В. И. Ленин употреблял в двояком смысле - для «обозначения экономического кризиса перепроизводства», с одной стороны, и «для обозначения кризиса крепостнических латифундий и помещичьих хозяйств, основанных на отработочной системе»-с другой. В непосредственном переплетении того и другого Н. А. Егиазарова и видит российскую специфику, признавая, однако, за первым значение решающего фактора. «Аграрный кризис перепроизводства, действуя на фоне кризиса общественно-экономической системы сельского хозяйства, еще больше обострялся»,- отмечает автор.

Мы видим, к концу 1960-х годов в советской историографии вполне определенно сложились две точки зрения, точнее - два направления по вопросу о степени и масштабах проникновения капитализма в систему аграрных отношений дореволюционной России. Одна группа авторов исходила из положения о победе капиталистических отношений как в сельском хозяйстве в целом, так и в аграрном строе страны. Другие утверждали, что в аграрном строе России капитализм приспосабливал к своим потребностям старые отношения собственности, но так и не сумел переделать их; в результате господствующими оставались полукрепостнические производственные отношения. Та или иная трактовка этого

положения так или иначе определяла понимание остальных сторон аграрного вопроса в России. Дискуссия между указанными направлениями, как и в пределах каждого их них, стала неизбежной.

Первый этап дискуссии по проблемам аграрной эволюции России периода империализма начался на московской сессии Аграрного симпозиума, проходившей в декабре 1959 г. Поводом послужил доклад А. М. Анфимова «К вопросу об аренде земли и земельной ренте в Европейской России в конце XIX- начале XX в.». Автор сам на первой же странице своего текста сформулировав вопрос, который потом и оказался в центре дискуссии. «Правильная оценка природы земельной ренты, - писал А. М. Анфимов, - имеет первостепенное значение для историков при решении вопроса о степени развития капитализма в сельском хозяйстве России: как преувеличение, так и недооценка уровня этого развития могут привести к серьезным ошибкам в историческом исследовании. Изучение земельной ренты оказывается в этом отношении весьма важным и необходимым».

Как и в охарактеризованной выше статье «К вопросу о характере аграрного строя Европейской России...», А. М. Анфимов исходит из положения, что в сельскохозяйственном производстве происходила смена феодально-крепостнических отношений капиталистическими. Более того, он подчеркивает факт преобладания чисто капиталистической, предпринимательской аренды в некоторых районах Европейской России (например, в юго-западном, а также на юге и юго-востоке). Однако в остальных районах преобладали докапиталистические арендные отношения. А. М. Анфимов пришел к этому выводу, рассмотрев вопросы о соотношении краткосрочных (на один посев) и долгосрочных («на года») аренд, о соотношении капиталистической (предпринимательской) аренды с продовольственной, наконец, о формах земельной ренты в России.

С развитием капитализма краткосрочные аренды должны были бы уступить место долгосрочным - последние создают меньше препятствий для приложения капитала к земле, для агрикультурного прогресса. В России начала XX в. повсеместно наблюдалась обратное явление, т. е. бурный рост погодных аренд за счет сокращения долгосрочных (по отдельным районам на долю первых в 1908 г. приходилось около 77% земельной площади). «При таком соотношении краткосрочной и долгосрочной аренды было бы чрезвычайно трудно доказывать преобладание капиталистической, предпринимательской аренды, а, следовательно, и капиталистической

земельной ренты»,- замечает исследователь. К аналогичным выводам привело и изучение вопроса о соотношении капиталистической и продовольственной аренды, последняя преобладала в большинстве районов Европейской России. Что же касается форм земельной ренты, то предпринятый А. М. Анфимовым анализ показал широкое распространение в России денежной ренты. По своим размерам (данные на 1913 г.) она составляла практически третью) часть крестьянского урожая и не оставляла огромному большинству арендаторов не только при6ыли, но и нормальной заработной платы...Денежная рента не являлась, следовательно, капиталистической земельной рентой, ибо последняя представляет собою избыток над средней прибылью. Буржуазная по форме, денежная рента в России «была в значительной части докапиталистической по своему существу». Больше того, в своем докладе А. М. Анфимов привел значительный материал, свидетельствующий, что зачастую денежная рента была лишь выражением, мерой отработочной ренты и ренты продуктами (натуральной). Можно с уверенностью считать,- говорил докладчик,- что денежная рента не была наиболее распространенной формой ренты даже там, где статистика показывает половину или несколько более половины денежной аренды».

В итоге исследователь пришел к выводу, что «в изучаемый период российское земледелие приближалось к тому моменту, когда должен был произойти коренной качественный диалектический перелом в аграрных отношениях, в результате которого господствующее место в деревне заняли бы капиталистические отношения, а главными фигурами в земледелии вместо помещика и задавленного нуждой мелкого крестьянина стали бы предприниматель и наемный сельскохозяйственный рабочий» . Однако вплоть до первой мировой войны этого перелома не произошло Изложение заканчивается положением В. И. Ленина о том, что «в нашей деревне аренда носит чаще крепостнический, чем буржуазный характер, и арендная плата- является гораздо более «денежной» (т. е. преобразованной феодальной),чем капиталистической рентой (т. е. избытком над прибылью предпринимателя".

опасность. «Утверждение, что господствовала докапиталистическая рента, является неправильным»,- сказал он, приведя в качестве доказательства, с одной стороны, несколько общих соображений, а с другой - замечания методического характера. Первые сводились к напоминанию, что в России имела место и вторая социальная война, предпосылки которой «нужно было подчеркнуть», и что «товарного хлеба давали больше помещики и .кулаки. Следовательно (?- К. Т.), свыше 50% хлеба было связано с капиталистической рентой». Что же касается соображений методического характера, то С. М. Дубровский подчеркнул, что докладчик, делая вывод о преобладании в России докапиталистической ренты, рассмотрел «лишь область арендных отношений», тогда как рента «имеет место и в тех случаях, когда арендных отношений нет». Поэтому, «если взять не только арендаторские, но и хозяйства на собственной земле, соотношения докапиталистической и капиталистической ренты могли бы быть иными». Наконец, С. М.Дубровский предупредил, что «нельзя для всей страны выводить какую-то среднюю величину. Это рискованный шаг. Надо брать порайонную характеристику».

В целом, на второй сессии аграрного симпозиума основные положения доклада А. М. Анфимова рассматривались как предварительные. Это и было подчеркнуто во вводной редакционной статье к «Ежегоднику» за 1959 г. Вместе с тем на сессии открыто выявились две точки зрения по более общему, чем арендные отношения, вопросу - по вопросу о степени „развития капитализма .в сельском хозяйстве дореволюционной России. Именно эта проблема была вынесена на специальное рассмотрение сессии Научного совета «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции», состоявшейся в Москве в мае 1960 г.

Различная трактовка указанной проблемы содержалась в представленных сессии доклада С. М. Дубровского. М.А.Рубача, А. М. Анфимова. Между этими исследователями развернулась и основная полемика в ходе заседаний Научного совета. Поскольку содержание докладов М. А. Рубача и А. М. Анфимова было охарактеризовано выше (первый представил сессии несколько видоизмененный вариант первой главы своей монографии «Очерки по истории революционного преобразования аграрных отношений на Украине в период проведения Октябрьской революции», а второй - текст статьи «В. И. Ленин о характере аграрных отношений в России в начале XX века»), начнем с рассмотрения основных положений доклада С. М. Дубровского «К вопросу об уровне развития капитализма в сельском хозяйстве России и характере классовой борьбы в деревне в период империализма (две социальные войны)».

Доклад С.М.Дубровского можно определить как методологический. Содержавшийся в нем фактический материал был по необходимости сжат и зачастую носил, пользуясь выражением самого докладчика, характер «прикидок», т. е. экспертных оценок различных сторон аграрного строя России начала XX столетия. В центр изложения докладчик поставил вопрос об условиях победы

социалистической революции в русской деревне. С этой точки зрения, рассмотрев оценки степени развития капитализма в сельском хозяйстве России в дореволюционной литературе и советской историографии 1920-х годов, С.М. Дубровский выделил «две ошибочные точки зрения: (одна, недооценивающая остатки крепостничества и переоценивающая развитие капитализма, и другая, переоценивающая остатки крепостничества и недооценивающая развитие капитализма». Обе они связаны с «рядом ошибок в определении характера аграрного строя России в начале XX в. перед Великой Октябрьской социалистической революцией». Поэтому, подчеркнул докладчик, чрезвычайно важно «выработать правильное понимание степени развития капитализма и степени сохранения остатков крепостничества» в аграрном строе страны.

Свое понимание и вместе с тем определение особенностей аграрного строя России начала XX вв. С. М. Дубровский сформулировал дважды. В первом случае он прямо начал с положения В. И. Ленина о том, что в России «далеко еще не сложились капиталистические аграрные порядки». Если данное положение А. М. Анфимов связывав с тезисом о преобладании феодально-крепостнических отношений в аграрном строе страны, то вывод. С. М. Дубровского носил прямо противоположный характер: капиталистические отношения, комментировал он только что приведенную формулу Ленина, «находились в процессе складывания и получили преобладающее значение как в помещичьих, так и в крестьянских хозяйствах». В данном случае ни С. М. Дубровского, ни А. М. Анфимова нельзя упрекнуть в нарушении формальной логики. Оба вывода, взятые сами по себе, не противоречат вышеприведенному положению В. И. Ленина. Речь идет о процессе преобразования феодально-крепостнического аграрного строя России в капиталистический, в ходе которого преобладание капиталистических отношений может или уже иметь место, или еще не наступить. Вот почему С. М. Дубровский дал второе, более развернутое определение аграрного строя дореволюционной России, которое затем попытался обосновать. Обратив внимание на то, что при характеристике аграрного строя останавливаются обычно «на какой-либо одной стороне: или преимущественно на остатках крепостничества или преимущественно на развитии капитализма». Далее С. М. Дубровский писал: «Для аграрного строя дореволюционной России в указанном отношении характерна как бы известная многоступенчатость. Более всего полукрепостническим характером отличалось землевладение. Меньше были остатки крепостничества в землепользовании, распределении средств производства, развитии собственно производственных отношений и, наконец, в сельскохозяйственном производстве и сбыте продукции. Последний в значительной мере был организован уже на капиталистической основе. Частично он охватывался даже монополистическим капиталом».

Таким образом, понятие аграрного строя С. М. Дубровский трактует более расширенно, чем А. М. Анфимов. Последний, как мы

помним, понимает под этим термином главным образом строй поземельных отношений (землевладение, землепользование, систему ведения хозяйства). С. М. Дубровский, помимо указанных компонентов, включает в это понятие еще и область сбыта сельскохозяйственной продукции.

Обратимся к доводам С. М. Дубровского в пользу положения о преобладании капиталистических отношений в аграрном строе империалистической России. Они сводятся, во-первых, к экспертным оценкам соотношения капиталистических и феодально-крепостнических элементов в аграрном строе России. Во-вторых, С. М.Дубровский попытался соотнести данную им характеристику экономических отношений в сельскохозяйственном производстве с ходом развития двух социальных войн в российской деревне начала XX столетия и особенностями аграрной революции 1917- 1918 гг.

Поскольку сам докладчик подчеркнул, что приводимые им расчеты носят характер экспертных оценок, для нас в данном случае важны не столько они сами по себе, сколько допущения априорного порядка, принятые С. М. Дубровским при анализе имевшегося в его распоряжении цифрового материала.

«Нельзя статически подходить к вопросу об остатках крепостничества. Надо показать тенденцию их эволюции и развития капитализма». Исходя из этого в общем бесспорного положения С. М. Дубровский рассмотрел изменения в землевладении в Европейской России за период с 1906 по 1917 г. Как известно, со времени реформы 1861 г. удельный вес дворянского землевладения неуклонно снижался. Особенно значительно понизился он в период между первой и второй буржуазно-демократической революцией в России. С. А. Дубровский показал это в своем докладе, выдвинув, в качестве априорного, положение о том, что сокращение дворянского землевладения происходило в основном за счет помещичье-крепостнических латифундий. И именно это положение позволило докладчику сделать вывод, что к 1917 г. «полукрепостнические хозяйства сократили свое землевладение примерно на 7 млн. дес.» и в результате «землевладение крестьянской буржуазии и капиталистических помещиков достигло 77 млн. дес., или 33% всех используемых в сельском хозяйстве земель, а в крепостническом же секторе осталось примерно 63 млн. дес,. или 27%». Таким образом, даже в землевладении «капиталистический сектор» к 1917 г. явно преобладал над «крепостническим», хотя, как подчеркнул докладчик, «оставшаяся в руках дворянства земля при крестьянском малоземелье и нищете продолжала быть основой полукрепостнической эксплуатации в деревне и политического господства помещиков-полукрепостников в стране».

Априорное положение С. М. Дубровского в том, что сокращение дворянского землевладения происходило прежде всего за счет помещичье-крепостнических латифундий, никем из участников сессии Научного совета оспорено не было. По-видимому, для большинства из них оно и в самом деле не нуждалось в каких-либо

доказательствах. Между тем специальное изучение вопроса о воздействии капитализма на разные разряды помещичьего землевладения уже началось, в частности в упомянутом выше исследовании Л. М. Иванова о распределении землевладения на Украине накануне революции 1905-1907 гг. Однако С. М. Дубровский не принял во внимание наблюдения и выводы, содержащиеся в исследовании Л. М. Иванова. Правда, они относились в основном к пореформенному периоду истории России, тогда как С. М. Дубровского интересовал последующий этап аграрной эволюции страны. И тем не менее исходная посылка его расчетов, согласно которой сокращение дворянского землевладения происходило в основном за счет землевладения крепостников-помещиков, собственников крупных и крупнейших латифундий, уже не могла рассматриваться как самоочевидная. Но отсюда следует, что сделанные С. М. Дубровским расчеты и выводы, в свою очередь, надо рассматривать как научную гипотезу, нуждающуюся в дальнейшей разработке.

Второе априорное положение, содержащееся в докладе С.М.Дубровского и послужившее основой для соответствующих заключений, касается землепользования. «В части землепользования, в сравнении с землевладением, удельный вес капиталистического сектора несколько повышается - гласит конечный вывод С. М. Дубровского. Он подкрепляется положением, что «арендуемая у помещиков. а также у крестьян земля в значительной своей части сосредоточивалась в руках сельской буржуазии». Однако и это положение в свете результатов ряда охарактеризованных выше исследований второй половины 1950-х годов, также не может рассматриваться как аксиоматическое. И в данном случае итоговое заключение С. М. Дубровского представляет собой по крайней мере гипотезу, нуждающуюся в обосновании и разработке.

Переходим к рассмотрению разделов доклада, посвященных вопросам развития двух социальных войн в российской деревне и предпосылкам завершения демократической революции с последующим перерастанием в социалистическую. Указанные вопросы давно интересовали С. М. Дубровского. Приведенная в докладе таблица, характеризующая развитие революционного движения в деревне с 1900 по 1917 г., является итогом большой исследовательской работы автора. В таблице приведены сведения о выступлении крестьян против помещиков, о движении сельскохозяйственных рабочих, борьбе с духовенством, борьбе против кулачества, наконец, о столкновениях с властями, полицией и войсками - по состоянию на 1900-1904, 1905-1907, 1908-1913 и 1917 годы. Анализ содержащихся в таблице данных привел С. М. Дубровского к выводу, что в 1900-1917 гг. «основное значение имела первая социальная война», т. е. борьба крестьян как целого, как классу феодального общества против помещиков, что выступления сельскохозяйственных рабочих, прежде всего представляющих вторую социальную войну в деревне, получили сколько-нибудь значительное развитие лишь в период революции 1905-1907 гг.,

в то время как в другие периоды, в том числе в 1917 г., «движение сельскохозяйственных рабочих тонуло в общекрестьянской борьбе против помещиков». Вместе с тем докладчик подчеркнул, что уже в борьбе с помещиками проявлялись элементы второй социальной войны и что, помимо выступлений сёльскохозяйственных рабочих, к ней относятся также антикулацкие выступления. Вряд ли можно согласиться с С.М.Дубровским, когда к борьбе с кулачеством он относит все выступления «на почве применения указа 9 ноября 1906 г." И дело не только в том, что «не все хуторяне и отрубники были кулаками»,- такую оговорку делает сам С. М. Дубровский. Борьба «на почве доведения в жизнь указа 9 ноября 1906 г.» была и антиправительственной борьбой, а такую борьбу вряд ли можно рассматривать, как только антикулацкую. В ней непосредственно переплетаются как антикапиталистические, так и демократические устремления. Но даже если принять данные С.М. Дубровского без поправок, то и в таком, несколько завышенном виде, они свидетельствуют о весьма незначительном удельном весе второй социальной войны в революционном движении в деревне на протяжении всего периода российского империализма. В канун первой русской революции борьба с кулачеством составляла 3,1% всех крестьянских выступлений, в 1905- 1907 гг.- 1,4, 1908-1913 гг. 5,2 и в 1917 г.- 7,3%. Если, таким образом, как утверждает С.М. Дубровский, в аграрном строе страны преобладали капиталистические производственные отношения, то в революционном движении в деревне безусловно господствовала первая социальная война, общекрестьянская борьба с помещиками.

Как было показано выше, на трудную совместимость указанных положений уже было обращено внимание в литературе второй половины 1950-х годов. Факт несомненного преобладания первой социальной войны над второй являлся весьма „весомым аргументом в пользу положения о том, что в российской деревне капиталистические производственные отношения вплоть до 1917 г. еще не были преобладающими. С. М. Дубровский попытался выбить этот козырь из рук своих оппонентов. Из приведенных им с этой целью соображений с нашей точки зрения наиболее существенными являются следующие. Во-первых, докладчик подчеркнул, что в результате капиталистического развития в 1917 г. первая и вторая социальная войны «чрезвычайно сблизились». Во-вторых, С. М. Дубровский поставил вопрос об участии в пролетарской революции непролетарских трудящихся масс города и деревни. Эта борьба трудящегося крестьянства не против помещиков как са феодально-крепостнического общества, а против помещиков, уже начавших вести капиталистические хозяйства, а также против сельской буржуазии, т. е. класса развивавшегося капиталистического общества, по его мнению, должна рассматриваться как вторая социальная война.

Суть рассуждений С. М. Дубровского сводится, таким образом, к тому, что, поскольку капитализм в помещичьем хозяйстве

стал преобладающим, какую-то часть выступлений крестьян против помещиков следует отнести не к первой, а ко второй социальной войне. Какую именно - докладчик сказатъ не мог. Но косвенным подтверждением того, что эта часть была довольно значительной, служит для С. М. Дубровского. Во-первых, факт быстрого перерастания буржуазно-демократической революции в России в революцию социалистическую, а во-вторых, положение о вызревании в сельскохозяйственном производстве материальных предпосылок для «первых шагов социализма» после победы Октябрьской революции.

«Первая социальная война перерастала во вторую, вторая - в данном случае пролетарская социалистическая революция - «походя» завершила задачи первой», - говорил докладчик, напомнив в этой связи ленинское положение о том, что в России пролетарская борьба против буржуазии слилась с крестьянской революцией против помещиков . Вывод докладчика по вопросу о соотношении двух социальных войн в связи с капиталистическим развитием страны гласит: «К 1917 г. в нашей стране уже вполне созрели условная для перенесения социалистической революции в деревню, для раскола крестьянства, особенно в период комбедов». Двумя страницами ниже он формулирует это же положение в более развернутом виде, указав на хронологические рамки и на некоторые особенности перерастания первой социальной войны во вторую. «До Октябрьской революции основное значение имела первая социальная война, - пишет С. М. Дубровский. - Октябрьская революция (включая во многих районах и период гражданской войны) по пути, «походя», разрешила основные задачи первой социальной войны и создала условия перерастания и в деревне демократической революции в социалистическую. Борьба против кулачества особенно развернулась в период комбедов и затем при проведении сплошной коллективизации, с уничтожением на ее основе кулачества как класса. Этот последний период завершал вторую социальную войну в деревне».

Что же касается материальных предпосылок для проведения первых социалистических преобразований в сельскохозяйственном производстве, то С. М. Дубровский выделяет, с одной стороны, основные предпосылки, созданные в результате победы Октябрьской революции (к ним С. М. Дубровский относит национализацию земли), а с другой - предпосылки, «которые могли возникнуть лишь на базе капиталистического развития в дореволюционной деревне». К этим последним он относит передовые помещичьи капиталистические хозяйства, выросшие в процессе «прусского пути капиталистического развития сельского хозяйства» (на их базе началась организация первых совхозов), и аппарат по сбыту сельскохозяйственной „Продукции, овладение которым после Октября позволило наладить «и в этой области контроль, надзор и учет для изъятия и распределения продуктов сельского хозяйства в первый период Советской власти».

Взятые вместе, только что приведенные суждения С. М. Дубровского свидетельствуют, насколько далеко, продвинулись советские историки в преодолении сложившихся во второй половине 1930-х - начале 1950-х годов представлений по вопросам аграрных отношений в России и их революционной ломке и восстановлении в связи с этим некоторых забытых в свое время ленинских положений и оценок. Мы имеем в виду. во-первых, тезис о сочетании в ходе Октября пролетарской революции против буржуазии с крестьянской революцией против помещиков; во-вторых, положение о перенесении пролетарской революции в деревню, о расколе крестьянства после Октября, особенно в период комбедов; в-третьих, положение о завершении общего процесса перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую в результате завоевания власти пролетариатом.

Насколько назрела постановка указанных вопросов свидетельствует тот факт, что, их рассмотрению обратились не только специалисты по аграрной истории предоктябрьской России. Они оказались также в центре внимания исследователей, занимавшихся проблемами аграрной революции 1917-1918 гг. В марте 1960 г., т. е. накануне сессии Научного совета по проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции», в Москве состоялась сессия Научного совета по истории социалистического и коммунистического строительства, посвященная анализу историографии проблемы. В числе других на сессии обсуждался и доклад о некоторых итогах изучения истории советского крестьянства и колхозного строительства, сделанный В. П. Даниловым. В нем содержится и постановка вопроса о соотношении задач буржуазно-демократической и социалистической революций в деревне. Она во многом сходна с постановкой вопроса в докладе С. М. Дубровского. Это сходство проявляется в положениях о неразрывном единстве буржуазно-демократических и социалистических преобразований, о роли городского пролетариата во внесении раскола в деревню, раскола, обеспечившего развитие сознательной классовой борьбы деревенской бедноты с кулачеством, о завершении общего процесса перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую не до, а после и в результате взятия власти пролетариатом. Однако в позициях обоих авторов имеются и известные различия.

Напомнив, что во многих работах 1920-х годов, по сути дела, вообще отрицался социалистический характер Октябрьской революции в деревне, и указав на правомерность критики в этом плане концепции «двух революций», В. П. Данилов далее подчеркнул, что в ходе преодоления ошибочных сторон этой концепции была допущена ошибка противоположного характера, закрепленная в «Истории ВКП (б). Краткий курс». «Его авторы, - писал В. П. Данилов, - даже не упоминали ленинского положения о двух этапах Октябрьской революции в деревне: первом - когда решались в основном задачи буржуазно-демократической

революции (до весны 1918 г.), и втором - когда деревня настоящему включилась в решение задач собственно социалистических (с лета 1918 г.). Известный тезис о том, что Великая Октябрьская социалистическая революция решала буржуазно-демократические задачи мимоходом, стал, в конечном счете, рассматриваться как основание для игнорирования целого этапа в развитии революции в деревне». Именно четкой постановкой вопроса о двух этапах революции в деревне интерпретация совокупности ленинских оценок, данная В.П. Даниловым, отличается от интерпретации С. М. Дубровского. В. П. Данилов, таким образом, придавал большее, чем С.М. Дубровский, значение объему собственно демократических задач в общем процессе революционных преобразований аграрного строя России. Но дело не только в этом. Если С. М. Дубровский дал постулативное рассмотрение вопроса об особенностях аграрной революции в деревне, то В. П. Данилов в своей историографической статье охарактеризовал состояние его фактической разработки. «Наиболее существенным недостатком современной исторической литературы, - подводил он итоги проделанного анализа, - является отставание в изучении социально-экономического содержания и итогов аграрной революции, в исследовании того грандиозного переворота в аграрных отношениях, который совершился после Октября». По сути дела, кроме нескольких статей, В. П. Данилов смог указать лишь на упомянутую выше монографию М. А. Рубача.

Таким образом, в трактовке вопроса особенностей аграрной революции в России С. М. Дубровский не мог опираться на сколько-нибудь значительные итоги исследовательской работы; последняя еще только развертывалась. Он располагал литературной 1920-х годов, в том числе собственными ранними исследованиями по проблемам аграрной революции. Однако в 1920-х годах в изучении этого вопроса были сделаны лишь первые шаги, многое оставалось неясным и спорным. И в данном случае, как и при анализе статистического материала, положения С. М. Дубровского по вопросам особенностей аграрной революции в России следовало бы рассматривать, как гипотезу, нуждающуюся в фактической разработке и обсуждении. Из всего сказанного следует, что необходимым условием успешности обсуждения проблемы степени развития капиталистических отношений в аграрном строе предоктябрьской России должно было являться стремление, возможно, полно выявить и зафиксировать существующие оттенки в постановке и решении относящегося сюда сложного комплекса вопросов, подвергнуть их тщательной проверке с точки зрения соответствия фактическому материалу, наметить пути и направления дальнейших поисков. Возможности для этого имелись. Чтобы показать это, сопоставим основные положения концепции С. М. Дубровского и А.М. Анфимова. Это поможет, с одной стороны, охарактеризовать исходные позиции спорящих сторон, а с другой стороны, при анализе

-117-

полемики, отделить важное от второстепенного и наносного.

При рассмотрении аграрной эволюции России начала XX столетия С. М. Дубровского и А. М. Анфимова объединяет, прежде всего, признание процесса развития капитализма в сельскохозяйственном производстве страны в условиях сохранения весьма значительных феодально-крепостнических пережитков. Их объединяет, во-вторых, положение о незавершенности этого процесса ко времени Великой Октябрьской социалистической революции. Третьим общим моментом концепций обоих исследователей является признание факта явного преобладания первой социальной войны над второй вплоть до победы Великой Октябрьской социалистической революции и связанных с ним положений о сочетании в Октябре 1917 г. пролетарской революции против буржуазии с крестьянской революцией против помещиков и о внесении раскола в российскую деревню после победы Великой Октябрьской социалистической революции.

Основу расхождений между исследователями составляет вопрос о степени развитости капиталистических отношений в аграрном строе страны. А. М. Анфимов признавал, что как направление развития капитализм победил, находя вместе с тем, что вплоть до 1917 г. капиталистические отношения в аграрном строе России еще не стали господствующими; С. М. Дубровский говорил о преобладании капиталистических отношений в аграрном строе страны, подчеркивая при этом, что капиталистические аграрные порядки окончательно еще не сложились. В соответствии с этим, выделяя преобладающие, с их точки зрения, черты, первый говорил о полукрепостном, а второй-о капиталистическом характере аграрного строя России начала XX столетия.

Таким образом, соотнесение основных положений концепций А. М. Анфимова и С. М. Дубровского показывает, что в начале дискуссии разногласия между исследователями касались определения степени, уровня развитости капиталистических отношений в аграрном строе России.

В кратких формулировках существа представлений есть свои преимущества и свои недостатки. Последние заключаются в возможности упрощенной интерпретации сути сложного вопроса и соответственно предмета полемики. К сожалению, так случилось и в данном случае.

Уже в докладе на сессии Научного совета С. М. Дубровский, не называя, правда, своего оппонента, сделал против А. М. Анфимова несколько резких и необоснованных выпадов. «Мы знаем, - говорил С. М. Дубровский, - что до 1861 г. в России господствовали феодально-крепостнические отношения. Можно ли сказать, что весь характер аграрного строя Европейской России в начале XX в. также определялся этими отношениями или что после 1861 г. начал развиваться какой-то особый аграрный строй, «остаточно крепостнический»? Конечно, нет». Далее С. М. Дубровский заявил: «...вряд ли целесообразно как бы в противовес

ленинской работе «Развитие капитализма в России» писать о «неразвитии капитализма в России» и в этом духе как бы подправлять Ленина».

Во время сессии Научного совета мало кто из выступавших прямо касался вопроса об уровне развития капитализма в аграрном строе дореволюционной России. А. М. Анфимов был в какой-то мере прав, когда в своем заключительном слове подчеркнул, что «постановка на нашей сессии вопроса о степени развития капитализма в сельском хозяйстве России явилась очень нужной, но, я бы сказал, не очень плодотворной, потому что выступавшие почему-то старались не высказывать своего отношения к этому вопросу». Сам А. М. Анфимов не счел нужным следовать этому примеру. В результате на заключительном заседании сессии развернулась прямая дискуссия по вопросу о степени развития капитализма в аграрном строе России. Кратко ответив С. М. Дубровскому, А. М. Анфимов главную часть своего выступления посвятил конкретному разбору фактической основы доклада М. А. Рубача. С точки зрения методики обработки и использования статистического материала главную ошибку М. А. Рубача А. М. Анфимов видел в определении типа хозяйства на основании одного показателя. К крестьянской буржуазии М. А. Рубач отнес все хозяйства, засевавшие свыше 9 десятин, а на Правобережье - даже свыше 6 десятин Ошибочность такого приема А. М. Анфимов показал на следующем примере. В группе крестьян с посевом от 9 до 12 десятин, отнесенной М. А. Рубачом к крестьянской буржуазии, насчитывалось 15 тыс. хозяйств. Из них у 340 не было рабочего скота, 1 163 не имели коров, в целом по группе на одно хозяйство приходилось в среднем менее чем по одному плугу и две лошади. На все 15 тыс. хозяйств имелось 808 нанятых сроковых рабочих. Если считать по одному рабочему на хозяйство, то только 808 из них можно отнести к капиталистическим, а остальные 14 с лишним тысяч к ним не принадлежали.

В целом по Украине М. А. Рубач отнес к деревенской буржуазии 12% хозяйств, в распоряжении которых находилось 50% посевной площади. «Создается впечатление, - говорил А. М. Анфимов, - что вот-вот победят капиталистические отношения, кулак станет господствующей фигурой в деревне». Однако, продолжал он, даже в Бердянском уезде, который по развитию капиталистических отношений шел значительно впереди всей Украины в целом, с применением наемного труда обрабатывалось 38,5% посевных площадей. Поскольку это так, то по всей Украине капиталистическим способом, т. е. с применением наемного труда, обрабатывалось не более 30% посевных площадей. В итоге А. М. Анфимов сделал вывод: у М. А. Рубача «группировка произведена таким образом, что капиталистические элементы в земледелии завышены», что «на долю буржуазно-капиталистических элементов по всей Украине приходилось не 49% посевов, а скорее всего, не более 30%», что поэтому «ни о каком господстве капиталистических отношений на Украине в целом до 1917 г.

говорить не приходится». Тем более неправомерно говорить о таком господстве применительно к центру России, а также Заволжью. Последнее «было сходно в этом отношении с югом Украины».

Выступление А. М. Анфимова побудило М. А. Рубача обстоятельно изложить свое понимание вопроса о соотношении уровня развития капитализма с предпосылками буржуазно-демократической и социалистической революции, сделать некоторые замечания о характере преобладания капиталистических отношений в сельском хозяйстве и, наконец, ответить на замечания фактического характера, содержавшиеся в выступлении А. М. Анфимова.

М. А. Рубач начал свое выступление с посылки: если признать, что в 1917 г. преобладали капиталистические отношения, то мол отсутствуют предпосылки буржуазно-демократической революции. И он попытался показать, что такое представление ошибочно. М. А. Рубач подчеркнул, что, во-первых, «главным вопросом революции - и буржуазно-демократической и социалистической - является вопрос о власти» и что, во-вторых, необходимо отчетливо представлять, что речь идет о февральской буржуазно-демократической революции, «которая происходила в эпоху развитого империализма, в условиях мировой войны», «в которой руководящим классом является рабочий класс». «Поэтому я глубоко убежден, - продолжал М. А. Рубач, - что с точки зрения исторической философской и экономической признание преобладания капиталистических отношений не в землевладении, а в сельском хозяйстве в целом (в землевладении преобладали остатки крепостничества) оставляет достаточно места для правильного понимания буржуазно-демократической революции. В Германии в начале XX столетия в сельском хозяйстве преобладали капиталистические отношения (вернее, еще в конце XIX столетия), и, тем не менее, там, в 1918 г. оказалась возможной буржуазно-демократическая революция».

Переходя к вопросу об уровне развития капитализма в сельском хозяйстве России, М. А. Рубач отметил, что «если в ряде районов капиталистические отношения преобладали, то в ряде других еще господствовала отработочная система». Да и само преобладание «может быть выражено 90%, а может и 60 или 70%, при очень больших остатках крепостничества». Таким образом, следует дифференцированно подходить к вопросу об уровне развития капитализма: он был различным в различных районах страны. «Если взять Европейскую Россию в целом, включая Прибалтику, западные губернии, Украину, северные губернии, то в ряде районов к 1917 г. было пусть не подавляющее, но все же преобладание капиталистических отношений в сельском хозяйстве при очень сильных остатках крепостничества, которые преобладали в ряде губерний Центральной России. Однако землевладение в Европейской России в целом оставалось крепостническим». «Я считаю, - формулировал М. А. Рубач итоговый

вывод по вопросу о степени развития капитализма в сельском хозяйстве, - что к 1917 г. капиталистические отношения в сельском хозяйстве, классовое расслоение крестьянства были значительны. Если бы дело обстояло не так, было бы очень трудно осуществить союз с беднейшим крестьянством. Напомню, что в Апрельских тезисах Ленин выступил с лозунгом союза не вообще с крестьянством, а именно с беднейшим».

Что же касается конкретных замечаний А. М. Анфимова, касающихся приемов группировки крестьянских хозяйств, то М. А. Рубач обратил внимание своего оппонента, что комбинационная группировка не по одному, а по ряду признаков в земской статистике и земских переписях «является редчайшим исключением»; что употребление вольнонаемного труда не является безусловно необходимым признаком мелкой сельской буржуазии; что если руководствоваться только этим признаком, то удельный - вес хозяйств крестьянской буржуазии в степной полосе вместо 20-25% составит всего лишь 3,2%.

Приходится пожалеть, что прямая полемика по вопросу об уровне развития капитализма в сельском хозяйстве России развернулась на заключительном заседании сессии. Ибо только этим можно объяснить то обстоятельство, что ряд важных положений, выдвинутых М. А. Рубачем, не стали предметом специального рассмотрения и обсуждения. Участники сессии непосредственно, подошли к одному из центральных вопросов обсуждавшейся темы к вопросу об условиях, порождающих аграрно-крестьянскую революцию. Из параллели, проведенной М. А. Рубачем между Февральской буржуазно-демократической революцией в России и революцией 1918 г. в Германии, такая постановка вопроса напрашивалась сама собой, ибо если в Германии дело ограничилось устранением монархии, а крестьянство не выдвигало требований революционной ломки поземельных отношений, то победа буржуазно-демократической революции в России не сняла с повестки дня требования национализации земли, как лозунга аграрно-крестьянской революции. Именно в этом состояло принципиальное различие между буржуазно-демократическими революциями в России и Германии, различие, определявшееся в конечном счете разным уровнем развития капитализма в аграрном строе обеих стран. В Германии победа капиталистических отношений в сельском хозяйстве сняла с повестки дня вопрос о борьбе крестьянства, как класса феодального общества, с помещиками. В России этого еще не произошло; осенью 1917 г. крестьянское восстание в России стало, наряду с классовой борьбой российского пролетариата против буржуазии, одним из основных факторов, определявших и своеобразие Великой Октябрьской социалистической революции, и ее быструю победу. Добавим теперь, что к постановке проблемы об условиях, порождающих аграрно-крестьянскую революцию и ее соединение пролетарской революцией против буржуазии, подводил как анализ докладов и сообщений, представленных на рассмотрение

сессии (вместе с тремя охарактеризованными выше основными докладами их было 12), так и прения по существу поднятых в них вопросов. Одним из аргументов в пользу тезиса о преобладании или господстве капиталистических отношений в сельском хозяйстве России начала XX столетия была ссылка на то, что иначе невозможно объяснить факт быстрого перерастания буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую. Именно этот аргумент выдвигал А. В. Шапкарин в своей критике представлений А. М. Анфимова. Примерно о том же говорил М. А. Рубач. Близкой к таким представлениям оказалась и точка зрения Е. А. Луцкого, выступившего на сессии с докладом «Социально-экономические основы аграрной программы большевиков в период подготовки Великой Октябрьской социалистической революции». Правда, в трактовке некоторых вопросов темы доклад Е. А. Луцкого существенно отличается от докладов С. М. Дубровского и М. А. Рубача. В особенности хотелось бы подчеркнуть два момента. Характеризуя изменения в землевладении, происшедших в период империализма, Е. А. Луцкий прямо поставил вопрос об уточнении В. И. Лениным определения степени развития капитализма в помещичьем хозяйстве. Если в «Развитии капитализма в России», основываясь на данных, обработанных Н. Ф. Анненским, В. И. Ленин писал о преобладании в Европейской России капиталистической системы помещичьего хозяйства, то после 1905 г. в результате дальнейшего изучения аграрного вопроса и опыта крестьянского движения во время революции, он пришел к выводу, что «в общем и целом современное помещичье хозяйство в России больше держится крепостнически-кабальной, чем капиталистической системой хозяйства».

Второе положение, которое следует отметить, говоря о докладе Е. А. Луцкого, касается вопроса о воздействии монополистического капитализма на эволюцию аграрного строя России в начале XX века. Как мы помним, указание на проникновение финансового капитала в сельскохозяйственное производство потребовалось С. М. Дубровскому для доказательства тезиса о развитии капиталистических отношений в аграрном строе России. Е. А. Луцкий подчеркнул и другую тенденцию, связанную с распространением влияния финансового капитала на сельское хозяйство. Он говорил: «Монополистический капитализм сохранял отсталую организацию и технику сельского хозяйства, если это обеспечивало получение максимальных прибылей. Проникновение монополистического капитала в сельское хозяйство закрепляло феодально-крепостнические пережитки в аграрном строе России». Поэтому, подчеркнул Е. А. Луцкий, «буржуазно-демократические требования аграрной программы большевиков, выдвинутой после Февральской буржуазно-демократической революции, в конкретно-исторической обстановке, сложившейся в России, могли быть осуществлены лишь при победе социалистической революции». Иными словами, Е. А. Луцкий прямо подошел к выводу о заинтересованности трудового крестьянства в победе пролетарской революции,

к ленинской постановке вопроса о двух этапах аграрной революции в России. Однако этих выводов Е. А. Луцкий не сделал. Именно в расколе крестьянства на сельскохозяйственную буржуазию и пролетариат, расколе, который произошел накануне Октябрьской революции, Е. А. Луцкий видел главное условие, обеспечившее перерастание буржуазно-демократической революции в России в революцию пролетарскую. Вот почему, выступая в прениях, В. П. Данилов вновь коснулся вопроса о соотношении буржуазно-демократических и социалистических задач в октябре 1917 г. и соответственно - о двух этапах Октябрьской революции в деревне. Возражая Е. А. Луцкому и М. А. Рубачу, В. П. Данилов подчеркнул, что «никто не пытается трактовать положение В. И. Ленина о том, что до лета 1918 г. все крестьянство шло за большевиками, что классовое деление внутри крестьянства еще не вылилось наружу, как свидетельство классового мира в деревне». Этого мира не было. Переход аграрной революции на новый, более высокий этап был подготовлен, с одной стороны, внутренней логикой классовой борьбы в деревне. Но, с другой стороны, без активного вмешательства городского пролетариата, без руководства Коммунистической партии, переход от борьбы с помещиком к борьбе с кулаком совершался бы намного медленнее, более сложно и мучительно. «Этот факт нужно иметь в виду, чтобы правильно оценить степень зрелости классовых конфликтов в самом крестьянстве,- подчеркнул В. П. Данилов. - Необходимость «внесения раскола» в деревню, о чем неоднократно говорил В. И. Ленин, свидетельствует против попытки считать первую социальную войну, т. е. борьбу всего крестьянства против помещиков, исчерпавшей себя к Октябрю 1917 г.».

К оценке степени зрелости классовых конфликтов в крестьянстве, и соответственно - степени поддержки крестьянством пролетарской революции, В. П. Данилов подошел и с учетом районных различий развития капитализма в сельском хозяйстве. «Взгляните на карту нашей страны конца 1918-1919 г., когда Советская Россия была окружена кольцом интервентов и белогвардейцев, - говорил В. П. Данилов. - Не совпадает ли в общем линия фронта с экономическим границами, с границами, разделявшими районы, в которых до Октябрьской революции в наибольшей мере сохранялись пережитки крепостничества (помещичье землевладение прежде всего), и районы с более свободным, более интенсивным развитием капитализма в сельском хозяйстве? Над этим следует основательно поразмыслить и специалистам по аграрным отношениям эпохи империализма и историкам советской деревни». Мысль В. П. Данилова сводилась, таким образом, к постановке вопроса о том, что прямой зависимости между степенью развития капитализма и степенью поддержки пролетарской революции со стороны крестьянства - не существует, более того, на какой-то стадии развития капиталистических

отношений деревня может стать базой контрреволюционных выступлений против пролетариата. К той же в сущности проблеме, но с другого конца, подошел Г. Галузо в своем сообщении «Из истории аграрных отношений дореволюционного Семиречья (конец XIX - начало XX в.)». Он показал, что в начале XX в. в кочевой быт скотоводов все больше вклинивалось оседлое земледельческое хозяйство. В этих условиях борьба крестьян с байством за развитие земледелия, за оседание на пашнях, за перераспределение земельных угодий в свою пользу была, прежде всего, борьбой антифеодальной. Но, во-первых, процесс перестройки системы хозяйства в Семиречье проходил в условиях колониального ига, при наличии господства царизма - военно-феодального империализма; распоряжение землями «кочевников» царское правительство считало своим неотъемлемым правом; изъятие земель для переселения и на другие нужды тормозило оседание на землю казахского и киргизского крестьянства; борьба местных крестьян с байством переплеталась тем самым с борьбой против колониальной политики царизма. Во-вторых, процесс перестройки животноводческого кочевого хозяйства в животноводческо-земледельческое сопровождался зарождением и развитием в недрах феодальных отношений капиталистических. И если местные крестьяне, борясь с байством и царской администрацией за землю, стремились стать относительно независимыми и самостоятельными мелкими производителями, то байство, применявшее самые жестокие меры против крестьянства, было заинтересовано в развитии «такого капитализма, который сопровождался консервацией и развитием многообразных форм феодальной эксплуатации». Тем самым борьба крестьян с баями за землю, а этих последних - за сохранение старого порядка кочевий и закрепление за собой общинных земель в собственность «была борьбой двух возможных путей развития капитализма в сельском хозяйстве Семиречья». Антифеодальная и антиимпериалистическая борьба местного крестьянства содержала в себе, таким образом, элементы борьбы более прогрессивного капитализма с капитализмом менее прогрессивным и как таковая вливалась «в общий поток борьбы рабочего класса и крестьянства всей России против царизма, помещиков. В этом были глубокие экономические предпосылки союза российского пролетариата с местным национальным крестьянством, в этом же заключались истоки перерастания демократической национально-освободительной революции в Казахстане в революцию социалистическую».

Таким образом, если В. П. Данилов поставил вопрос относительно возможности утраты крестьянством своих революционных потенций, на какой-то стадии развития капиталистических отношений в аграрном строе страны, то П. Г. Галузо на большом конкретном материале, хотя и ограниченном регионом Средней Азии, показал, что перерастание демократической революции в деревне в социалистическую объясняется не только разложением крестьянства, что это перерастание может иметь место и при наличии

весьма слабой социальной дифференциации, на начальных стадиях проникновения и развития капиталистических отношений, на базе борьбы друг с другом разных «сортов» или типов капитализма. Но вопрос о возможности более расширительного толкования и применения его наблюдений и заключений напрашивался сам собой, ибо, как и Е. А. Луцкий, П. Г. Галузо подходил к чрезвычайно сложной, но настолько же и важной проблеме взаимодействия империализма с до- и раннекапиталистическими укладами экономики России начала XX столетия.

Прежде чем перейти к рассмотрению общих итогов сессии, остановимся на некоторых вопросах, поднятых участниками сессии в ходе обсуждения докладов и сообщений.

Может быть, в наибольшей степени внимание участников сессии привлекла проблема двух путей развития капитализма в сельском хозяйстве России. Дискуссию по этому вопросу начал А. В. Шапкарин. Положение доклада С. М. Дубровского о том, что в России был чисто прусский путь развития капитализма, он воспринял, как категорическое отрицание «элементов американского аграрного строя в сельском хозяйстве России 1907-1914 гг.». Указав на рост капиталистической кулацкой верхушки, в особенности на юге России (Новороссийский край, Северный Кавказ, Поволжье), на борьбу крестьян с помещиками, А. В. Шапкарин приходил к выводу о наличии в России реальных элементов, ростков нового аграрного строя, который мог восторжествовать «только при условии благоприятного исхода народной революции и революционного слома помещичьего землевладения». Точку зрения А. В. Шапкарина, поддержанную Ф. Е. Лосем и К. И. Шабуней, оспорил М. С. Персов. Он подчеркнул, что «признание В. И. Лениным борьбы двух путей капиталистического развития ни в какой мере не означало отрицания того, что в тех условиях, при том соотношении классов страна шла именно по прусскому пути капиталистического развития». Оно означало, что «в России имелись революционные классы, стремившиеся совлечь ее с этого пути». Поэтому «борьбу двух путей капиталистического развития нельзя понимать в том смысле, что пути эти как-то «сосуществовали», ибо это два не только различных, но и взаимоисключающих метода преодоления крепостнических пережитков в сельском хозяйстве - революционный и реформистский. Путь развития страны был один, ибо равнодействующая классовой борьбы, определяющая этот путь, «может быть только одна»,-напомнил М. С. Персов положение В.И.Ленина В этой связи М. С. Персов не согласился с утверждением А. В. Шапкарина, что в центре страны развитие шло по одному пути, а на окраинах - по другому: «...вопрос о пути развития страны был для Ленина неотделим от вопроса, какой класс стоит во главе этого развития». Когда же Ленин говорил о преобладании на окраинах аграрной эволюции американского типа, он подчеркивал лишь «одну сторону дела: слабость или отсутствие крепостнических латифундий и влияние этого обстоятельства на развитие крестьянского хозяйства». Однако тип аграрной эволюции «определяется

не одним лишь наличием или отсутствием в данном географическом районе помещичьих латифундий, а всей общественно-политической системой». С. М. Дубровский в своем заключительном слове поддержал М. С. Персона, подчеркнув, что, хотя развитие сельского хозяйства шло в основном по прусскому пути, окончательно он еще не победил. «Если бы он победил,- говорил С. М. Дубровский,- была бы снята задача демократической революции». Что же касается американского пути, то в России повсюду существовали «реальные предпосылки борьбы за этот путь».

Некоторые итоги трехдневной работы сессии Научного совета подвел А. Л. Сидоров. В своем выступлении он остановился главным образом на вопросах о двух путях и уровне развития капитализма в сельском хозяйстве дореволюционной России. Указав на «значительное разнообразие географических и социальных условий, какое имело место даже на территории Европейской России», А. Л. Сидоров подчеркнул, что, по его мнению, именно «некоторая недооценка характера развития капитализма в разных районах империи привела и к наметившимся разногласиям в истолковании ленинской теории о двух путях развития капитализма в сельском хозяйстве». Господствующим типом развития капитализма был прусский. Но в отличие от С. М. Дубровского, А. Л. Сидоров находил, что «струя эволюции американского типа была представлена в реальных экономических отношениях России», что вполне наметился «тип мужицкого, кулацкого капитализма...». В особенности отчетливо этот тип капиталистического развития проявился на окраинах России, но «его можно видеть не только на Дальнем Востоке, не только в Оренбургской губернии, но даже и в Европейской России». В этой связи А. Л. Сидоров поддержал высказанное В. П. Даниловым соображение о примерном совпадении границ экономических районов с линией фронта в годы гражданской войны и интервенции. «Разве случайно, что наши окраины являлись базой контрреволюции?- говорил А. Л. Сидоров.- Известно, что именно там формировались всякого рода белые отряды. Там и эсеры были очень сильны».

Разойдясь с С. М. Дубровским в трактовке проблемы двух путей развития капитализма, А. Л. Сидоров, в общем, поддержал его в оценке уровня капитализации сельского хозяйства дореволюционной России. Однако председатель Научного совета подчеркнул, что «вопрос об уровне капитализма в России еще не полностью выяснен» и в связи с этим сделал, во-первых, замечания по докладу С. М. Дубровского, во-вторых, высказал некоторые соображения относительно дальнейшей разработки проблемы и, наконец, в-третьих, попытался в самом общем виде ответить на вопрос об уровне развития капитализма в сельском хозяйстве дореволюционной России.

А. Л. Сидоров обратил внимание С. М. Дубровского на то, что если субъективные предпосылки революции, т. е. вопрос о двух социальных войнах в российской деревне, изложен с привлечением большого количества фактических данных, то конкретного социально-экономического

материала в докладе явно недостаточно. Это нужно исправить, и «в таком случае спор с т. Анфимовым был бы более убедительным».

Обращаясь к ходу дискуссии по вопросу об уровне развития капитализма, А. Л. Сидоров прежде всего остановился на той части доклада Е. А. Луцкого, в которой говорилось о развитии ленинских представлений по вопросу о степени развития капитализма в сельском хозяйстве России, и в частности о критике В. И. Лениным аграрной программы РСДРП, принятой II съездом партии, за переоценку развитости капитализма в аграрном строе страны. «Развитие ленинских взглядов было совершенно естественным»,- подчеркнул А. Л. Сидоров. Однако, продолжал он, Е. А. Луцкий не говорит, «в чем же именно сказалась тогда переоценка развития капитализма». Констатировав, что основные выводы книги «Развитие капитализма в России» В. И. Ленин «никогда критически не пересматривал», А. Л. Сидоров высказал мнение, что В. И. Ленин «признавал переоценку степени капиталистического развития помещичьего хозяйства». Так было обращено внимание исследователей на необходимость специального изучения строя помещичьих хозяйств, системы ведения помещичьего хозяйства.

Второе важное предложение о дальнейшем изучении проблемы было сделано А. Л. Сидоровым при рассмотрении спора А. М. Анфимова и С. М. Дубровского о том, какие отношения - капиталистические или феодально-крепостнические - преобладали в аграрном строе дореволюционной России. По мнению А. Л. Сидорова, в сельском хозяйстве России преобладал мелкобуржуазный строй, из которого развивался капитализм. Чтобы понять особенности этого развития, необходимо, следовательно, изучить всю систему социально-экономических отношений в русской деревне, а не только собственно поземельные отношения. В этом состояла вторая задача историков-аграрников.

Что же касается оценки степени развития капитализма в сельском хозяйстве дореволюционной России, то высказанные А. Л. Сидоровым соображения по этому вопросу были несколько противоречивыми. Как мы видели выше, он согласился с мнением С. М.. Дубровского, говорившим о преобладании капиталистических отношений в аграрном строе России. В конце же своего заключительного слова А. Л. Сидоров фактически поддержал А.М. Анфимова, подчеркнув, что «капиталистические отношения в сельском хозяйстве делали значительные успехи, хотя, в общем, и целом для всей страны эти отношения не были еще господствующими, устойчивыми... Это не исключает того,- добавил А. Л. Сидоров,- что в отдельных районах Европейской России, в части Украины, в Прибалтике буржуазные отношения, несомненно, были господствующими».

Таким образом, указав на некоторые конкретные пути дальнейшего изучения проблемы, А. Л. Сидоров как председатель Научного совета оказался достаточно сдержанным в итоговой, оценочного характера формулировке вопроса о степени развития

капитализма в сельском хозяйстве России конца XIX - начала XX столетия: вопрос подлежал дальнейшему изучению и обсуждению.

Остановимся на некоторых наиболее общих итогах сессии. Один из них заключался в выделении двух направлений в исследовании аграрной истории России периода империализма, размежевавшихся друг с другом по вопросу о соотношении полукрепостнических и капиталистических элементов в аграрном строе страны. Однако обсуждение проблемы особенностей аграрного строя России периода империализма показало, во-первых, недостаточность исходной формулировки вопроса полемики. Нельзя ни недооценивать, ни переоценивать степень развития капитализма в аграрном строе России - к такому малообязывающему положению привело обсуждение данного вопроса в мае 1960 г. В результате в ходе сессии постепенно выкристаллизовывалась иная постановка проблемы, в которую вопрос об уровне развития капитализма в сельском хозяйстве дореволюционной России входил, «вписывался» как составная, подчиненная часть. Мы имеем в виду вопрос об условиях, порождающих аграрно-крестьянскую революцию. Эта последняя представляет собою один из видов буржуазно-демократической революции. Она порождается, следовательно, определенным уровнем развития капиталистических отношений, вызревающих под феодальной оболочкой. Но отсюда вовсе не следует, что чем выше этот уровень, тем более благоприятны условия для возникновения и развертывания аграрной революции. В процессе развития капитализма наступает такой момент, такой, говоря словами В. И. Ленина, «диалектический перелом», когда крестьянство окончательно раскалывается на сельскохозяйственный пролетариат и аграрных предпринимателей, собственников земли и сельскохозяйственный инвентарь. Крестьянство как класс-сословие феодального общества с присущими ему интересами и устремлениями гибнет. Исчезают и условия, порождающие аграрную революцию. Таким образом, по мере своего развития, капитализм сначала создает, а потом сам же устраняет возможности для возникновения аграрной революции крестьян. Существует, следовательно, определенная стадия развития капитализма в сельском хозяйстве, за пределами которой аграрная революция или еще, или уже невозможна. Обозначить эту стадию определенными характеризующими признаками - так, примерно, можно сформулировать задачу, выдвинувшуюся на первый план после и в результате майской 1960 года сессии Научного совета по проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции». Такая постановка исследовательской задачи приводила к выводу о целесообразности расширения хронологических рамок наблюдений. Вот почему другой результат работы сессии заключался в том, что для специалистов по аграрной истории предоктябрьской России стала очевидна необходимость изучения особенностей аграрного строя России начала XX столетия в связи с учетом конкретного хода революционного движения крестьянства в 1917-1918 гг., в связи с особенностями и результатами

аграрно-крестьянской революции в нашей стране. И наоборот, специалисты по истории аграрных преобразований в первые годы после победы Великой Октябрьской социалистической революции ощутили необходимость более тесной кооперации с историками аграрных отношений буржуазно-помещичьей России.

Был и еще один методологического характера результат обсуждения проблемы на сессии Научного совета. Дискуссия показала необходимость исторического подхода к изучению и уяснению ленинской концепции аграрного вопроса в России. Сложившаяся в процессе исторического развития, она может быть понята и усвоена в своей целостности лишь при условии, что и взгляды В. И. Ленина будут рассматриваться в развитии, в динамике, с учетом конкретной обстановки, политической и идейной борьбы.

Дискуссия показала, наконец, необходимость более точного определения содержания понятий, которыми пользовались историки-аграрники в практике исследовательской работы. Стало очевидным, что недостаточно просто противопоставлять полукрепостной аграрный строй капиталистическому, что следует раскрыть конкретное, т. е. с учетом места и времени, содержание обоих понятий, а для этого - поставить их в связь друг с другом, рассмотреть во взаимодействии и взаимовлиянии.

Что же касается некоторых конкретных итогов обсуждения проблемы на сессии Научного совета, то выделим два из них, на наш взгляд, наиболее существенных. Во-первых, наметились некоторые пути дальнейшего конкретного исследования проблемы, - в ходе анализа материалов сессии мы уже указали на некоторые из них. Во-вторых, стало общепризнанным положение о незавершенности процесса развития капитализма в сельском хозяйстве страны вплоть до Октября 1917 г. Соответствующая поправка была принята даже исследователями, разделявшими представления о господстве, а тем более - преобладании капиталистических отношений в аграрном старое России начала XX столетия. Тем самым обрисовалось сближение точек зрения как в пределах, так и между двумя направлениями, представители которых участвовали в дискуссии по особенностям аграрного строя империалистической России.

Сессия собралась на переломном этапе изучения аграрной истории России начала XX столетия. Она отразила значительные сдвиги, происходившие в этой отрасли науки. Фактически в мае 1960 г. в рамках сессии Научного совета прошло несколько дискуссий по важнейшим проблемам аграрной истории России начала XX столетия. В предисловии к сборнику «Особенности аграрного строя в России в период империализма» редколлегия справедливо указывала, что «четкое выявление различных точек зрения является показателем глубокого и конкретного подхода к исследуемым проблемам и должно послужить стимулом дальнейшей их разработки».

В последние годы исследование аграрной истории дореволюционной России развертывается на другом уровне и более целенаправленно. Происходит не только смена проблематики конкретно-исторических исследований. Одна из интересных особенностей развития данной отрасли науки заключается в том, что охарактеризованная выше комплексная дискуссия на майской 1960 г. сессии Научного совета по проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции» развернулась в серию творческих дискуссий и обсуждений по ряду специальных вопросов истории аграрных отношений в России конца XIX- начала XX в. Такое тематическое размежевание, связанное с углублением и расширением разработки проблематики, сопровождалось и известным географическим размежеванием творческих дискуссий. Последнее обстоятельство явилось следствием формирования новых научных центров, прежде всего - на обширной территории Сибири. Именно к сибирским историкам-аграрникам, выступившим во второй половине 50-х - начале 60-х годов с серией статей и крупных монографий, перешла инициатива в разработке проблемы развития капитализма «вширь» и прямо связанный с нею вопрос о колонизации азиатских окраин Российской империи. В предыдущие годы этот вопрос входил как составная и подчиненная часть в комплексные исследования, посвященные аграрной реформе П. А. Столыпина. Вышедшая в 1963 г. монография С. М. Дубровского, основу которой составляет охарактеризованная нами в другом месте книга «Столыпинская реформа», завершила серию работ такого рода. Теперь исследователи перешли к специальному изучению развития капиталистических отношений в Сибири. В результате в соответствующих статьях и монографиях вопрос о столыпинской переселенческой политике рассматривается как одно из условий этого развития, в свою очередь, превратившись, таким образом, в составную и подчиненную часть соответствующего цикла работ.

Своеобразным переходом от прежнего к новому подходу изучения проблемы развития капитализма «вширь» явилась монография Л. Ф. Склярова «Переселение и землеустройство в Сибири в годы столыпинской аграрной реформы» (Л., 1962), появлению которой предшествовала серия интересных статей. Одновременно

опубликованная книга В. А. Степынина специально посвящена колонизации Енисейской губернии в эпоху капитализма. Она и знаменовала собою начало энергичного вступления в науку отряда сибирских историков-аграрников, усилиями которых к настоящему времени создана целая литература по вопросам аграрной эволюции Сибири. Историографический анализ этого комплекса работ, среди которых, помимо только что упомянутых, выделяются исследования В. Г. Тюкавкина, Л. М. Горюшкина, П. И. Малахинова, Л. Г. Сухотиной и А. А. Храмкова, дан в больших статьях Л. М. Горюшкина. Ознакомление с ними показывает, во-первых, что в середине 1960-х годов (Л. М. Горюшкин проанализировал литературу, вышедшую по 1965 г. включительно) среди сибирских историков-аграрников вполне определенно наметились различные трактовки вопроса об уровне развития сельскохозяйственного капитализма в Сибири; во-вторых, к этому же времени четко выявились и различные точки зрения по проблеме двух путей развития капитализма в сельском хозяйстве Сибири и России в целом. Обе дискуссии, таким образом, явились непосредственным продолжением обсуждения вопроса об особенностях аграрного строя России начала XX в. на московской сессии в мае 1960 г.

На некоторых итогах указанных дискуссий мы остановимся в заключительном разделе данной главы, при рассмотрении двух обобщающего характера монографий по истории сибирского крестьянства, выполненных В. Г. Тюкавкиным и Л. М. Горюшкиным: они вышли из печати в 1966 и 1967 гг. и поэтому не учтены в историографических исследованиях Л. М. Горюшкина. Сейчас же обратимся к характеристике итогов исследовательской разработки двух проблем, привлекших особое внимание исследователей, занимавшихся изучением аграрной истории европейской части России. Мы имеем в виду вопросы социальной дифференциации мелкобуржуазной деревни и экономического строя помещичьих хозяйств, прежде всего-крупнейших помещичьих латифундий.

В начале 1960-х годов интерес к проблеме мелкотоварного производства в сельском хозяйстве и особенностям социально-экономической дифференциации крестьянства выявился не только среди специалистов по аграрной истории империалистической России. Указанная проблема, и именно в это время, привлекла к себе внимание историков-аграрников в целом. Уже в 1959 г. на второй (Московской) сессии Аграрного симпозиума был заслушан доклад «К вопросу о генезисе капитализма в сельском хозяйстве Западной Европы». В нем председатель Организационного комитета Симпозиума академик С. Д. Сказкин поставил вопрос о более четкой периодизации феодализма «и, в частности, о большем внимании к тому периоду в развитии феодальных производственных отношений, когда эти производственные отношения приспособлялись к товарно-денежным отношениям и способствовали их развитию, но еще не дошли до той стадии, когда предметом купли-продажи становится рабочая сила человека, т. е. до

капитализма». Необходимость усиления внимания к этому вопросу С. Д. Сказкин обосновал, в частности, указанием на то, что среди историков СССР периода феодализма имеется много сторонников тезиса о более раннем, чем конец XVIII в., возникновении капиталистического уклада в недрах феодальной формации. В этой связи докладчик остановился на трактовке известного высказывания В .И. Ленин об образовании всероссийского рынка в XVII в. и о буржуазных связях, которые лежат в основе такого объединения. Именно на это высказывание В. И. Ленина ссылаются обычно исследователи, говорящие о возникновении капиталистических отношений в России уже в XVII в. Однако, спрашивал академика С. Д. Сказкин, «можно ли думать, что слова «буржуазные связи» употреблены им (В. И. Лениным. - К. Т.) в смысле «капиталистические связи»? Ни в коем случае. Если бы В. И. Ленин имел в виду капиталистические отношения,- подчеркнул докладчик,- он бы искал их, как он всегда это делал, в сфере производства, а не в сфере одного лишь обмена». Напомнив, что и в странах Западной Европы образование внутренних рынков осуществилось до капитализма, С. Д. Сказкин приходил к выводу, что «ни о каком капитализме в данном высказывании В. И. Ленина нет и речи».

На необходимость «избежать переоценки удельного веса тех ростков буржуазных отношений, которые... уже можно наблюдать в русской феодальной деревне XVII- первой половины XVIII в. и которые пробивались главным образом в среде крестьян, связанных с неземледельческими занятиями», указывал в докладе на той же сессии Аграрного симпозиума А. Л. Шапиро. Подходя к характеристике ростков буржуазных отношений, которые можно наблюдать в русской деревне XVII- первой половины XVIII в., А. Л. Шапиро напомнил относящееся к концу XIX в. высказывание В. И. Ленина, что капитал зажиточных крестьян не исчерпывается торговлей, кабалой и ростовщичеством, а начинает обращаться на земледельческое производство капиталистического типа. «А документы XVII- первой половины XVIII в. сохранили лишь отдельные и крайне редкие известия о таком производстве,- говорил докладчик.- Помимо сведений о кабальных отношениях в деревне того времени, мы имеем данные о торговых операциях богатых крестьян, о рассеянной, а во второй четверти XVIII в. даже централизованной мануфактуре, принадлежавшей богатым крестьянам, об участии крестьянского капитала в соляном и рыбном промыслах, в мукомольном деле, на транспорте. Но о земледельческих хозяйствах капиталистического типа в выявленных историками документах нет почти никаких известий».

Именно это положение - необходимости различать развитие капитализма в деревне в широком смысле слова, с одной стороны, и развитие капитализма сельскохозяйственном производстве - с другой было подробно развито в содержательном докладе «Генезис капитализма в сельском хозяйстве России»,

сделанном посессии Аграрного симпозиума В.К. Яцунским. Как и А. Л. Шапиро,

В. К. Яцунский подчеркнул, что «ростки новых отношений» имелись в русской деревне и до XIX столетия. «Но эти ростки появлются не столь рано, как это иногда думают, их размеры не следует преувеличивать, а самое главное - возникают в сфере возникают в сфере внеземледельческих занятии крестьянства».

Доклады и обмен мнениями на московской 1959 г. сессии Аграрного симпозиума явились хорошей подготовкой к специальному обсуждению вопроса о классовом расслоении крестьянства периода позднего феодализма. Оно развернулось в 1961 г., на рижской сессии Аграрного симпозиума. Е. И. Индова, А. А. Преображенский и Ю. А. Тихонов, представившие сессии коллективный доклад по этому вопросу - сторонники раннего возникновения капиталистических отношений в сельском хозяйстве России. Итоговый вывод их доклада гласит: «Исходя из ленинской концепции развития капитализма в России, мы можем с полным основанием утверждать, что русская деревня XVII - XVIII вв., как промысловая, так и земледельческая, принимала непосредственное участие в процессе генезиса капиталистических отношений в стране. Дореформенная деревня не только испытывала воздействие развивающейся капиталистической промышленности, но и сама была той средой, где происходили социально-экономические сдвиги, характерные для „нового периода русской истории". В силу этого крестьянство выступало как главный источник формирования основных классов будущего буржуазного общества». Исходя из таких представлений, докладчики не согласились с данной академиком С. Д. Сказкиным интерпретацией ленинского текста о буржуазных связях. Авторы доклада подчеркивали, что «в своих высказываниях В. И. Ленин пользовался понятиями „буржуазный" и „капиталистический" как равнозначными. В. И. Ленин писал о „буржуазной, капиталистической организации" крестьянского хозяйства в России, подчеркивая тем самым идентичность обоих этих определений. Он употреблял в одинаковом смысле также понятия „буржуазное разложение" и „капиталистическое разложение" на почве развития товарного хозяйства».

Не будем подробно характеризовать обсуждение доклада трех авторов на рижской сессии Аграрного симпозиума. Обратим внимание лишь на те высказанные в ходе дискуссии положения, которые имеют непосредственное отношение к нашей теме. Одним из них был тезис о том, что расслоение крестьянства не обязательно связано с капитализмом и само по себе не может, следовательно, являться свидетельством наличия последнего. «Многое из того, что А. А. Преображенский и его соавторы относят к русской действительности XVII в. к признакам классовой дифференциации крестьянства, в истории английского крестьянства отмечается уже в XIII в., т.е. по крайней мере за два столетие до начала капиталистической эры»,- говорил специалист по истории Великобритании М. А. Барг. Его поддержал А. Н. Чистозвонов. В. В. Дорошенко (специалист по истории Латвии

XVI-XVII вв.) показал, что «огромное большинство явлений и фактов, характеризуемых обычно как «новые» (для XVII- XVIII вв.), вполне укладывается в рамки феодальной общественной формации». В связи с этим А.З. Барабой, присматриваясь к терминологии доклада трех авторов, предложил для истории России XVI-XVIII вв. применять термин «феодальное расслоение крестьянства» - «не буржуазное, не капиталистическое, а феодальное расслоение», подчеркнул А. 3. Барабой.

Другой, четко прозвучавший в дискуссии тезис, состоял в том, что расслоение крестьянства имело не одинаковый характер на разных стадиях развития капиталистических отношений. А. Л. Сидоров говорил: «Выражение «раскрестьянивание» подразумевает высокий уровень капиталистического развития, когда основа социально-экономической жизни стала капиталистической. Но оно не связано с тем капитализмом, про который говорят докладчики, имея дело с ростками примитивного капитализма в обращении». «Ряд формулировок тезисов дает основание считать, что авторы доклада путают торговый капитал с капитализмом, развитие буржуазных торговых связей, развитие капиталистической формации - с поздними стадиями феодализма». Поэтому А. Л. Сидоров поддержал акад. С. Д. Сказкина в толковании ленинского высказывания о соотношении буржуазных и капиталистических связей.

Подводя некоторые итоги дискуссии по данному вопросу, В. К. Яцунский указал на желательность и необходимость шире и глубже использовать сравнительно-исторический метод, используя как факты и материалы различных стран, так и разработку «сквозных тем», «когда явление изучается на протяжении большого промежутка времени».

В целом дискуссия о генезисе капитализма, развернувшаяся на сессиях аграрного симпозиума 1959 и 1961 гг., остро поставила вопрос о различных типах и стадиях расслоения крестьянства, об условиях, факторах и особенностях превращения товарного производства в капиталистическое и о переходных формах, сопутствующих этому превращению.

Сходные вопросы встали в это же время перед историками советского крестьянства. В наиболее полном объеме это выявилось на научной сессии по основным проблемам аграрной истории советского общества, проведенной в Москве в апреле 1961 г. Научным советом по проблеме «История социалистического и коммунистического строительства в СССР» и Группой по истории советского крестьянства Института истории АН СССР.

Наряду с другими на сессии был обсужден доклад В. П. Данилова «О характере социально-экономических отношений советского крестьянства до коллективизации сельского хозяйства». В нем докладчик выдвинул и развивал положение о том, что социально-экономический строй доколхозной деревни в целом может быть охарактеризован как сложное сочетание различных по своему существу отношений: капиталистических и мелкобуржуазных, социалистических

и переходных к социалистическим. Рассматривая это сочетание с разных сторон, В. П. Данилов должен был коснуться и вопроса о месте капиталистических отношений в системе буржуазных производственных отношений. В итоге В. П. Данилов приходил к выводу, что «производственные отношения мелких крестьянских хозяйств в условиях товарного производства относятся к системе буржуазных отношений и составляют одну из разновидностей последних. Точнее определить их можно было бы как мелкобуржуазные. Производственные отношения в советской доколхозной деревне (мы имеем в виду прежде всего середняка) также следует считать мелкобуржуазными по своему характеру». Комментируя это определение, докладчик неоднократно подчеркивал, что буржуазные отношения не тождественны с капиталистическими, что эти последние также составляют определенную разновидность первых, что, наконец, и в пределах капиталистических производственных отношений существует несколько стадий, от примитивного до развитого капитализма. «Установление общности и различий в экономических отношениях капитализма и мелкого товарного производства, буржуазии и мелкой буржуазии - необходимое условие правильного понимания истории до-колхозной деревни»,- подчеркнул В. П. Данилов. Таким образом, на сессии по истории советского крестьянства в связи с обсуждением иных исторических проблем и закономерностей, в порядке дня оказался вопрос, сходный с тем, который занимал специалистов по генезису капитализма в России на двух сессиях Аграрного симпозиума. Перед нами пока еще редкая в истории науки ситуация, когда внутренняя логика развития отдельных отраслей науки, независимая друг от друга разработка конкретной проблематики приводит к необходимости уяснения общих методологических вопросов, обсуждение которых, в свою очередь, влияет на характер и направленность дальнейших конкретно-исторических исследований. Мы показали это на таких хронологически отдаленных друг от друга разделах исторической науки, как социально-экономическая история позднего феодализма, с одной стороны, и история доколхозной деревни - с другой. Подчеркнем теперь, что те же методологического характера вопросы и в то же время занимали и исследователей аграрных отношений империалистической России. Попытаемся показать, почему именно указанные проблемы выдвинулись тогда на передний план и оказались в центре развернувшейся на страницах журнала «История СССР» дискуссии о мелкотоварном производстве.

Выше, разбирая дискуссию на майской 1960 г. сессии Научного совета по проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции», мы специально обратили внимание на формулировку А. М. Анфимова о том, что С. М. Дубровский преувеличивает степень развития аграрного капитализма в российской деревне. Полагаем, что теперь, после характеристики обсуждения вопроса о генезисе капитализма на московской 1959 г. сессии Аграрного симпозиума, становится ясным смысл и значение сделанного вскользь замечания А. М. Анфимова. Написанные

им на рубеже 1950-1960-х гг. работы были тематически ограничены исследованием развития капитализма в аграрном строе страны, т. е. рассматривали часть проблемы развития капитализма. Именно эту часть проблемы имела виду В. К. Яцунский, когда говорил о развитии капитализма в сельскохозяйственном производстве. Вывод А. М. Анфимова о преобладании полукрепостнических отношений в земельном строе России начала XX столетия означал только то, что собственно аграрный капитализм, т. е. капиталистическое предпринимательство буржуазной верхушки деревни в сельскохозяйственном производстве, еще не стал преобладающим в российской деревне. Теперь общим ходом развития науки в порядок дня выдвигалась иная исследовательская задача - изучение проблемы развития капитализма в широком смысле слова, т. е. рассмотрение этого процесса не только в сельскохозяйственном производстве, но и с учетом внеземледельческой деятельности и предпринимательства крестьянства. Однако не только общая логика развития науки требовала от А. М. Анфимова расширения рамок своих наблюдений. Того же требовали и итоги дискуссии по проблеме аграрного строя России и результаты научной работы самого исследователя. Выводы А. М. Анфимова о преобладании полуфеодальных элементов в аграрном строе страны, т. е. в собственно поземельных отношениях, перетолковывались в формулу о «неразвитии капитализма» вообще. Между тем специальное изучение арендных отношений в России, результаты которого А. М. Анфимов изложил в монографии «Земельная аренда в России в начале XX века» (М., 1961), еще раз показало, что говорить о преобладании капиталистических отношений в аграрном строе России конца XIX- начала XX в. не приходится. В стране, безусловно, происходила смена полукрепостнических форм эксплуатации крестьян капиталистическими. В области арендных отношений, как показано в исследовании А. М. Анфимова, переход от натурального хозяйства к простому товарному и от товарного к капиталистическому проявился в явном преобладании денежной ренты над другими ее формами, в значительном распространении долгосрочных аренд, в наличии сформировавшегося слоя предпринимателей, для которых аренда земли стала постоянным профессиональным промыслом, в значительном количестве арендуемых земель, обрабатываемых с применением вольнонаемного труда, и т.д. На Юге Украины, Северном Кавказе, Степном Заволжье капиталистическая крестьянская аренда преобладала над продовольственной и простой товарной.

«Однако в большинстве районов преобладала продовольственная крестьянская аренда, которую В. И. Ленин называл кабально-крепостнической», - гласит вывод исследования. А. М. Анфимов доказал это массовыми данными о распределении арендуемых площадей по экономическим типам крестьянских хозяйств; в его монографии, далее, содержатся сведения о достаточно широком распространении сдачи земли в аренду кулаками; косвенным, но весьма веским подтверждением указанного вывода служит также факт преобладания в большинстве районов краткосрочной

аренды на один посев, исключающей, как правило, ведение рационального хозяйства. Преобладание денежной земельной ренты над другими ее формами не колеблет приведенного заключения. В монографии убедительно показано, что, во-первых, денежная форма арендной платы часто скрывала те же отработки и что, во-вторых, «в форме денежной платы за краткосрочную аренду помещики присваивали себе огромную долю произведенного продукта, достигавшую в переводе на хлеб третьей части урожая». В этой связи исследователем был сделан важный вывод о прямой заинтересованности широких масс трудового крестьянства в ликвидации капиталистических экономий и крупноарендаторского хозяйства. «В условиях российской действительности,- подводит итог своим наблюдениям А. М. Анфимов,-развитие, помещичьих и арендаторских капиталистических хозяйств не столько превращало крестьян в пролетариев, сколько обрекало их на жизнь пауперов... Поэтому окрестные крестьяне выступали против капиталистических экономий не столько как наемные рабочие, сколько как задавленные полукрепостнической эксплуатацией в виде отработок зимней наемки, высокой арендной платы крестьяне, т. е. они вели аграрную борьбу, направленную на ликвидацию помещичьего землевладения и крупноарендаторского хозяйства».

В итоге А. М. Анфимову удалось доказать, что в изучаемый период не капиталистическая прибыль, а именно земельная рента была говоря словами Маркса, нормальной формой прибавочной стоимости. Не прибыль господствовала над рентой и определяла ее "Границу," а, наоборот, рента занимала доминирующее положение и определяла пределы прибыли». Вывод об «относительно слабых позициях производительного капитала в земледелии» обоснованно вытекал из всего изложения А. М. Анфимова. Исследователь, таким образом, внес существенное уточнение в свои прежние формулировки о степени развитости капитализма в сельском хозяйстве страны, указав, какой именно капитализм он имеет в виду.

Появилась возможность и для уточнения понятия полукрепостнической эксплуатации и, соответственно, полукрепостного аграрного строя. Как нам представляется, из всего изложения А. М. Анфимова закономерно вытекает, что под полукрепостническими формами эксплуатации следует понимать, прежде всего, отработки первого вида, с использованием труда и инвентаря крестьян (недаром В. И. Ленин относил именно такого рода отработки к прямым пережиткам барщинного хозяйства). Однако эти уточнения закономерно выдвигали перед исследователями задачу изучения особенностей развития капитализма не только в сфере собственно поземельных отношений, а в российской деревне в целом, с учетом всех видов предпринимательской деятельности крестьян и помещиков. И уже на киевской сессии Аграрного симпозиума (сентябрь 1960 г.) А. М. Анфимов выступил с докладом «К вопросу об определении экономических типов земледельческого хозяйства (конец XIX - начало ХХ в.)», в котором была сделана попытка на основании анализа данных земской

статистики определить типы помещичьих и крестьянских хозяйств с точки зрения их организации. Указав на большую сложность решения вопроса о степени развития капиталистических форм ведения сельского хозяйства, А. М. Анфимов «в качестве предварительных шагов к этому решению» поставил перед собой задачу «преодолеть некоторые шаблоны и упрощения в методике историко-экономических исследований». Докладчик говорил: «С одной стороны, имеются случаи, когда произведенное В. И. Лениным деление губерний по способу деления помещичьего хозяйства на капиталистические, отработочные и смешанные распространяют на все сельское хозяйство той или иной губернии или района. С другой стороны, при определении типов крестьянских хозяйств к капиталистическому типу относят хозяйства, имеющие посевную площадь или поголовье скота свыше определенной нормы, не принимая во внимание, ведутся ли эти хозяйства силами собственной семьи или с применением наемной рабочей силы». В связи с этим A.М.Анфимов находил, что при оценке способов и форм ведения хозяйства в различных районах России необходимо «исходить не только из того, как велось помещичье хозяйство (из одного этого исходить вовсе нельзя), но и обязательно учитывать крестьянское хозяйство». Постановка этого вопроса привела А. М. Анфимова к рассмотрению экономических типов крестьянских хозяйств. В основу классификации докладчик положил деление В. И. Ленина крестьянских хозяйств на пролетарские, крестьянские и капиталистические и далее рассмотрел, с одной стороны, характер связей между этими типами крестьянских хозяйств с хозяйством помещиков, выделив среди последних капиталистические и отработочные помещичьи хозяйства, а с другой - отношения крестьянских хозяйств различных типов к рынку. Исследовав первый вопрос на основании анализа статистических материалов по ряду уездов пяти губерний, А. М. Анфимов, опираясь на положения В. И. Ленина, подчеркнул, что пролетарские крестьянские хозяйства воплощают связь крепостнической системы общественного хозяйства с капиталистической, их историческую близость и их родство, прямой пережиток крепостничества в капитализме. Что же касается крестьянских хозяйств капиталистическое типа, то сущность предложенного А. М. Анфимовым решения сводится к выделению из числа высших групп крестьянства хозяйств с наймом рабочих. Именно такие хозяйства действительно превратились (или превращались) в капиталистические. Хозяйства же высших групп без найма рабочей силы А. М. Анфимов предлагал характеризовать как хозяйства, ведущие товарное (торговое) земледелие, или просто товарные.

Рассматривая отношения крестьянских хозяйств к рынку, А. М. Анфимов исследовал вопрос о доходности производства сельских хозяйств различных типов. В итоге было установлено, что годовой расход пролетарских крестьянских хозяйств почти в 9 раз превышал полученный ими доход от земледелия, что даже в группе среднего крестьянства собственно сельское хозяйство велось в убыток.

Отсюда - большая распространенность внеземледельческих занятий даже в группе среднего крестьянства. Что же касается хозяйств низших групп, а тем более - собственно пролетарских, то земледелие было для них лишь подспорьем к внеземледельческому заработку. Исследуя две указанные группы вопросов в связи друг с другом, А. М. Анфимов на ряде примеров показал, что такой подход позволяет точнее определить степень развития капитализма в сельском хозяйстве того или иного района, а это, в свою очередь, «имеет первостепенное значение для решения ряда вопросов истории дореволюционной России». Вместе с тем в докладе уже вполне наметилась и иная проблема: в связи с рассмотрением отношения крестьянских хозяйств различных типов к рынку выяснилась необходимость учитывать и внеземледельческую деятельность крестьян, т. е. рассматривать не только область поземельных отношений, не только капиталистическое предпринимательство в земледелии, но и в других видах хозяйственной деятельности.

К сожалению, в «Ежегоднике по аграрной истории Восточной Европы» за 1960 г. стенографические или протокольные записи прений в секциях симпозиума уже не публиковались. В редакционной статье к «Ежегоднику» отмечено, что по докладу развернулись «оживленные прения». Далее говорилось, что «если проблему и нельзя считать окончательно решенной, то самая постановка ее должна быть признана очень важной. Без выработки такого рода методики нельзя обоснованно, опираясь на факты, ответить на вопрос, были ли капиталистические формы сельского хозяйства в целом в России преобладающими в начале XX в. ...Некоторые историки отвечают на этот вопрос положительно, другие - отрицательно. Однако сколько-нибудь надежной фактической базы пока нет ни у тех, ни у других, за исключением расчетов по некоторым районам. А. М. Анфимов сделал шаг вперед в решении проблемы. Дальнейшее совершенствование предложенной им методики позволит, решить ее».

Сессия Аграрного симпозиума в Киеве показала также, что и само капиталистическое предпринимательство в земледелии имеет ряд важных особенностей, в свою очередь проливающих свет на вопрос о характере, стадии и темпах развития капитализма в земледелии. Остановимся на докладах М. С. Симоновой и Ю. Л. Райского. М. С. Симоновой удалось найти в Центральном государственном архиве в Ленинграде статистические листки по учету мобилизации надельных земель в России в 1914-1917 гг. и ведомости земского отдела МВД о продавцах надельной земли и о причинах продажи земли с 1 января 1914 по 1 января 1915 г. Этот массив документов составил основу фактических сведений доклада «Мобилизация крестьянской надельной земли в период проведения столыпинской аграрной реформы». Материал «Ведомостей» (в них были сведены данные о 100 283 продавцах чересполосных участков и 17605 продавцах хуторов и отрубов) был полностью включен в разработку. В результате М. С. Симоновой удалось рассмотреть мобилизацию надельной земли по тем районам

Европейской России за 1914 г., когда этот процесс достиг наибольшего развития. «Ведомости» за последующие годы составлены не были. Однако первичные материалы, на основании которых они должны были быть составлены - статистические листки по продаже надельных земель за 1914-1917 гг., сохранились в фонде Центрального статистического комитета МВД. Их не менее 200 тыс. Одному исследователю обработать их невозможно. В качестве первого опыта М. С. Симоновой была предпринята разработка статистических листков по Воронежской губернии за один - 1914-й год.

Итогом проделанной М. С. Симонова работы было положение о том, что процесс мобилизации надельных земель был сложнее, чем представлялось ранее. Концентрация наделов в руках зажиточных крестьян и обезземеливание бедноты проходили не в прямолинейной и ярко выраженной форме. Это сказалось, с одной стороны, в интенсивном дроблении наделов. Стоявший на грани полного разорения крестьянин продавал обычно не весь, а часть своего надела. Из этого следовал вывод о преобладании пауперизации крестьянства над его пролетаризацией о сохранении в деревне базы для широкого распространения до- и раннекапиталистических видов эксплуатации. С другой стороны, М. С. Симоновой удалось показать сравнительно высокий удельный вес низших групп крестьянства в покупке надельной земли. Такого рода приобретения нельзя, отнести к процессу капиталистической мобилизации земли. По аналогии с различными видами аренды, которая далеко не всегда носила предпринимательский характер, покупка беднотой мелких и мельчайших земельных участков была покупкой «из нужды», имела «продовольственный» характер. Наконец, разработка статистических листков позволила М. С. Симоновой проследить интенсивность процесса формирования слоя новых капиталистических земельных собственников. Данные по Воронежской губернии свидетельствовали о том, что не зажиточные крестьяне главным образом скупали земельные наделы общинников. Рост кулацкого землевладения происходил, по-видимому, в основном за счет покупок помещичьей земли. Особенностью процесса мобилизации наделов в Воронежской губернии было массовое приобретение земли безземельными, на долю которых в 1914 г. приходилось 36% всех покупных сделок (в абсолютных цифрах-2016) и 37% площади приобретенных земель (5426 десятин). М. С. Симонова показала, что в «массе своей безземельные не могли быть беднотой... По многочисленным свидетельствам современников, под маской ...безземельных" скрывался зачастую лавочник, ростовщик-мироед, представитель сельской администрации, приписавшийся к сельскому обществу торговец, спекулянт, скупающий крестьянские парцеллы, и т. д.».

К сожалению, характер источников, которыми пользовалась М. С. Симонова, не позволил ей ответить на вопрос: какого типа хозяйства возникали в деревне на землях нового слоя собственников? Использовались ли они для организации капиталистического хозяйства или в целях расширения и интенсификации торгово-ростовщической

эксплуатации основной массы общинников? Ответ на этот вопрос в какой-то мере дал Ю. Л. Райский. Он изучил результаты столыпинского землеустройства на надельных землях черноземного центра. В своем докладе он привел не только количественные итоги закрепления участковой земли, но рассмотрел соотношение кулацких и бедняцко-середняцких хуторов. Однако это был еще не предел. Исследователь пошел дальше, выдвинув и рассмотрев, насколько ему позволяли выявленные источники, вопрос о взаимодействии кулацких хуторов и отрубов с оставшимися в крестьянской общине хозяйствами. Ю.Л.Райскому удалось показать, во-первых, в богатые хутора и отруба выделялась главным образом скупленная земля, а надельная земля, которой владел кулак на правах члена сельского общества, его «коренные наделы», зачастую оставались в общине. Во-вторых, на основе фактов он установил, что, помимо стремления зажиточных крестьян к сведению своих многочисленных полос, скупленных у бедняков, в один участок, к ведению на обособленном участке «правильного» капиталистического хозяйства в соответствии с требованиями рынка,- реально существовала и иная тенденция - нежелание расстаться со старыми, испытанными методами кабальной эксплуатации общины, а также стремление пользоваться общими землями для сенокоса, выпаса скота и т. д. Эти наблюдения привели исследователя к выводу, что кулаки «были одновременно и хуторянами, и общинниками», и тем самым «получали возможность одновременно создавать крупное участковое хозяйство и продолжать эксплуатировать все более разорявшихся однообщинников старыми способами» (ростовщичество, кабала, связанные с ними различного рода отработки).

Мы охарактеризовали общие моменты в развитии науки в области аграрной проблематики и некоторые конкретные результаты изучения аграрных отношений России периода империализма советскими историками на рубеже 1950-1960-х годов. И тем самым показали обстановку, в которой на страницах журнала «История СССР» развернулась дискуссия о мелкотоварном укладе в России XIX в.

Исходным пунктом обсуждения проблемы явилась статья П.Г.Рындзюнского «О мелкотоварном укладе в России XIX века». Автор справедливо констатировал, что в обобщающих работах по истории СССР не все существовавшие в России XIX в. общественные уклады освещаются одинаково подробно. «Обычно,- указывал П.Г. Рындзюнский, - желая с наибольшей выразительностью передать главное направление развития от феодализма к капитализму, основное внимание уделяют верхушечным достижениям социально-экономического прогресса и для контраста с ним описывают наиболее яркие проявления феодально-крепостнического режима». В результате «выпадают наиболее распространенные промежуточные звенья общественной эволюции, охватывающие наибольшую часть народной массы и особенно типичные в переходные эпохи. В их числе находится мелкотоварный уклад, столь характерный для XIX в. не только в его пореформенном,

но в немалой степени и в дореформенном периоде». В связи с этим П. Г. Рындзюнский охарактеризовал ленинские взгляды на место мелкого товарного производства в развитии капиталистических отношений, попытался ответить на вопрос «о границах того, что в XIX в. может быть отнесено к понятию мелкое товарное производство преимущественно в среде крестьянства», и, наконец, ограничившись сферой главным образом крестьянского землевладения, что, как он сам подчеркнул, «составляет только небольшую часть явлений, охватываемых понятием „мелкотоварный уклад"», изложил результаты некоторых произведенных им конкретных изысканий в данной области. Применительно к первой половине XIX в. П. Г. Рындзюнский доказывал положение, что мелкотоварный уклад мог распространяться и в крепостнических условиях. Как подчеркнул автор, специальное рассмотрение именно этого вопроса вызвано «состоянием литературы, где, с одной стороны, преувеличение разорительных тенденций помещиков по отношению крестьян поставило под сомнение этот тезис, а с другой - преувеличение степени капиталистического расслоения наводит на мысль о том, что еще до реформы мелкое товарное производство потеряло свое передовое значение по отношению к феодальной системе и что деревня высвобождалась из крепостнического подчинения лишь уже подвергшись капиталистическому перерождению». Основной вопрос, разрабатывавшийся П. Г. Рындзюнским применительно ко второй половине XIX в. опять-таки на материалах статистики крестьянского землевладения,- интенсивность и характер развития мелкотоварного уклада в сельском хозяйстве различных областей России.

Такова структура этой интересной, хотя и во многом спорной работы П. Г. Рындзюнского. Обратимся теперь к более подробному рассмотрению некоторых содержавшихся в ней положений, прямо относящихся к нашей теме.

Характеризуя мелкотоварное производство - а оно, напоминает автор, «включает в себя большой элемент капитализма» (имеется в виду широкое применение наемного труда), «но все же сохраняет в основном еще докапиталистический характер в силу того, что наемный труд там, в количественном отношении уступает место труду работников из семьи владельца»,- П. Г. Рындзюнский далее подчеркивает, что «дело не только в количестве», что «элементы капитализма могли существовать в хозяйстве, находившемся в основном еще на докапиталистической стадии, каким было мелкотоварное хозяйство, лишь потому, что они обладали особыми чертами, качественно отличаясь от зрелого капитализма». В этой связи П. Г. Рындзюнский обратился к ленинским положениям о двух различных, как он выразился, ступенях капитализма. «Капитализм первой ступени, распространенный в мелком товарном производстве, Ленин именовал «зачаточным», «средневековым», а также «деревенским» капитализмом,- писал П. Г. Рындзюнский.- Буржуазные производственные отношения в нем созрели вполне, но внешние признаки их на этой ступени не совсем выявились, они совмещались с пережитками прошлой стадии:

вышедшие из разлагающейся общины представители пролетариата не разорвали еще «крепостническую власть земли», а буржуазия выступала еще преимущественно как представительница торгового капитала». Что же касается капитализма второй ступени, «капитализма городского», то под ним В. И. Ленин понимал «вполне сложившийся капитализм в крупных формах», крупное капиталистически организованное индустриальное производство. Обе формы, или ступени капитализма, связаны друг с другом. С точки зрения перспективы классовой борьбы пролетариата лишь крупная машинная индустрия создает и материальные условия, и социальные силы для развертывания этой борьбы, для победы пролетариата над буржуазией. Низшие, незавершенные формы развития капитализма не создают ни того, ни другого. В связи с этим П. Г. Рындзюнский пишет: «Незавершенный характер капитализма на первой ступени обусловливал то, что В. И. Ленин в своих обобщающих положениях обычно относил его к тем явлениям, которые мешают поступательному движению вперед и должны быть сметены напором буржуазно-демократического движения. В этом отношении историческое значение ранних форм капитализма приблизительно совпадало с пережитками феодализма и потому «средневековый капитализм» и крепостничество Лениным рассматривались как явления одного исторического порядка. Обе эти социально-экономические категории принадлежали к уходящему прошлому: крупный капитализм в одинаковой мере разрушал и крепостнические латифундии, и средневековое хозяйство «среднего» крестьянина на надельной земле и мелкие предприятия в городе и деревне».

Так П. Г. Рындзюнский подошел к одному из центральных вопросов рассмотренных выше дискуссий среди советских историков-аграрников, проходивших на рубеже 1950-1960-х гг. И не только подошел. В характеризуемой работе П. Г. Рындзюнский прямо указал на узость исходных формулировок некоторых положений, выносившихся на коллективное обсуждение. Он писал: «У нас недостаточно учитывается это ленинское учение о двух ступенях капитализма, что сильно мешает решению больших и важных вопросов социально-экономической истории. Например, вопрос об уровне развития капитализма на различных исторических этапах гораздо успешнее разрешался бы, если чисто количественная постановка вопроса дополнялась бы анализами качества учитываемых капиталистических элементов. В самом деле,- пояснял П. Г. Рындзюнский свою мысль,- совсем по-разному будет звучать ответ о степени распространения капитализма в стране, если в одном случае будут учитываться все, в том числе зачаточные, несовершенные его формы, свойственные мелкому товарному производству, а в другом - если под капитализмом будут пониматься только вполне завершенные его формы. В мелкотоварном производстве капиталистическое и некапиталистическое начала заключены в живом и нерасторжимом единстве; уже только одно это обстоятельство должно снимать чисто количественную постановку вопроса о степени распространенности капитализма».

Таким образом, П. Г. Рындзюнский, не выходя за пределы интересовавшей его в данном случае проблематики, вновь, но с другой стороны и по-своему поставил или коснулся ряда вопросов интересовавших тогда исследователей, которые работали над различными разделами аграрной истории России. Уже вследствие одного только этого обстоятельства, не говоря уже о спорности ряда положений, выступление П. Г. Рындзюнского должно было вызвать отклики. Остановимся лишь на одном из спорных положений, прямо относящемся к интересующей нас проблематике. Мы имеем в виду противоречивую оценку исторического места «средневекового», «примитивного» капитализма. С одной стороны, П. Г. Рындзюнский, как мы видели, говорит о том, что «средневековый капитализм» и крепостничество следует рассматривать как явление одного исторического порядка. Тем самым подчеркивается историческая давность этого явления, его совместимость с феодальной формацией. В пользу такого понимания «средневекового капитализма» говорит и интересное замечание П. Г. Рындзюнского о том, что этот капитализм должен быть сметен напором буржуазно-демократического движения. С другой стороны, расшифровывая понятие «средневековый капитализм» как капитализм зачаточный и несовершенный, автор прямо связывает его с мелким товарным производством. И, наконец, П. Г. Рындзюнский вовсе абстрагирует «средневековый капитализм» от мелкотоварного уклада, когда переходит к характеристике первого периода капиталистической формации в России (1860-1880-е годы) как времени «утверждения капитализма». По мнению П. Г. Рындзюнского, одно из важных отличий первого пореформенного двадцатилетия от второго состоит «именно в том, что, если в первом периоде преобладал процесс становления мелкотоварного уклада, то во втором брал верх процесс становления капиталистических отношений».

Спору нет, предпринятая П. Г. Рындзюнским в этой связи попытка показать реальный рост мелкотоварного уклада в первые 20 лет после отмены крепостного права весьма интересна, плодотворна и перспективна. Наше замечание сводится лишь к тому, что автор преувеличил «чистоту» этого процесса, вовсе забыв на этой стадии своего анализа им же выдвинутые положения о «средневековом» капитализме.

«Чистого» мелкотоварного уклада в пореформенной России не существовало, поскольку представлявшее его среднее крестьянство вовсе не состояло из «в основном свободных мелких товаропроизводителей». Реформа, конечно, создала более благоприятные условия для развития мелкотоварного уклада, именно с этим обстоятельством и был связан его рост, убедительно показанный П. Г. Рындзюнским. И все же этот рост сдерживался наличием помещичьего землевладения и связанными с ним кабалой, отработками и другими прямыми пережитками крепостничества. И сдерживался не только в количественном отношении. Кабала, отработка, сословная неравноправность крестьянства и прочие факторы накладывали свою печать и на качественный, применяя терминологию П.Г. Рындзюнского, рост мелкотоварного уклада

в пореформенную эпоху. Эту сторону процесса не отметил и не исследовал П.Г.Рындзюнский.

Отсутствие необходимой четкости в постановке и решении вопроса относительно исторического места «средневекового», «примитивного» капитализма и стремление рассматривать мелкотоварный уклад в «чистом» виде, без учета воздействия на его развитие феодально-крепостнических пережитков и связанного с ними «средневекового» капитализма, привело к тому, что ряд участников дискуссии не обратили должного внимания на по-настоящему интересные и перспективные мысли и положения, высказанные П.Г.Рындзюнским. Н.Л.Рубинштейн умело выявил имеющиеся в статье П. Г. Рындзюнского противоречивые суждения по поводу «средневекового» капитализма и его соотношения с мелкотоварным укладом. Но это не привело к какому-то позитивному решению, а явилось для Н. Л. Рубинштейна поводом для отрицания «якобы выдвинутого Лениным положения о „двух стадиях капитализма"». Таким же образом поступил Н. Л. Рубинштейн с выдвинутым П. Г. Рындзюнским положением о приблизительном совпадении ранних форм капитализма с пережитками крепостничества. Поставленный в скобках восклицательный знак после соответствующей выдержки текста из статьи П. Г. Рындзюнского исчерпывает критические замечания оппонента.

Ряд спорных мест в статье П. Г. Рындзюнского отметил и И.Д.Ковальченко. В частности, он подчеркнул: «...последовательное развитие тезиса о том, что становление капиталистических отношений возможно лишь в основном в свободном крестьянском хозяйстве, может привести к отрицанию возможности широкого развития мелкотоварного производства и оформления капиталистического уклада в условиях господства крепостничества». Сам И.Д.Ковальченко думал иначе. В работе, специально посвященной генезису капитализма в крестьянском хозяйстве России. он выдвинул хорошо аргументированную точку зрения о наличии трех исторически последовательных, качественно отличных периодов в историческом развитии крестьянства с момента оформления его как класса феодального общества и до его разложения в эпоху капитализма: период господства натурального хозяйства, период становления .и развития мелкотоварного производства, период становления и утверждения капитализма в крестьянском хозяйстве. Каждому из этих этапов соответствует и форма расслоения крестьянства.

И все же ряд существенных вопросов темы в предложенном И.Д.Ковальченко решении оказался незатронутым. Справедливо подчеркивая, что зарождение, становление и утверждение капитализма в сельском хозяйстве отставало отхода этого процесса в промышленности, И. Д. Ковальченко употребляет понятия: капитализм в сельском хозяйстве и аграрный капитализм Как равнозначные. Между тем это не одно и то же. Первое понятие не только шире второго. В процессе развития капитализма в деревне до возникновения собственно аграрного капитализма, т. е. капиталистически организованного предпринимательства в. земледелии, или,

по терминологии В. К. Яцунского, капитализма в сельскохозяйственном производстве,- в ряде районов России дело не дошло. На это обстоятельство с полной определенностью указал А. М. Анфимов в выступлении по поводу статьи П. Г. Рындзюнского.

В принципе согласившись с И. Д. Ковальченко в том, что процесс развития капитализма в сельском хозяйстве имеет качественно различные .этапы, А. М. Анфимов ввел в своей статье положение о двух типах расслоения крестьянства. «Первый, наиболее ранний этап расслоения, характерный для феодальной формации,- пишет А. М. Анфимов,- знаменовал собой выделение из деревни за счет эксплуатируемого крестьянства торгово-ростовщической буржуазии и феодализирующихся верхов. Другой, стороной этого процесса, по удачному выражению С. М. Дубровского, была «бобылизация» некоторой части крестьянства, образование предпролетариата». «Что касается капиталистического расслоения, - продолжает А.М.Анфимов, - то в нем следует, на наш взгляд, различать... два типа расслоения. Первый, когда наряду с названными выше элементами уже выделяются элементы, организующие в городе или здесь же, в деревне, капиталистические промышленные предприятия, для которых и город и деревня поставляют контингент наемной рабочей силы. Формируются первые кадры пролетариата. Второй тип капиталистического расслоения земледельческой деревни знаменует собой развитие собственно аграрного капитализма, когда деревенские богатеи признают выгодным организацию крупного капиталистического земледелия, находя на месте и образовавшийся слой сельскохозяйственных рабочих». Имея в виду второй тип капиталистического расслоения крестьянства, он пишет: «...понятно, что это может происходить в условиях высокоразвитых товарно-денежных отношений, когда в достаточной мере проявляются законы конкуренции и хотя бы приблизительно уравнивается прибыль на промышленный, ссудный и земледельческий капитал. В этом случае образуется собственно деревенская буржуазия и сельский пролетариат». Но важный шаг вперед, сделанный А.М. Анфимовым по сравнению с другими участниками обсуждения статьи П.Г.Рындзюнского, состоит в том, что он четко поставил вопрос именно о преобладании того или иного типа капиталистического расслоения крестьянства, т. е. относительно их сосуществования на разных этапах развития капиталистических отношений. В связи с этим, с одной стороны, А. М. Анфимов не согласился с мнением П. Г. Рындзюнского о том, что на всем протяжении первой половины XIX в. имущественное неравенство не могло перерастать в социальное расслоение. «Весь вопрос в той мере, в какой тот или иной тип расслоения преобладал»,- подчеркнул А. М. Анфимов, и далее заметил: «Едва ли может быть сомнение в том, что и в это время, вплоть до реформы 1861 г., если не далее, преобладало выделение представителей торгово-ростовщической и промышленной буржуазии». С другой стороны, А. М. Анфимов решительно поддержал вызвавший возражения Н. Л. Рубинштейна тезис П. Г. Рындзюнского о том, что значение ранних форм

капитализма приблизительно совпадало с пережитками феодализма. Рассмотрев данные И. Д. Ковальченко об употреблении накопленных зажиточными крестьянами Рязанской и Тамбовской губерний денег (речь идет о первой половине XIX в.), А. М. Анфимов приходил к выводу, что их капитал «практически изымался из земледелия или в виде разновидностей феодальной ренты» (выкуп рекрутской повинности, т. е. замена ее денежной), «или уходил в промышленность и торговлю. Образования слоя капиталистических предпринимателей в земледелии, так же как и сельскохозяйственного пролетариата, мы здесь совершенно не обнаруживаем»; налицо стадия «имущественного неравенства, с господством крепостничества, а в «миру» - кулака-мироеда и лавочника», т. е. первого из указанных двух типов капиталистического расслоения чуть ли не в чистом виде. «Подобный ход дела,- подчеркнул А. М. Анфимов,- не только ставил пределы развитию собственно земледельческого капитализма, но и ограничивал, наряду с крепостничеством, рост мелкого товарного производства». Так обосновывается правильность положения П. Г. Рындзюнского о приблизительном совпадении ранних форм капитализма и пережитков крепостничества в смысле их воздействия на процессы капиталистической эволюции сельскохозяйственного производства. «То, в чем упрекал Н. Л. Рубинштейн П. Г. Рындзюнского, мы, наоборот, готовы считать его заслугой»,- закончил А. М. Анфимов эту часть своего изложения.

И, наконец, автор высказался «против фактического отождествления Н.Л. Рубинштейном «средневекового капитализма» с «новейшим». В. И. Ленин не отождествлял представителей «низших, худших» форм капитала с сельской буржуазией, подчеркнул А. М. Анфимов, и напомнил, что говоря о последней как о господине деревни, Ленин тут же замечал, что «в действительности настоящими господами современной деревни являются зачастую не представители крестьянской буржуазии, а сельские ростовщики и соседние землевладельцы».

Все изложенные выше положения привели А. М. Анфимова к выводу, что недостаточно говорить о развитии капитализма вообще, смешивая вместе процессы расслоения деревни «как в результате торговли, ростовщичества, так и в процессе развития аграрного капитализма». Нужно различать капиталистическое расслоение разных типов и исследовать, какой из них преобладает на данном этапе капиталистической эволюции страны.

Так конкретизировалась и углублялась выдвинутая в мае 1960 г. на сессии Научного совета по проблеме «Исторические предпосылки победы Великой Октябрьской социалистической революции» постановка вопроса об уровне развития капитализма в сельском хозяйстве дореволюционной России. Чисто количественная постановка вопроса о степени развития капиталистических отношений заменялась качественно иной подлежал исследованию- вопрос о том, какого типа капитализм преобладал в сельском хозяйстве

России на том или ином этапе ее социально-экономического развития. А. М. Анфимов попытался конкретно подойти к ответу на этот вопрос в хронологических рамках конца XIX- начала XX столетия. Необходимость этого диктовалась не только логикой развития науки. Соответствующая часть его работы была вместе с тем и фактическим ответом на критику со стороны С. М. Дубровского. В своей новой книге С.М. Дубровский вновь вернулся к дискуссии на сессии Научного совета в мае 1960 г. Он повторил свое утверждение, что «А. М. Анфимов неправильно, как бы в противовес ленинской работе «Развитие капитализма в России», фактически пишет о неразвитии капитализма в России и господстве полукрепостных отношений в России». Что же касается фактического материала, которым С. М. Дубровский мог оперировать для обоснования своих обвинений, то он не прибавил в своей книге ничего существенно нового к тому, о чем уже говорил ранее. Он по-прежнему утверждал, что «к 1917 г. почти половина помещичьих хозяйств распродала свои земли, преимущественно в полукрепостных отработочных хозяйствах», и что «эти земли большей частью были скуплены кулаками и капиталистическими предпринимателями», указывал, что «не могло быть господствующих полукрепостных отношений между крестьянами и помещиками на Севере и в Сибири, так как там помещичьих земель почти не было». В результате С. М. Дубровский приходил к выводу, что «зажиточные крестьяне в основном были связаны не с полукрепостными, а с капиталистическими хозяйствами» и что «Анфимов неправильно понимает расслоение крестьянства», ибо «явно занижает капиталистические группы деревни». Последнее утверждение, и на первый взгляд весьма основательно, подкрепляется на страницах монографии С. М. Дубровского ссылками на вычисленные А. М. Анфимовым показатели, характеризующие сравнительно небольшое сосредоточение посевов в капиталистических крестьянских хозяйствах.

Итак, тезис как будто бы доказан. Однако к доказательству С. М. Дубровского стоит присмотреться внимательнее. Обратим сначала внимание на то, что в отличие от А. М. Анфимова, который спустя 2-3 года, прошедших после майской 1960 г. сессии Научного совета, пошел вперед в развитии своих представлений относительно особенностей развития капиталистических отношений в сельском хозяйстве России, введя понятие типов капиталистического расслоения крестьянства, С. М. Дубровский по-прежнему говорит о развитии капитализма вообще, он, следовательно, прошел мимо неоднократно повторявшихся на аграрных симпозиумах положений о необходимости различать развитие капитализма в сельскохозяйственном производстве и развитие капитализма в сельском хозяйстве в целом. Подчеркнем далее, что С. М. Дубровский столь же недифференцированно говорит о «капиталистических группах деревни». Между тем если принять тезис о двух типах капиталистического расслоения, то нужно различать, о каких именно капиталистических группах деревни идет речь,

о предпринимателях-аграриях или кулаках-мироедах, иными словами - о представителях аграрного капитализма или представителях «ранних, худших» видов капитала. Из приведенных С. М. Дубровским исчислений А. М. Анфимова еще не следует вывод о занижении последним удельного веса капиталистических групп в деревне указанных им уездов и губерний. Если бы С. М. Дубровский хотел быть точным, он мог бы спорить с А. М. Анфимовым о правильности исчисления им показателей, характеризующих развитие аграрного (земледельческого) капитализма, а не капитализма вообще. Оппонент, таким образом, мог с полным основанием поставить перед А. М. Анфимовым вопрос о необходимости изучения не только земледельческих, но и внеземледельческих занятий капиталистических групп деревни для определения действительного веса последних в экономике деревни, а не обвинять исследователя в занижении (да еще сознательном и нарочитом) этого веса.

Однако со стороны С. М. Дубровского такого вопроса не последовало. Его поставил и на него частично ответил сам А. М. Анфимов во второй части своей статьи «О мелком товарном производстве в сельском хозяйстве пореформенной России».

В соответствии с задачами дискуссии ее участники обсуждали вопрос: какие группы крестьянских хозяйств составляют мелкотоварный уклад российской деревни? Чтобы ответить на него, А. М. Анфимов сначала попытался наметить «основные контуры», как он выразился, экономических типов земледельческого хозяйства (из общей массы крестьянских хозяйств он выделяет хозяйства полупролетарские, «мелкие бездоходные» полунатуральные, простые товарные и капиталистические), а затем показать «удельный вес этих типов хозяйств только в одной, зато самой главной отрасли сельскохозяйственного производства - в земледелии». При этом вслед за другими участниками дискуссии доля в производстве указанных типов хозяйств определялась упрощенно- только «по размеру посевных площадей, не беря в расчет скотоводство, огородничество и прочие отрасли». Применительно к капиталистическим хозяйствам речь шла, таким образом, относительно определения приходящихся на долю посевных площадей, т. е. о части предпринимательской деятельности этих хозяйств. Но и в этом случае перед исследователем встал од»н из важных вопросов, который «очень часто ускользает от внимания наших историков-аграрников». А. М. Анфимов имел в виду вопрос о составе сельской буржуазии. Им среди, капиталистических хозяйств были учтены не только хозяйства земледельческие, но торгово-промышленные, и посев, приходящийся на долю последних, все равно, производился ли он с наймом рабочей силы или нет, причислялся к капиталистическим формам хозяйства. В итоге А. М. Анфимову удалось составить таблицу распределения посевной площади по крестьянским земледельческим хозяйствам разного экономического типа, в которой содержались относящиеся к концу XIX- началу XX в. сведения по 8 губерниям Европейской России (каждая губерния представлена одним, преимущественно

наиболее «земледельческим» уездом). Применительно к задачам, стоявшим перед участниками дискуссии, анализ полученных результатов привел А. М. Анфимова к выводу, что в начале XX в. количественное преобладание оставалось за полунатуральным крестьянским хозяйством, хотя в некоторых уездах значительное место занимало производство простых товаропроизводителей. Это дало А. М. Анфимову основание признать вывод П.Г.Рындзюнского о численном преобладании мелкого крестьянского производства в России «в своей основе правильным».

К не менее интересным заключениям пришел исследователь и при анализе данных относительно состава сельской буржуазии России к началу XX столетия. Для целей данной работы они являлись в какой-то мере побочным результатом. Но значение его наблюдений имело самостоятельную ценность для подхода к ответу на вопрос о характере, специфике, «качестве», по терминологии П. Г. Рындзюнского, капиталистического предпринимательства в деревне, а следовательно - для исхода дискуссии об уровне развития капитализма в аграрном строе империалистической России. Сформулированный А. М. Анфимовым вывод гласит, что «капитал сельской буржуазии обращался на земледелие преимущественно в южных и юго-восточных районах: в Бердянском и Самарском уездах его доля весьма заметна, хотя в первом (наиболее «мелкокрестьянском» из всех уездов Южного степного района) преобладание еще оставалось за простым товарным производством». На основании данных той же таблицы к приведенному выводу следует добавить еще два других. Во-первых, в тех районах, где капитал сельской буржуазии помещался в основном в торгово-промышленные заведения, т. е. во внеземледельческое предпринимательство, общая площадь посевов, принадлежавших капиталистической деревенской верхушке, хотя и распределялась по различным посевным группам, была все же больше, чем площадь земледельческих хозяйств капиталистического типа. Второй вывод связан с первым и заключается в том, что выделение из посевных групп торгово-промышленных хозяйств капиталистического типа и отнесение площади принадлежавших им посевов к «капиталистическому сектору» привело к увеличению, и иногда значительному, удельного веса капиталистических хозяйств в посевной площади. Он стал выражаться 6,9 вместо 2% по Вологодской, 9,3 вместо 4,5% по Ярославской, 8,6 вместо 1% по Владимирской, 10,5 вместо 9% по Калужской, 19,7 вместо 14,9% по Пермской, 12,7 вместо 7,8% по Тульской, 40,1 вместо 38,4% по Самарской и 40,7 вместо 36,8% по Таврической губерниям. Эти показатели отражают, таким образом, уже не только удельный вес аграрного капитализма в российской деревне (а именно на этот вопрос стремился в какой-то мере ответить А. М. Анфимов в статье, раскритикованной С. М. Дубровским), а удельный вес капиталистического предпринимательства в посевной площади. Отсюда Следует, что приведенные выше обвинения С. М. Дубровского в адрес А. М. Анфимова основаны на недоразумении.

В целом дискуссия о мелкотоварном производстве в сельском хозяйстве пореформенной России явилась важной вехой в уяснении особенностей развития капитализма в сельском хозяйстве дореволюционной России. Она много дала также для выяснения вопроса об условиях, порождающих аграрно-крестьянскую революцию. Выводы о количественном преобладании мелкого крестьянского производства в России, с одной стороны, а с другой - о преобладании среди буржуазной деревенской верхушки торгово-ростовщических, а не аграрных капиталистов, свидетельствовали о сохранении общности интересов большинства крестьянства как класса-сословия феодального общества. Вместе с тем значительный удельный вес в .сельском хозяйстве России низших, худших, примитивных форм капитала - торгового и ростовщического - должен был привести к тому, что наряду с антипомещичьей, антифеодальной направленностью в аграрно-крестьянской революции должны были отчетливо проявиться и антикапиталистические устремления. В них, конечно, нельзя усматривать борьбу с капитализмом вообще. Внутрикрестьянская борьба такого типа была борьбой одного вида капитализма против другого, борьбой за «чистый» капитализм, без кабалы, ростовщичества, отработок и прочих средневековых примесей.

И еще к одному важному вопросу подводила историков-аграрников дискуссия о мелкотоварном производстве и выполненная в связи с ней исследовательская работа. Мы имеем в виду вопрос о типе капитализма в сельском хозяйстве дореволюционной России. К постановке данной проблемы, как мы видели, прямо подводило изучение особенностей капиталистического расслоения крестьянства. Наметились и другие подходы. Один из них обозначился в результате специального изучения капиталистической эволюции помещичьих хозяйств.

В 1960-х годах проблема особенностей капиталистической эволюции помещичьего хозяйства России конца XIX- начала XX столетия оказалась в центре внимания довольно значительной гpуппы исследователей. Обрисовались два основных подхода к разработке - этой темы. Первый из них заключался в порайонном (или в пределах губернии) исследовании эволюции помещичьего хозяйства, второй - в монографическом изучении крупнейших помещичьих имений как хозяйственных комплексов. В конечном счете, оба подхода или метода изучения проблемы восходят к книге В. И. Ленина «Развитие капитализма в России», в третьей

главе которой, как известно, переход землевладельцев от барщинного хозяйства к капиталистическому рассматривается на основании приблизительных данных о сравнительной распространенности в отдельных местностях отработочной и капиталистической систем ведения помещичьего хозяйства, с одной стороны, и на основании описания хозяйства Энгельгардта, сделанного самим владельцем, с другой.

Уже на сессии Аграрного симпозиума в Риге (1961 г.) обсуждался содержавший большой фактический материал доклад К. И. Шабуни «о развитии капитализма в помещичьем хозяйстве Белоруссии в конце XIX и начале XX в.». Автор исходил из тезиса о преобладании в помещичьих хозяйствах Белоруссии капиталистической системы ведения хозяйства над отработочной. Однако в это общего характера положение ему пришлось внести ряд уточнений. К. И. Шабуня рассмотрел вопрос о применении сельскохозяйственных машин и удобрений в помещичьих хозяйствах и пришел к выводу, что «из главнейших земледельческих районов Европейской России впереди Белоруссии в этом отношении шли только Новороссийский район и Прибалтика». В докладе, далее, обстоятельно рассмотрены развитие рыночных связей помещичьего хозяйства и усиление его специализации. Как показал К. И. Шабуня, эта специализация происходила за счет преимущественного развития молочного скотоводства и винокурения. В результате в ряде крупных помещичьих имений создались предприятия по производству масла и сыров, шла работа по улучшению породы скота. Особый интерес представляют страницы доклада, характеризующие состав и положение сельскохозяйственных рабочих Белоруссии, наиболее эксплуатируемой и бесправной прослойки рабочего класса. Исследователь четко констатировал положение о том. что степень эксплуатации батраков в Белоруссии, сравнительно с другими районами России, была более высокой. Сопоставив данные о заработной плате поденных рабочих в пяти западных белорусских губерниях и в других районах Европейской России, К. И. Шабуня пишет: «По уровню заработной платы сельских рабочих Белоруссия уступала большинству районов России и стояла в этом отношении едва ли не на последнем месте, несмотря на то что развитие капитализма в сельском хозяйстве Белоруссии было более быстрым, чем во многих других районах России». Более того, даже в пределах белорусских губерний уровень заработной платы находился в обратном отношении к степени развития капитализма в сельском хозяйстве: «... в капиталистически более развитых западных губерниях заработная плата была ниже, чем в восточных, где уровень развития аграрного капитализма был ниже». В связи с этим докладчик, с одной стороны, предпринял попытку объяснить отмеченное противоречие, а с другой - рассмотреть вопрос об особенностях развития капиталистических отношений в помещичьих хозяйствах белорусских губерний, связанных с низкой оплатой труда сельскохозяйственных рабочих. Отвечая на первый вопрос, К. И. Шабуня обратил внимание, что и В. И. Ленин в книге «Развитие капитализма в России» выделил западные губернии в качестве

такого района торгового молочного скотоводства, где наблюдались отклонения от общей закономерности выравнивания колебаний заработной платы сельскохозяйственных рабочих по периодам года. «Западные губернии,- писал в связи с этим В. И. Ленин,- мы оставляем в стороне ввиду бытовых особенностей и искусственного скопления населения (черта еврейской оседлости)...».

«Из этих ленинских указаний вытекает,- отмечал докладчик,- что при объяснении причин несоответствия между высотой заработной платы сельскохозяйственных рабочих и уровнем развития аграрного капитализма в Белоруссии прежде всего следует обратить внимание на слабое промышленное развитие края и существование черты еврейской оседлости». Как первое, так и второе обстоятельство затрудняли миграцию сельского населения в города, способствуя снижению заработной платы батраков и поденщиков. Специально разбирая вопрос об отходничестве, автор установил, что, по сравнению с западными губерниями, отходничество из восточных губерний Белоруссии было более значительным, чем и объясняется более высокий уровень заработной платы. Вместе с тем К. И. Шабуня подчеркнул, что «на снижение уровня заработной платы сельских рабочих в немалой степени влияло то Обстоятельство, что капиталистическая эксплуатация постоянных сельскохозяйственных рабочих и поденщиков переплеталась с пережитками крепостничества - с кабалой и личной зависимостью от помещика-нанимателя». Тем самым К. И. Шабуня перешел к рассмотрению второго из намеченных им вопросов, к вопросу об особенностях развития капиталистических отношений в помещичьих хозяйствах Белоруссии. Эти особенности заключались в таком неразрывном переплетении полукрепостнических и капиталистических форм и методов эксплуатации, что между ними подчас трудно было провести более или менее осязаемую грань. Не менее половины своей и без того мизерной заработной платы постоянные рабочие получали в натуральной форме (огород, хата или угол, продукты питания и т. п.), часть же батраков вовсе не получала платы и работала за хату, огород (кутники, холупники). Наконец, семьи достоянных рабочих обязаны были работать за пониженную плату или определенное число дней - бесплатно. При таком положении дел действительно трудно было установить, где кончается отработочная система ведения хозяйства и где начинается капиталистическая. В связи с этим К. И. Шабуня внес существенное уточнение в тезис о преобладании капиталистической системы над отработочной в помещичьих хозяйствах Белоруссии, всячески подчеркивая необходимость различать отработки двух видов - с применением крестьянского инвентаря и тягловой силы (типичный пережиток барщины) и с использованием инвентаря и тягловой силы помещиков (прямой переход к капитализму). Говорить о преобладании капиталистической системы в помещичьих хозяйствах Белоруссии начала XX столетия можно лишь в плане преобладания второго типа отработок над отработками первого типа - таков главный вывод, закономерно вытекающий из всего изложения

К. И. Шабуни. Он подтверждается и авторским выводом о системе социальных противоречий в белорусской деревне начала XX столетия. «Развитие капитализма в условиях сохранения помещичьего землевладения и отработок обостряло противоречия между крестьянством в целом и помещичьим классом, а«также создавало экономическую основу для развития классовых противоречий и классовой борьбы между сельскими рабочими - батраками и поденщиками - и предпринимателями-помещиками. К началу XX в. первая линия классовых противоречий в белорусской деревне приобрела весьма напряженный характер. Вторая линия также получила значительное развитие. Это обусловило большой размах крестьянского движения при широком распространении сельскохозяйственных забастовок в Белоруссии в период революции 1905-1907 гг. ».

Обсуждение вопросов, поднятых К. И. Шабуней, было продолжено в 1963 г., на сессии аграрного симпозиума в Вильнюсе, в связи с докладом В. П. Панютича о развитии отхожих промыслов в Белоруссии в 1861-1914 гг. Характерно, что докладчик сам подчеркнул, что исследование данного вопроса «представляет определенный интерес для выяснения уровня капитализации крестьянского и помещичьего хозяйства западных губерний». Поэтому, оставляя в стороне интересные данные докладчика о величине и динамике отхода белорусских крестьян на сторонние заработки (здесь он во многом дополнил наблюдения К. И. Шабуни), отметим лишь два принципиально важных момента в изложении В. П. Панютича. Во-первых, автору принадлежит инициатива в постановке на сессии вопроса о характере аграрного перенаселения в Белоруссии. Перенаселение объяснялось им наличием и взаимодействием как крепостнических, так и капиталистических факторов и причин, причем последним автор склонен придавать ведущее, а первым - ускоряющее значение в росте аграрного перенаселения в белорусских губерниях. Во-вторых, констатируем полное совпадение взглядов К. И. Шабуни и В. П. Панютича по вопросу о характере эксплуатации помещиками сельскохозяйственных рабочих. В. П. Панютич пишет о широком распространении так называемой «ординарии», при которой оплата труда сельскохозяйственных рабочих производилась большей частью в натуральной форме, а клочок земли под огород или каморку для жилья «были средством прикрепления батрака к хозяйству помещика». Отмечает он и такое явление, как «запашничество». «При этой форме найма,- пишет исследователь,- крестьянин жил в имении помещика, пользовался его постройками, получал от него семена и землю. Обработка земли производилась крестьянским инвентарем. Половина урожая шла в распоряжение помещика. Крестьянин-запашник был в кабальной зависимости от хозяина-нанимателя и не мог от него уйти».

Таким образом, изучение особенностей капиталистической эволюции помещичьего хозяйства в границах современной Белоруссии помогло установить не только некоторые специфические, но и общие черты, свойственные аграрно-капиталистической эволюции

центральных губерний Европейской России. Последние заключались в тесном переплетении старых, полукрепостнических, и новых, капиталистических, методов эксплуатации, причем среди последних явно преобладали и даже господствовали хищнические "приемы эпохи «первоначального накопления». Эти принципиального характера наблюдения тогда же, в начале 1960-х гг., были подтверждены в результате изучения помещичьего хозяйства в границах Таврической губернии и Западной Украины. Исследования Ф. П. Кунцевича показали, насколько интенсивно шло в конце XIX - начале XX в. развитие товарного зернового хозяйства в Таврии. Этому способствовали и великолепные климатические условия, и непосредственная близость удобных речных и морских портов, и обилие свободных земель к моменту отмены крепостного права, и громадный приток переселенцев и сезонников из густонаселенных центральных областей страны. В начале XX века распаханность земельных угодий в Таврической губернии в целом в процентах ко всей земельной площади была значительно выше, чем в любом другом районе торгового зернового хозяйства. Достаточно высокой была и товарность зернового хозяйства губернии. В период с 1901 по 1916 г. одни лишь избытки хлеба (а общая товарность - выше избытков) составляли от 47 до 60% валового сбора в губернии. В Крыму широко развивалось аграрно-капиталистическое предпринимательство, типичной фигурой которого был кулак-аграрий.

Однако достаточно значительны были и помещичьи запашки. От общей площади посевов в губернии на долю помещиков приходилось около одной трети. Разработав некоторые данные по экономике помещичьих хозяйств Таврии, Ф. П. Кунцевич пришел к выводу, что даже в этом районе наиболее развитого капитализма в земледелии помещичье хозяйство «широко практиковало совмещение феодальных способов ведения хозяйства с новыми капиталистическими. Оно оказалось в своей массе неспособным быстро перестроиться в соответствии с новыми условиями рынка, постоянно сокращало собственные, так называемые экономические запашки, или путем продажи земли, или отдачей ее в аренду, часто на началах полукрепостнической скопщины».

Особенности социально-экономического развития западно-украинской деревни в период капитализма (1849-1939) изучал С. Н. Злупко. До освобождения Советской Армией этот район входил в состав Австро-Венгрии, а затем Польши. Тем не менее общая эволюция в сторону капитализма по прусскому пути обусловила много общих черт западно-украинской и российской деревни. Крепостное право в этом районе было отменено раньше, чем в России,- в результате революции 1848 г. Но при этом, как и в России, помещичье хозяйство было сохранено. В начале XX в. состояние аграрных отношений в Западной Украине, в сравнении с Россией ;того же времени, должно было отражать исторически более высокую стадию, т. е. такую ступень аграрно-капиталистической эволюции, которую, не будь Великой Октябрьской социалистической революции

России еще предстояло пройти. Каковы же характеризующие черты этой стадии? «Рассмотрение некоторых аспектов социально-экономического развития западноукраинского села свидетельствует о громадном засилье крепостничества в земледелии Основой кабальных отношений в сельском хозяйстве были помещичьи латифундии. Они наложили свой отпечаток на все формы развития западноукраинской деревни в эпоху капитализма». Конкретизирует этот общий вывод С. Н. Злупко некоторыми положениями анализируемой работы. «После ликвидации крепостного права,- отмечает исследователь,- образовались две формы экономической зависимости: во-первых, поземельная зависимость крестьянина от помещика, имевшая крепостнический характер, во-вторых, экономическая зависимость капиталистического типа пролетаризированного крестьянства от кулацких элементов и помещиков, которые перешли на капиталистические методы хозяйствования. Часто эти две формы зависимости выступали вместе создавая этим самым невыносимое положение крестьянства».

Вследствие развития капитализма далеко зашел процесс разложения крестьянства. Однако «типичной фигурой был не безземельный пролетариат, а малоземельный крестьянин, который не мог прокормиться собственным хозяйством, и, чтобы не умереть от голода, должен был продавать почти даром рабочую силу помещику или «крестьянину»-кулаку. Преобладание бедняцких хозяйств - одна из характерных особенностей социально-экономической структуры западно-украинской деревни эпохи капитализма».

Что же касается сельской буржуазии, занимавшей, несмотря на свою малочисленность, ведущее место в экономической жизни западно-украинской деревни, то ей было еще далеко до превращения в типичных аграрно-капиталистических предпринимателей: «монопольное господство феодальной шляхты в земледелии» ограничивало ее предпринимательскую деятельность. Отсюда - широкая распространенность и живучесть ростовщического капитала, «по распространенности и силе которого западноукраинская деревня занимала одно из первых мест в Европе». Далее С. Н. Злупко пишет: «Западно-украинский ростовщик редко соединял земельные наделы экспроприированных крестьян в одном крупном хозяйстве, оставляя их часто в обработке бывших собственников, чтобы продолжить их эксплуатацию, создавая у последних иллюзию «самостоятельных производителей». Это создавало такие запутанные отношения на селе, отразить которые буржуазная статистика была не в силах».

Перед нами - стадия аграрно-капиталистической эволюции по прусскому пути, примерно совпадающая с хорошо описанной К. И. Шабуней и В. П. Панютичем стадией в белорусских губерниях. Рассмотрение вопроса об изучении особенностей капиталистической эволюции помещичьего хозяйства в границах определенной территории мы закончим характеристикой исследования

Л. М. Иванова «О капиталистической и отработочной системах в сельском хозяйстве помещиков на Украине в конце XIX в.». Хронологически эта работа относится к началу исследуемого периода развития советской историографии (статья опубликована в 1961 г.). Однако, с одной стороны, территориальные рамки наблюдений Л. М. Иванова самые широкие по сравнению с другими работами характеризуемого цикла: объект исследования - помещичьи хозяйства всей Украины. С другой стороны, для ответа на вопрос о соотношении капиталистической и отработочной системах в сельском хозяйстве украинских помещиков Л. М. Иванов провел комплексное, комбинированное исследование, рассмотрев под интересовавшим его углом зрения арендные отношения, особенности формирования кадров сельскохозяйственных рабочих, условия найма, направления и характер земледельческого отходничества и т. п. Иными словами, в данном исследовании с наибольшей пока полнотой использованы все преимущества порайонного подхода изучения капиталистической эволюции помещичьего хозяйства. Его работа, таким образом,- своеобразный итог первого из двух намеченных выше подходов к такому изучению.

Характер, а также полнота источников в известной мере определили методы анализа, систему аргументации и структуру изложения Л. М. Иванова.

В. И. Ленин писал, что отработочная система держалась «силой экономической зависимости крестьян». В этой связи, подчеркнув, что «если покупка земли надельными крестьянами представляет собой чисто буржуазное явление», то в аренде, наряду с этим, есть и крепостнические черты, что она бывает «способом привязывания к помещичьему хозяйству рабочих рук из числа соседних обнищавших крестьян», Л. М. Иванов задался прежде всего целью установить как общий размер аренды крестьянами, так и количество дворов, участвовавших в этих операциях: тем самым, указал исследователь, будет установлено, «какие возможности для кабальной эксплуатации крестьян имелись у помещиков». Вместе с тем соотнесение данных о вненадельной аренде крестьян с размерами помещичьего землевладения может дать ответ и на другой вопрос: на какой части помещики могли вести собственное хозяйство? Тщательный анализ весьма значительного статистического материала привел Л. М. Иванова к выводу, что «аренда заняла прочное место в системе взаимоотношений помещиков и крестьян Украины». Особенно широкое распространение она получила на Левобережье и юге Украины, где арендными отношениями были охвачены от 40 до 60% крестьянских дворов, а арендованные земли составляли к концу XIX в. от 30 до 50% крестьянских наделов. Часть этой земли, примерно половина, находилась в руках зажиточной верхушки деревни, а вся остальная снималась малоземельными, задавленными нуждой крестьянами. «Это означало,- констатирует автор,- что в условиях пореформенного времени налицо были широкие возможности закабаления огромных масс крестьянства помещиками». Те же данные показывали, что примерно 1/4 часть помещичьей земли прежде всего

пахотной и сенокосной, шла в наем, на остальной же части помещики могли вести собственное хозяйство. Однако собственное хозяйство помещики могли вести как капиталистическими методами, с применением наемных рабочих, так и с помощью отработок. Чтобы установить, какая система ведения хозяйства преобладала, Л. М. Иванов воспользовался сведениями Дворянского поземельного банка (при залогах помещиками своих имений банк обычно фиксировал данные о методах хозяйствования владельцев), охватывающие примерно половину всех дворянских латифундий, т. е. имений с площадью свыше 500 дес., за 1886-1893 гг. В итоге было установлено, что примерно 3/5 крупных помещиков «в основном сдавали свои имения в аренду и исполу», заводя собственное хозяйство лишь на части пахотной площади, размер которой по экономическим районам Украины колебался от 48,9% (Левобережье) до 78,5% (Степной юг). Дальнейшая задача состояла в определении доли помещичьей земли, обрабатываемой с помощью сельскохозяйственных рабочих и трудом крестьян за всякого рода отработки. В этих целях, комбинируя и сопоставляя данные переписи 1897 г. с показателями других источников (учтена, в частности, статистика врачебно-продовольственных пунктов Херсонского и Екатеринославского земств), исследователь определил примерную численность поденных и постоянных сельскохозяйственных рабочих. По Украине в целом их было около 1,5 млн. человек, в том числе около 0,5 млн. - постоянных рабочих. Столь значительное применение вольнонаемного труда «могло иметь место лишь при сравнительно высоком развитии капитализма»,- гласит вывод автора. Погубернское исследование того же вопроса позволило заключить, что «капиталистическая система имела место во всех районах Украины». И вместе с тем к такому же заключению привело исследователя и изучение данных о распространении отработочной системы хозяйства. «Степень развития капиталистической и отработочной систем на Украине зависела от исторических условий и социально-экономического развития,- пишет Л. М. Иванов.- Но не было ни одного района, где бы одна из систем полностью вытеснила другую. Налицо была та переходная ступень, когда приемы старого барщинного хозяйства уживались, а подчас прямо переходили в капиталистическую систему. Такая картина обнаруживается абсолютно во всех уголках Украины, но наиболее ясно - на Левобережье, а в этом районе - в Черниговской губ. Именно здесь, в полосе широкого использования помещиками отработок в самых разнообразных формах... наблюдается медленный, тесно переплетающийся с пережитками барщины, переход к капитализму, к найму рабочей силы. На остальной части Украины доминирующей являлась капиталистическая система, но, однако, и здесь, отработки, а значит, и варварская кабала крестьян, дополняли ее. В некоторых местностях Юга барщинные приемы получили настолько широкое применение, что шли почти вровень с капиталистическими способами ведения хозяйства, Отработочная система являлась свидетельством сохранения средневекового характера

помещичьего и крестьянского надельного землевладения и держалась силой фактически существующих поземельных отношений». И далее, напомнив положение В. И. Ленина о том, что «помещик выступает при отработках в качестве ростовщика, пользующегося нуждой соседнего крестьянина и приобретающего его труд втридешева», Л. М. Иванов подчеркивал: «Можно сказать, что каждый помещик выступал таким ростовщиком, различие было лишь в степени использования ростовщических приемов эксплуатации.

В целом, значение появившегося в печати в первой половине 1960-х гг. цикла исследований по изучению капиталистической эволюции помещичьего хозяйства в рамках определенных территорий (отдельных губерний или даже более крупных районов) трудно переоценить. Они, во-первых, явились хорошим дополнением к ранее выполненным работам, характеризующим некоторые стороны капиталистической эволюции помещичьих хозяйств центральных губерний Европейской России, в прошлом - цитадели крепостничества. Теперь исследованием оказались охваченными капиталистически более развитые западные и южные губернии Европейской России. Именно это обстоятельство, во-вторых, позволило установить принципиальную общность капиталистической эволюции помещичьих хозяйств на территории всей Европейской части России, Она выражалась в неразрывном переплетении докапиталистических (полукрепостнических), раннекапиталистических (торгово-ростовщических) и собственно капиталистических приемов и методов эксплуатации крестьян и сельскохозяйственных рабочих в помещичьих хозяйствах. В-третьих, изучение порайонных особенностей капиталистической эволюции помещичьих хозяйств позволило установить, что эти особенности сводятся, в основном, к различному сочетанию трех только что указанных основных форм и методор эксплуатации, применяемых в помещичьих хозяйствах. В этом смысле пространственное, территориальное преобладание той или иной формы эксплуатации, от полукрепостнической в центральных районах страны до собственно капиталистической в степных районах Украины, отражает последовательность смены этих форм во времени: по отношению к центральным губерниям аграрные отношения в Белоруссии - будущая стадия развития и, наоборот, аграрные порядки в центре в какой-то мере отражают прошлое западных губерний. Грубо и приближенно можно сказать, что, двигаясь с севера-востока на юго-запад европейской части России, можно наблюдать вместе с тем и характер капиталистической эволюции помещичьих хозяйств во времени. Наконец, в-четвертых, пользуясь материалом конкретно-исторических исследований и имея в виду преобладающие формы эксплуатации в тех или иных районах, можно попытаться найти и терминологические определения основных стадий капиталистической эволюции помещичьих хозяйств. В качестве одного из возможных решений мы со своей стороны предложили бы такие дефиниции: отработочные хозяйства, использующие труд и инвентарь крестьян, находящихся в экономической зависимости от помещиков

отработочные хозяйства, использующие труд крестьян и помещичий инвентарь; капиталистические хозяйства с преобладанием вольного найма сельскохозяйственных рабочих,- с целой гаммой трудноуловимых переходов от одной стадии эволюции к другой. Первая из указанных стадий капиталистической эволюции помещичьих хозяйств преобладала в центре, вторая - в западных губерниях, третья - на юге Европейской России. В целом же по стране еще далеко не сложились капиталистические аграрные порядки.

Что же касается некоторых общих заключений, связанных с вопросом о предпосылках аграрно-крестьянской революции и типом капиталистического развития, то к ним целесообразно вернуться после рассмотрения итогов монографического изучения помещичьих имений как своеобразных хозяйственных комплексов.

В небольшом цикле работ, к рассмотрению которого мы теперь переходим, отчетливо выделяются две группы исследований. В первой содержатся характеристики отдельных крупных помещичьих хозяйств, во второй - собирательные характеристики определенных групп помещичьих имений. Обе группы объединяются в единый цикл не только тематически, но также характером источников и методикой их обработки. Отмечая трудности выяснения сравнительной распространенности отработочной и капиталистической системы ведения помещичьего хозяйства, В. И. Ленин указывал в книге «Развитие капитализма в России», что «точных статистических данных по этому вопросу нет» и, чтобы собрать их, «потребовался бы учет не только всех имений, но и всех хозяйственных операций во всех имениях». Это и попытались проделать авторы работ рассматриваемого цикла. Если при территориальной группировке исследователи подходили к ответу на вопрос о характере системы ведения помещичьего хозяйства на основании внешних по отношению к помещичьему хозяйству сведений - поуездных (погубернских) данных об аренде, найму рабочей силы, применению машин и т.п., то в данном цикле работ предпринималась попытка подойти к ответу на тот же вопрос на основании обработки хозяйственной отчетности помещичьих хозяйств, т. е. внутренней документации одного или взаимосвязанного комплекса имений.

Понятно, почему при таком подходе к теме исследователи начали с монографического изучения отдельных помещичьих хозяйств. Избранные ими объекты служили своего рода лабораторией для выработки и накопления приемов и навыков изучения новых и необычных видов источников, обращаться к которым вследствие их специфичности и размеров поначалу было просто страшновато. Вполне можно представить себе состояние исследователя, когда в ЦГИАЛе к нему на стол клали, например, годовой отчет расположенного в Полтавской губернии Карловского имения герцогов Мекленбург-Стрелицких - «колоссальное бухгалтерское творение в нескольких частях (от 10 до 18 томов) с подробнейшими

расшифровками всех статей баланса». Залезать в дебри всех хитросплетений такого произведения нужно было с оглядкой на то, что «управляющие и конторщики в обилии отчетных данных нередко топили свои темные махинации с хозяйским добром» и опасность попасть в расставленные для простаков ловушки была вполне реальной перспективой. Однако в конечном счете нелегкий труд разобраться в бесчисленных колонках цифр окупался содержанием полученных сведений и опасения сменялись сожалением по поводу того, что не так уж много подобных томов сохранилось на стеллажах наших архивохранилищ.

Уже в мае 1960 г. на памятной сессии Научного совета по проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции» Л. П. Минарик, в то время аспирантка Государственного исторического музея в Москве, все свое выступление посвятила характеристике Ракитянского имения Юсуповых, расположенного в Курской губернии. В конце того же года была напечатана ее статья на эту тему - первая в советской историографии работа по монографическому изучению крупного помещичьего имения в хронологических рамках с 1907 по 1913 г. Через два года появился в печати очерк А. М. Анфимова «Карловское имение Мекленбург-Стрелицких» и еще один очерк Л. П. Минарик о Ракитянском имении Юсуповых, теперь уже в хронологических рамках с 1900 по 1914 г.. Наконец, на Кишиневской 1964 г. сессии Аграрного симпозиума Д. И. Будаев выступил с сообщением о земледельческом хозяйстве помещика Барышникова (Дорогобужский уезд Смоленской губ.).

Отдельно скажем о двух сообщениях львовского исследователя Е. Н. Гуменюка. Оба проанализированных им хозяйственных комплекса помещичьих имений - графов Потоцких под Львовом и графов Дзедушицких (Бродский уезд Восточной Галиции) - были расположены за пределами территории тогдашней России и входили до первой мировой войны в состав Австро-Венгрии.

Тем не менее, результаты исследований Е. Н. Гуменюка следует учитывать в нашем обзоре в интересах сравнительно-исторического сопоставления типологически сходных процессов эволюции помещичьих хозяйств.

Понимая ограниченность сферы наблюдений, авторы первых монографических описаний крупных помещичьих имений всячески подчеркивали предварительный характер полученных результатов и выводов. И тем не менее, значение некоторых наблюдений итогового характера, к которым пришли первые исследователи помещичьих имений, как хозяйственного комплекса, трудно переоценить. И дело не только в том, что помещичьи хозяйства приобретали осязаемые конкретные очертания. Сопоставление результатов монографических характеристик помещичьих имений, расположенных в различных экономических районах, выявляет и общие черты их капиталистической эволюции. Здесь мы отметим лишь некоторые из них.

Все названные выше авторы избрали для своих наблюдений

передовые, наиболее развитые хозяйства соответствующих районов. «Ракитянское имение Юсуповых в смысле капиталистической организации хозяйства представляло собой одну из наиболее передовых экономий Центрально-черноземного района»,- указывала Л. П. Минарик. - Характеризуя Карловское имение, А. М. Анфимов подчеркнул, что «объектом исследования в данном случае было не рядовое, типичное для Левобережья Украины помещичье хозяйство, а одно из самых передовых, хорошо организованных капиталистических экономий, с предельным для своего времени и места агротехническим уровнем производства».- «Перед нами типичный образец передового помещичьего хозяйства в условиях прусского пути развития сельскохозяйственного капитализма»,- так характеризует подльвовские имения Потоцких Е. Н. Гуменюк. Лишь имение Барышниковых, по заключению Д. И. Будаева, «в определенном смысле было типичным помещичьим имением Смоленской губ. Оно не выделялось чем-либо среди других и ни разу не попало в описание примечательных хозяйств».

Рассмотрение некоторых итогов монографического изучения помещичьих хозяйств целесообразно начать поэтому с исследования Д. И. Будаева. Над фондом имения Барышниковых исследователь работал, находясь под впечатлением дискуссии об уровне развития капитализма в сельском хозяйстве России, начавшейся весной 1960 г.. Естественно поэтому, что вопрос о системе ведения хозяйства в имении Барышниковых, о соотношении капиталистических методов эксплуатации и отработок интересовал его в первую очередь. Внимательное изучение данных хозяйственной отчетности, сохранившихся в Государственном архиве Смоленской области, привело Д. И. Будаева к заключению, что «развитие помещичьего хозяйства шло по пути капитализма. Но, по крайней мере, до конца XIX в. в имении Барышникова в земледелии преобладали отработки». Исследователь подсчитал также, что свыше 40 % удобной земли, которой владели Барышниковы в Дорогобужском уезде Смоленской губернии (помимо этого, они имели имения в Нижегородской, Саратовской и Пензенской губерниях) «постоянно находились в мирской, полукрепостнической аренде у крестьян». Конкретизируя этот вывод, Д. И. Будаев установил, что наемный труд в имении применялся при обслуживании господского дома, по найму нанималась администрация экономий и находившиеся при ней рабочие. Достаточно широко применялся труд сроковых рабочих и поденщиков на ремонтных и полевых работах. Однако основные сельскохозяйственные работы выполнялись с помощью отработок самых различных видов. Характеризуя их, Д. И. Будаев пишет: «Это были и обработка „кустов" („кругов"), и отработки в узком смысле слова, когда помещик расплачивался за труд крестьян угодьями, и испольщины, когда плата производилась продуктом, и издельный наем с денежной оплатой. Все это, говоря словами В. И. Ленина, „прямое переживание барщинного хозяйства". Широкое использование вольнонаемного труда, как видим, сочеталось у Барышникова с самыми разнообразными приемами отработок».

Распространение отработок в имении Барышниковых объяснялось не только крестьянским малоземельем. Д. И. Будаев проанализировал «книгу должников», заведенную помещиком в 1894 г. на крестьян трех окрестных деревень. Записи этой книги показывают, что «должников было по каждой деревне на одного меньше числа надельных дворов по переписи 1885 г.», что «размер недоимки и долга находится в прямой зависимости от числа душ во дворе, а уплата одинаково рассрочена, за редкими исключениями, до 1910 г.». Исследователь склонен думать, что «долг» образовался «вследствие того, что помещик взял на себя уплату каких-то постоянных крестьянских платежей (возможно, выкупных)». О размерах этого долга говорят также цифры: в 1894 г. за 91 крестьянином накопилось недоимки 1347 руб. 26 коп. и состояло долга 7877 руб. 42 коп. До 1910 г. крестьяне уплатили 4505 руб. 62 коп., из них 1511 руб. 65 коп. отработками (33,6%). До 1901 г. отработки, как способ погашения долга, решительно преобладали, достигая 84,2%, в последующие годы доля их снизилась до 3,3%. Такое падение было связано с тем, что труд крестьян трех закабаленных деревень использовался главным образом на строительстве завода сухой перегонки дерева. С прекращением строительства (1901 г.) объем отработок резко сократился.

Что же касается соотношения капиталистической и отработочной систем при выполнении собственно полевых работ, то для пореформенного времени Д. И. Будаев смог учесть лишь отработки первого вида, которые исполнял крестьянин, имеющий рабочий скот и инвентарь. Обработка соответствующих данных позволила сделать вывод, что «на любом отрезке пореформенного тридцатилетия площадь, обрабатываемая крестьянином за отработки, составляла большую часть». «Если бы оказалось возможным учесть отработки второго вида, особенно распространенные на уборке урожая, то картина преобладания отработок стала бы еще более рельефной», - добавляет Д. И. Будаев. В начале XX столетия, по-видимому, стали преобладать отработки второго вида. Исследователю не удалось подвергнуть статистической обработке имевшиеся в его распоряжении данные. Однако «ярким свидетельством такой эволюции отработок, - пишет Д. И. Будаев, - являются удивительные колебания «поденной платы», которые прослеживаются по некоторым книгам учета работ, произведенных поденщиками». За одинаковую работу на уборке сена одни поденщики получали по 1 руб. 10 коп. в день, другие - 70 коп., были и такие, Которым уплачивалось по гривеннику. «В действительности, - справедливо отмечает Д. И. Будаев, - поденщиками были только первые, вторые оказываются заранее нанявшимися «по условию», третьи-обрабатывали «за послугу»...». «Заработная плата» поденщиков второй категории состояла из поденной платы, носившей в основном капиталистический характер, и отработку взятого ранее в долг. «Появление такой своеобразной категории поденщины - показатель, с одной стороны, углубления капиталистических отношений, с другой-мучительно сложного характера капиталистической

эволюции помещичьего хозяйства», - таков итоговый вывод Д. И. Будаева.

Обратимся к характеристике Ракитянского имения Юсуповых, изученного Л. П. Минарик. Уже приведенные ею данные о наличии в имении сельскохозяйственной техники убедительно свидетельствуют, насколько далеко зашла капиталистическая перестройка этой крупнейшей в Центрально-черноземном районе помещичьей экономии. «В 1910 г.,- свидетельствует Л. П. Минарик, - в Ракитянском имении было сосредоточено около половины всей сельскохозяйственной техники, имевшейся в 757 частновладельческих хозяйствах Грайворонского уезда». Тем не менее живого и мертвого инвентаря в имении не хватало, и на полевых работах широко практиковалось использование крестьянского инвентаря, орудий и скота. Итак - и здесь отработки. Каково соотношение капиталистической и отработочной форм хозяйства? Приводим итоговые результаты подсчетов Л. П. Минарик: «...в 1904 г. на капиталистические формы производства приходился 41% стоимости произведенных работ, 59% - на отработочные. В 1907 г. соответственно 46 и 54%, и в 1910 г.- поровну».

Присматриваясь к особенностям найма сельскохозяйственных рабочих, Л. П. Минарик выяснила, что большинство из них представляют «обязанные» зимней ссудой крестьян. При этом «рост выданных рабочим задатков показывает, что с развитием помещичьего хозяйства расширялась и «зимняя наемка» - кабала беднеющего окрестного крестьянства». Широкое распространение «зимней наемки» подчеркивает не только слабое развитие капитализма в районе в целом. Оно также приводит к выводу, что, «очевидно, именно крупные помещичьи капитализирующиеся хозяйства являлись главными рассадниками кабалы окрестного крестьянства; иначе трудно было бы объяснить, почему в наиболее развитом и крупном хозяйстве, Ракитянском имении, заработки наемных рабочих были значительно ниже средних по району». Справедливо квалифицировав сдельный наем такого рода, как «одну из разновидностей отработочной системы», Л. П. Минарик смогла ответить и еще на один весьма важный вопрос, на вопрос о количестве закабаленных таким образом крестьян в конце XIX в. и в 1913 г. Приведенные ею подсчеты показывают, что «расширение помещичьего хозяйства присходило одновременно с расширением полукрепостнической эксплуатации крестьян в виде сдельного найма. В орбиту тяжелой полукрепостнической эксплуатации вовлекалось все большее число мужского и женского населения окрестного района. Роль капитализирующихся помещичьих хозяйств в сохранении и укреплении полукрепостной кабалы крестьянства доказывается этими данными вполне убедительно».

Карловское имение Мекленбург-Стрелицких, изученное А. М. Анфимовым, по уровню своего развития стояло выше Ракитянского. За 20 лет - с 1893 по 1914 г.- вложенный в хозяйство капитал увеличился почти в 5 раз, с 563 тыс. до 2628 тыс. руб. Особенно быстро он возрастал с начала XX в., когда с постройкой собственного

сахарного завода стала резко возрастать посевная площадь. В имении был налажен не только ремонт, но и изготовление некоторых сельскохозяйственных орудий (в слесарно-механической мастерской было занято до 140 рабочих); хорошо была поставлена опытная работа с разными сортами хлебов и корнеплодов; непрерывно увеличивались расходы на удобрение; по урожайности хлебов Карловское имение шло далеко впереди крестьянского хозяйства уезда, и т. д.

И тем не менее общие черты трансформации феодального поместья в капиталистическое юнкерское хозяйство, отмеченные Д. И. Будаевым и Л. П. Минарик, черты, заключающиеся в неразрывном переплетении капиталистических и отработочных методов ведения хозяйства, с полной определенностью проявляются и в данном случае. Если в начале XX в. силами экономии убиралось всего лишь 5% посевных площадей, то в 1914 г. - уже больше половины. «Но при этом нельзя не обратить внимание на то, - пишет А. М. Анфимов, - что размер площади, убираемой крестьянами в порядке отработок и испольщины, не только не уменьшился, а даже несколько увеличился... Таким образом, в отношении помещичьего хозяйства значение отработок сильно упало, для крестьянского хозяйства отработки остались в том же объеме, тогда как тяжесть их все время увеличивалась. Другими словами, капиталистическая перестройка помещичьего хозяйства в данном случае не привела не только к ликвидации, но даже и к сокращению отработок». Обратившись в этой связи к состоянию крестьянских хозяйств, расположенных поблизости от Карловской экономии, А. М. Анфимов восстановил «картину медленного вымирания самостоятельного крестьянского хозяйства в районе капиталистически развивающегося помещичьего имения, вытеснения его из сельскохозяйственного производства, мучительного превращения закабаленных госйодской экономией мелких хозяйств в сельских пролетариев. При этом важно то, что процесс обнищания крестьянства опережал ход действительной его пролетаризации, так как имение, оснащаясь машинной техникой, не могло поглотить и занять всю излишнюю рабочую силу крестьянских хозяйств».

По-видимому, Карловское имение действительно относилось к тем немногим помещичьим экономиям, развитие которых по пути капитализма зашло значительно дальше других. Следующую стадию капиталистической эволюции помещичьего хозяйства, его окончательную трансформацию в юнкерски-предпринимательское, мы можем наблюдать уже за пределами тогдашней Российской империи. Обратимся к характеристике подльвовских имений Потоцких, данной Е. Н. Гуменюком. Перед нами-«тип сельскохозяйственного предприятия, полностью преобразованного на коммерческой основе»,- многоотраслевое хозяйство с хорошо поставленным севооборотом, торговым скотоводством, разумной эксплуатацией лесных дач, с несколькими предприятиями по переработке сельскохозяйственных продуктов. Хозяйство в целом давало устойчивую прибыль. Подавляющая часть работ в фольварках собственной администрации выполнялась собственным инвентарем

и наемными рабочими. Важным источником средств для ведения хозяйства была, во-первых, крупная предпринимательская аренда. Потоцкие сдавали в аренду на срок от 6 до 12 лет за денежный чинш «полностью устроенные фольварки; иногда - с принадлежащими к ним мелкими промышленными предприятиями - винокуренными заводами, мельницами и пр.» . Мелкая земельная аренда большого развития не имела. Другим, не менее важным источником средств для ведения помещичьего хозяйства был банковский кредит, причем на центральные австрийские банки приходилось 83,3% всего долга. Наконец, Потоцкие вкладывали значительные капиталы в операции с ценными бумагами, - исследователь упоминает о предприятиях угольной промышленности, в делах которых были заинтересованы хозяева подльвовских имений. Следует в этой связи отметить, что конкретный материал, привлеченный Е. Н. Гуменюком, подтверждает и конкретизирует положения доклада М. Ф. Лебовича на сессии аграрного симпозиума в Вильнюсе (1963 г.). Исследуя аграрные отношения габсбургской Венгрии в эпоху империализма, М. Ф. Лебович подчеркнул, что в начале XX в. «финансовая буржуазия становится прямой защитницей помещичьих латифундий», что «сращивание интересов феодальной знати с монополистическим капиталом обусловливало впоследствии борьбу против монополистического капитала за перерастание буржуазно-демократической революции в 1918 г. в Венгрии в социалистическую революцию».

Если, таким образом, передовые помещичьи экономии в России еще превращались в юнкерско-капиталистические сельскохозяйственные предприятия, то подльвовские имения Потоцких уже стали таковыми. Тем не менее, подчеркивает Е. Н. Гуменюк, характерной особенностью хозяйственной жизни имений Потоцких «является противоречивое сочетание... таких черт капиталистически развитого хозяйства, как наличие собственной производственной базы, применение передовой агротехники, высокая товарность производства, использование кредита и коммерческий расчет с остатками полуфеодальных методов эксплуатации труда и явными признаками хозяйственного паразитизма». Остатки полуфеодальных методов эксплуатации выражались в структуре заработной платы постоянных рабочих-лишь часть ее выплачивалась деньгами, а остальное - натурою в виде хлеба, корма для одной коровы, дровами, земельным участком для огорода (0,15 га); до 1910 г. в имении практиковались отработки под ссуду денег и хлеба, - «по-видимому, - отмечает Е. Н. Гуменюк, - кабала доминировала над свободным наймом» и далее пишет: «Для местных рабочих свободного капиталистического найма в сельском хозяйстве Галиции фактически не существовало, так как по установившемуся здесь обычаю наем рабочих в селе соседнего помещика рассматривался как проявление недобрососедских отношений. Галицкие помещики крепко оберегали этот обычай, и говорить о свободном найме можно только относительно пришлых рабочих»; наконец, вплоть до 1910 г. в имении Потоцких сохранялись типичные поборы феодального времени - взимание платы «за

проезд через фольварк», «за разрешение стирки в пруду» и т. п.

Мы не говорим уже о такой, постоянно встречающейся в счетах среди доходных статей фольварков, графе, как «штрафы с челяди».

В целом, подводит Е. Н. Гуменюк некоторые итоги своим наблюдениям, хозяйство Потоцких, «сложившись в недрах феодального общества, не на базе вольнонаемного труда, и через замену труда барщинного крестьянина с наделом трудом безнадельного батрака из тех же барщинных крестьян... несло в себе черты строя, его породившего, и выступало как самый ярый хранитель патриархальных отношений не только в хозяйстве, но и во всем строе сельской жизни». В развитии сельскохозяйственного капитализма магнатское поместье типа имений Потоцких «играло двойную и противоречивую роль. Развивая, в погоне за прибылью, производительные силы собственного хозяйства, оно, вместе с тем, консервировало старые производственные отношения со всеми последствиями их обратного воздействия на производство как внутри хозяйства, так и вне его. Сравнительно высокий уровень развития и известную экономическую устойчивость даже в неблагоприятных условиях ему обеспечивали остатки феодальных привилегий, большие внутренние хозяйственные резервы и поддержка буржуазно-помещичьего государства».

Мы охарактеризовали первые опыты монографического изучения советскими историками-аграрниками помещичьих хозяйств конца XIX-начала XX столетий. Можно констатировать, что проделанная, работа дала чрезвычайно много для конкретизации представлений относительно характера и стадий их эволюции, для уточнения ряда выводов, сделанных при порайонном изучении помещичьих хозяйств России в. период империализма.

Еще больше дали охарактеризованные опыты для выработки методики изучения помещичьих имений по их хозяйственной отчетности и другой документации, связанной с деятельностью помещиков-предпринимателей. И вряд ли случайно, что параллельно с первыми монографическими описаниями отдельных помещичьих экономий начались интенсивные поиски путей перехода к собирательным характеристикам определенных групп и комплексов помещичьих хозяйств. Л. П. Минарик принадлежит и первый опыт обобщенной характеристики весьма значительной по своему экономическому и политическому весу группы дворян-землевладельцев. Она отказалась от принципа изучения помещичьих хозяйств в пределах определенного экономического и административного района. «Думается, - писала она в докладе сессии Аграрного симпозиума в Вильнюсе (1963 г.),- что в основе изучения экономической природы этого (помещичьего. - К- Т.) класса должна лежать группировка землевладельцев по размерам их земельной собственности и изучение специфики каждой группы в отдельности». В распоряжении исследователя не было сводных, в масштабе всей страны, статистических данных о распределении помещичьей земли по личным собственникам. Такую статистику ей пришлось создать заново. В этих целях Л. П. Минарик была проделана

весьма трудоемкая и кропотливая работа по выявлению разрозненных списков помещичьих владений и составлению на их основе сводного по 49 губерниям Европейской России пофамильного списка этих владений с подсчетом общей площади землевладения каждого личного собственника. Анализ полученных данных позволил «предварительно наметить три группы помещиков, которые предстоит изучить в будущем:

1) с землевладением от 500 до 10 тыс. дес.,

2) от 10 тыс. до 50 тыс. дес. и

3) свыше 50 тыс. дес. на каждого личного собственника».

Сама Л. П. Минарик в качестве объекта своего специального исследования избрала последнюю из намеченных групп, приступив, таким образом, к структурному изучению помещичьего класса. В докладе на сессии Аграрного симпозиума в Вильнюсе (1963 г.) была дана общая характеристика крупнейших латифундистов России. На следующей сессии, в Кишиневе (1964 г.), Л. П. Минарик выступила с сообщением «Об уровне развития капиталистического земледелия в крупном помещичьем хозяйстве Европейской России конца XIX - начала XX в.». В этом же году была опубликована ее статья источниковедческого характера, а в. начале следующего года Л. П. Минарик успешно защитила диссертацию, в которой были обобщены результаты ее исследований и публикаций. Назовем, наконец, еще одну статью Л. П. Минарик - «Происхождение и состав земельных владений крупнейших помещиков России конца XIX - начала XX в.», которая вышла из печати уже после защиты диссертации.

Остановимся лишь на некоторых принципиально важных выводах ее исследования. Прежде всего - это вопрос о степени концентрации помещичьего землевладения. На основании «Статистики землевладения 1905 г.» к группе крупнейших латифундий относились владения площадью свыше 10 тыс. дес. каждое. За неимением других данных было принято приравнивать число этих латифундий, к числу их владельцев. Соотнесение указанных показателей приводило к выводу, что на каждого крупнейшего собственника приходилось по 29,7 тыс. дес. земли. Однако статистическое выделение группы крупнейших помещиков, выявление ее фамильного состава, состава владений, а также подсчет площади землевладения каждого из крупнейших аграриев позволили Л. П. Минарик установить, что в группу входило 155 крупнейших землевладельцев страны с общей площадью в 16,2 млн. дес., т. е. 1/5 часть всего частного личного землевладения страны на 1905 г., на каждого из них приходилось в среднем по 104 тыс. дес. земли. Тем самым было доказано, что официальный источник - «Статистика землевладения 1905 г.», группируя помещичью землю по размерам владений, «фактически скрывает наличие в стране ничтожной по численности, но экономически чрезвычайно мощной группы, где средний размер землевладения на каждого собственника был в три с половиной раза выше того, который показывает нам официальная правительственная статистика». При этом, выявив родственные отношения крупнейших помещиков, Л. П. Минарик показала, что фактически концентрация была еще выше.

По своему сословному составу группа была преимущественно дворянской: 93°о земли в ней принадлежало дворянам и 7% лицам недворянского сословия: из площади дворянского землевладения 98% земли принадлежало представителям старинной титулованной знати (гр. Шуваловы, кн. Мещерские, 9 семей представителей крупнейшей знати польского происхождения, 5 фамилий, связанных родственной близостью с царствующим домом) и только 2% - недавним купцам и почетным гражданам, получившим дворянские дипломы.

Л. П. Минарик установила., во-первых, особую живучесть, устойчивость крупнейшего помещичьего землевладения по сравнению с прочими его разрядами. Как известно, развитие капитализма выражается, помимо всего прочего, в раздроблении крупной земельной собственности, возникшей на базе феодальных производственных отношений. Так было и в России. В целом по стране с 1887 по 1911 г. дворянское землевладение убавилось (без Прибалтики) примерно на 30%. Вместе с тем площадь крупнейшего землевладения с 1890-х по 1911-1913 гг. уменьшилась примерно на 500 тыс. дес. Сокращение составило, таким образом, всего лишь 3%. Отвечая на вопрос, почему так произошло, в чем причины особой живучести, устойчивости крупнейших латифундий, Л. П. Минарик остановилась на наиболее характерных особенностях изучавшейся ею группы крупнейших земельных собственников. Одна из них состояла в том, что крупнейшие помещики были связаны с несколькими разнородными отраслями промышленности. Это верно не только по отношению к собственникам уральских латифундий (они же собственники горных предприятий); это верно и в отношении сахарного производства, лесной и винокуренной промышленности. Такой тип крупного помещика-промышленника, за исключением уральских магнатов, сложился в 1890-х - начале 1900-х гг. Указанная особенность делает понятным и то обстоятельство, что проникновение банковского капитала в земледелие особенно активно шло именно в данной группе земельных собственников. В исследовании хорошо обоснован вывод о том, что «ни на каких других группах помещиков влияние империализма не отразилось так, как на высшей группе», что «империализм в России в первую очередь втягивал в свою сферу верхушку помещичьего класса». Была, наконец, и еще одна причина особой устойчивости крупнейших латифундий в России. Вся группа составляла основное ядро придворной камарильи, второго, по определению В. И. Ленина, негласного правительства России. Именно с этим связана ее особая, целенаправленная поддержка со стороны царизма. Она проявлялась в преимущественном ограждении землевладения этой группы от продажи и раздробления путем учреждения майоратов, в предоставлении льготных кредитов через Государственный и земельные банки и т. д.

Наконец, в-третьих, Л. П. Минарик выявила механизм капитализации крупнейших помещичьих латифундий, особенности перехода отработочных помещичьих хозяйств к хозяйствам капиталистического

типа. Подчеркнув, что крупнейшие землевладельцы «были самыми крупными помещиками-крепостниками и именно они же были самыми крупными помещиками-капиталистами», Л. П. Минарик установила, что крупные капиталистические экономии представляли собой отдельные островки среди отсталых помещичьих хозяйств, что во владениях одного собственника капиталистические хозяйства сочетались с полукрепостническими латифундиями, за счет усиленной эксплуатации которых на полуфеодальной основе выкачивались средства для организации капиталистической экономии. В этой связи, возвращаясь к основному вопросу полемики на сессии Научного совета по проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции» в мае 1960 г. - о преобладании капиталистической или отработочной системы ведения помещичьего хозяйства - Л. П. Минарик на основе конкретных расчетов показала, с одной стороны, что крупные латифундисты рассматриваемой ею группы вели капиталистическое хозяйство лишь на 1/5 принадлежавшей им пахотной площади. С другой стороны, ей удалось показать, что в так называемом собственном владельческом хозяйстве капиталистическая система не только не преобладала, но занимала подчиненное по отношению к системе отработочной и смешанной положение. И, наконец, изучая систему арендных отношений, Л. П. Минарик пришла к выводу, что капиталистическая аренда достигла 35%, а крепостническая-65%. Ее вывод по вопросу о соотношении капиталистической и отработочной систем ведения хозяйства гласит, что в пределах изучаемой ею группы «полукрепостнические приемы хозяйства обработки земли отсталым крестьянским инвентарем преобладали и на площади экономической запашки, и на площади пашни, сдававшейся в аренду».

Так было конкретизировано содержание ленинских положений, о том, что в России «преобладает мелкая культура на крупных латифундиях», что «в общем и целом современное помещичье хозяйство в России больше держится крепостническо-кабальной, чем капиталистической системой хозяйства».

В этой связи из большого комплекса вопросов чисто источниковедческого характера, затронутого Л. П. Минарик, нельзя не остановиться на ее критике методики С. А. Короленко при определении соотношения систем помещичьего хозяйства. Как известно, данные С. А. Короленко на 1880-е годы были использованы Н. Ф. Анненским в его картограмме, в свою очередь, легшей в основу ленинских выводов о географическом размежевании районов Европейской России по степени преобладания той или иной системы. Л. П. Минарик подчеркивает, что «сам В. И. Ленин критически относился к данным С. А. Короленко, указывая на неточность его данных, связанную с методикой их составления и получения, на приблизительность этих данных и т.п.». Поэтому Л. П. Минарик заинтересовалась вопросом, в чем же. состояли эти неточности. Ей удалось установить, что С. А. Короленко не делал никаких подсчетов об абсолютных размерах помещичьей запашки, обрабатываемой

крестьянским и помещичьим инвентарем. Он брал сообщение о преобладающей системе хозяйства в том или ином помещичьем владении и всю площадь владения относил к этой системе. Это, конечно, было грубым упрощением. Однако до исследования Л. П. Минарик, предпринявшей попытку определения системы хозяйства на основании учета хозяйственных операций, трудно было судить, какие искажения дает методика С. А. Короленко, каковы размеры этих искажений. Теперь это стало возможно, поскольку Л. П. Минарик произвела на материале исследуемой ею группы помещичьих латифундий двойные подсчеты - и по своей методике, и по методике С. А. Короленко. В первом случае доля пашни, обрабатываемая капиталистически (как владельцами, так и арендаторами) составила 46%, во втором- около 60%.

Приведем заключительный вывод работы Л. П. Минарик. «Экономический анализ исследуемой группы показывает, что и землевладение, и землепользование, и в значительной мере собственноe помещичье хозяйство ее были полукрепостническими.. Крупнейшие латифундии являлись центрами и капиталистической, и в еще большей степени полукрепостнической эксплуатации миллионных масс крестьянства. Крупнейшие аграрии страны занимали первое место по той реакционной роли, которую в эпоху империализма играл весь помещичий класс страны... Поскольку наиболее интенсивное сокращение дворянской земельной собственности затронуло группы менее крупного дворянства, относительная величина площади землевладения крупнейших помещиков увеличилась», и «это относительное упрочение экономических позиций всей группы в целом не могло не привести к обострению противоречий в стране, противоречий между развивавшимся капитализмом (и в городе, и в деревне) и громадными остатками крепостничества, связанными с существованием помещичьего землевладения».

В целом диссертация Л. П. Минарик с серией относящихся к ней публикаций - важная веха в развитии наших представлений о помещичьем хозяйстве империалистической России. Она ввела в оборот новый тип источников и подробно раскрыла методику работы над ними. Она положила начало структурному изучению класса русских помещиков и доказала, что общий процесс развития, капитализма по-разному проявлялся в различных разрядах помещичьих хозяйств и не сразу отражался на собственно земледельческом производстве. Л. П. Минарик продвинула далеко в перед ход дискуссии об уровне развития капитализма в земледелии России в начале XX в., доказав, что в группе земельных владений крупнейших помещиков в целом преобладала отработочная система земледельческого хозяйства, хотя и капиталистическая система достигла сравнительно высокого уровня. Вместе с тем-и это тоже хорошо характеризует исследователя- Л.П. Минарик вовсе не абсолютизирует ни свой вывод, ни найденный ею подход к изучению вопроса. Имея в виду положение о преобладании

отработочной системы в хозяйствах крупных земельных собственников, Л. П. Минарик оговаривалась: «Этот вывод преждевременно распространять на все помещичье хозяйство страны в целом. Для того, чтобы сделать обобщающий вывод, надо конкретно проанализировать состояние помещичьего хозяйства по отдельным географическим районам».

На сессии Аграрного симпозиума в Кишиневе (1964 г.) Л. И. Легошин выступил с сообщением о землевладении и землепользовании на Урале в 1906-1917 гг. Из ряда затронутых им вопросов выделим два, относящихся к нашей теме. Как и Л. П. Минарик, Л. И. Легошина интересовал вопрос об изменениях в дворянском землевладении в период между первой и второй буржуазно-демократическими революциями в России. Но если Л. П. Минарик в основу своей группировки положила размеры дворянских владений, то Л. И. Легошин рассмотрел изменения в дворянском землевладении отдельно для горнозаводских и сельскохозяйственных районов Урала. Мобилизованный фактический материал позволил автору сделать вывод о том, что в горнозаводских латифундиях землевладение не претерпело существенных изменений: «...заводчики (они же помещики) либо продолжали срывать наделение горнозаводского населения землей, либо старались принудить его принять низкий надел и только на «ревизские души», то есть на тех, которые попали в списки последней ревизия крепостных. Мастеровые же и крестьяне требовали высшего надела на каждую наличную душу. Вопрос этот не был решен вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции».

Наоборот, в сельскохозяйственных районах Урала изменения в землевладении были более значительны. В Уфимской губ. дворянское землевладение уменьшилось на 48% - с 1403 тыс. в 1905 г. 727 тыс. дес. в 1925 г. Помещики Пермской губ. за 1908-19.13 гг. утратили по неполным данным более 77 тыс. дес. Л. И. Легошин, к сожалению, не сопоставил размеров дворянских латифундий в горнозаводских и сельскохозяйственных районах Урала, но зато он подтвердил сделанное Л. П. Минарик наблюдение, что большей устойчивостью отличаются те помещичьи латифундии, которые сочетают собственно земледельческую деятельность с промышленным предпринимательством.

Другое интересное наблюдение Л. И. Легошина касается крестьянского землевладения. За период 1907--1916 гг. оно «хотя и увеличилось, но не претерпело коренных изменений, поскольку громадная масса земель оставалась в собственности дворян». Не изменился и характер эксплуатации крестьянской массы. Но только место помещиков-дворян стали занимать «новые помещики»- кулаки. «Если а 1905 г.- приводит Л. И. Легошин результат своих подсчетов, -- в Уфимской губернии было зарегистрировано 371 случая испольной аренды, то в 1914 г. - 399, случаев отработочной аренды в 1905 г.- 11, в 1913 г. - 10. Там, где пыли распроданы помещичьи земли, малоземельные крестьяне попадали в кабалу к кулакам. В 1905 г. в Уфимской губернии из 374 случаев испольной

аренды на аренду у кулаков приходилось 183 случая, а в 1914 г. из 399 случаев - 305». Таким образом, характер, «качество» капитализма в российской деревне не всегда объясняется наличием (или отсутствием) помещичьего землевладения-этот вывод закономерно вытекает из всего изложения Л. И. Легошина.

Судя по предварительной публикации кратких тезисов, большой интерес представляет работа латвийского историка Л. Балевицы «О структуре и доходности дворянских имений Лифляндской губернии накануне первой мировой войны». Автор подверг изучению материалы хозяйственной отчетности 80 имений Лифляндской губернии - многоотраслевых капиталистических хозяйств, в которых ведущее место занимает молочное скотоводство. В основу группировки имений положен, таким образом, территориальный признак, в качестве главного метода исследования избран учет хозяйственных операций в каждом имении. Это позволило автору охарактеризовать собственно сельскохозяйственное производство, определить структуру товарной продукции промышленных предприятий, организованных владельцами на территории своих имений, рассмотреть вопрос о степени эксплуатации наемных рабочих и сделать выводы о прибыльности и рентабельности всего хозяйственного комплекса. «Накануне первой мировой войны большинство центров имений были капиталистически организованными предприятиями», - указывает автор. Вместе с тем, подчеркивает он, «на помещичьей земле существовало мелкое хозяйство арендаторов, полузерников, батраков с наделом, в котором применялись примитивные орудия труда». Общий вывод исследователя: «Большие земельные площади в границах имений оставались вне нововведений, которые принесло с собой развитие капитализма в сельском хозяйстве. Поэтому и большие латифундии, невзирая на капиталистическую организацию хозяйства их центров, являлись тормозом на пути дальнейшего развития сельского хозяйства Лифляндии».

Мы можем, таким образом, констатировать, что к середине 1960-х гг. советские аграрники сделали немалые успехи в изучении экономического строя помещичьих хозяйств. Были мобилизованы источники самого различного характера и разработана методика их изучения; расширились территориальные границы наблюдений, прежде всего за счет северо-западных, западных и юго-западных губерний царской России; наряду с территориальным подходом, началось изучение помещичьих хозяйств по различным социальным группам помещичьего класса; обрисовался и комбинированный подход к изучению экономики помещичьих хозяйств, результатом которого явилась собирательная характеристика группы однородных по своей структуре и стадии развития капитализирующихся помещичьих хозяйств в пределах одного района и на основании учета хозяйственных операций каждого хозяйства.

Своеобразным обобщением накопленного опыта и приемов изучения темы и вместе с тем - итогов собственных многолетних исследований истории помещичьего хозяйства в России явилась

докторская диссертация А. М. Анфимова, защищенная в Институте истории АН СССР весной 1966 г.

О фактической стороне исследования, об объеме изученных вопросов свидетельствует структура исследования. В нем прежде всего охарактеризовано помещичье землевладение с точки зрения его концентрации, размещения в пределах Европейской России, структуры по угодьям, сословной принадлежности, соотношения с крестьянским землевладением (гл. I). Многие черты крупного помещичьего хозяйства вскрыты исследователем в результате изучения его материально-производственной базы, т. е. рабочей силы (переменный капитал) . а также живого и мертвого инвентаря (гл. II). Специальные главы посвящены анализу землепользования и систем ведения хозяйства (гл. III, IV). Далее следуют главы о сельском и лесном хозяйстве (V), торговом и промышленном предпринимательстве помещиков (VI ), наконец - общая характеристика организации и экономики помещичьего хозяйства (VII). В отдельной главе (VIII) рассмотрены вопросы, связанные с кредитованием помещичьего хозяйства, залогами и мобилизацией земли. Заключительная глава монографии посвящена некоторым особенностям аграрно-капиталистической эволюции в России.

Остановимся лишь на некоторых, с нашей точки зрения, наиболее существенных итогах исследования А. М. Анфимова. На заключительных страницах исследования, напомнив ленинское определение прусского пути, при котором латифундии «становятся основою капиталистического хозяйства на земле», А. М. Анфимов пишет, что в России за исключением некоторых районов такой основой латифундии не стали. Доказательству этого положения, а также ответу на вопрос, почему получилось именно так, а не иначе, посвящено по сути дела все исследование А. М. Анфимова. Не случайно два взаимосвязанных вопроса выяснение внутрихозяйственных процессов, препятствовавших радикальной капитализации помещичьих латифундий, и исследование механизма, при помощи которого латифундия эксплуатирует окрестное население, - составляют главное содержание исследования.

Кажется, впервые в литературе по аграрному вопросу в России периода империализма в исследовании А. М. Анфимова в качестве основного выдвинуто положение о противоречивом воздействии капитализма на эволюцию помещичьих латифундий. До сих пор обычными были представления, согласно которым общий процесс развития капиталистических отношений в стране вынуждал помещиков заняться перестройкой своих хозяйств, что под натиском капиталистических отношений крепостники-помещики были вынуждены медленно и постепенно отказываться от старых, полуфеодальных методов и приемов эксплуатации и столь же медленно и постепенно переходить к капиталистическим приемам и методам эксплуатации. Именно на замедленность перехода к капиталистическим способам ведения хозяйства прежде всего обращали внимание исследователи, изучавшие трансформацию крупнопомещичьих полуфеодальных хозяйств и

капиталистические экономии прусско-юнкерского типа. Со своей стороны, А. М. Анфимов также достаточно подробно остановился на этой особенности капиталистической эволюции помещичьего хозяйства. Но он этим не ограничился, выдвинул и всесторонне разработав положение о том, что общий процесс развития капиталистических отношений в стране открыл для крупных помещиков дополнительные возможности для усиления и расширения полуфеодальной эксплуатации крестьян. Не более или менее прямое вытеснение полуфеодальных форм и метолов эксплуатации "капиталистическими, а их неразрывное единство, соединение, сочетание и совмещение-вот что являлось наиболее характерной особенностью трансформации полукрепостнических латифундий в предпринимательские хозяйства юнкерского типа. выражая ту же мысль в категориях политической экономии, А. М. Анфимов указывает, что главным последствием развития капитализма в стране для собственников крупных помещичьих латифундий было то, что большинство из них стали «получателями одновременно и ренты, и прибыли». Сочетание: рента + прибыль образовывалось как в собственно сельскохозяйственном производстве, так и в результате внеземледельческого предпринимательства помещиков. Исследование характера этого предпринимательства проведено автором обстоятельно и подробно. В целом автор определяет его как паразитическое. Последнее нашло свое выражение в форсированном истреблении помещиками лесов, далеко не компенсировавшееся естественным приростом древесины и мизерными масштабами лесообновления, в покупке и возведении доходных городских домов, а также лавок, складов и другой недвижимости, приносившей, в связи с развитием промышленности и ростом населения городов, весьма высокие и устойчивые доходы своим владельцам; в успешной конкуренции с деревенскими мироедами па почве строительства в сельских местностях мельниц, трактиров, наконец самого обыкновенного ростовщичества. Откровенным паразитизмом тянуло и от крупного финансово-капиталистического предпринимательства помещиков. Автор показывает это не только на материалах участия «благородного сословия» в биржевых спекуляциях. За 10- 15 предвоенных лет число «сельскохозяйственных», т. е. помещичьих винокуренных заводов возросло на целую тысячу, а производство спирта увеличилось с 30 до 138 млн. ведер. С помощью помещичьего государства, организовавшего знаменитую «сахарную нормировку», огромные суммы притекали крупным помещикам-сахарозаводчикам, и т. д., и т.п.

Одним из результатов всех этих процессов было установление тесной связи крупных помещиков с монополистическими промышленно-финансовыми кругами. А. М. Анфимов напомнил в связи с этим положение В. И. Ленина о том, что «соседи по имению» в наш капиталистический век все чаще сами становятся заводчиками, винокурами, сахароварами и т. п., все больше принимают участие во всевозможных торгово-промышленных, финансовых, железнодорожных предприятиях. Крупнейшее

дворянство тесно переплетается с крупнейшей буржуазией». Но то было переплетение далеко не однородных социальных групп и сил. Выступая в качестве представителей хищнического оптического предпринимательства за пределами сельскохозяйственного производства, крупные землевладельцы оставались крепостниками-помещиками в своих обширных имениях. Конечно, в условиях начала XX столетия, далеко шагнувшей вперед по пути капитализма и одновременно с другими капиталистическими государствами вступившей в империалистическую стадию развития, понятие «крепостник-помещик» имело уже иное качество, чем в середине XIX в. На массовом материале А. М. Анфимов показал, что крупные помещичьи латифундии являлись основными центрами концентрации капитала в частновладельческом земледелии. Но тот же материал с неоспоримостью свидетельствует, что экономии типа Карловского имения герцогов Мекленбург-Стрелицких (материалы своего опубликованного ранее исследования автор использовал в диссертации) были исключением, что в начале XX в. крупные помещичьи латифундии оставались главными носителями полукрепостнической эксплуатации крестьян. Из целого арсенала доказательств указанного положения, выдвинутых А. М. Анфимовым, остановимся на следующих. Во-первых, рациональное хозяйство велось на небольшой части помещичьей земли, остальная сдавалась в аренду крестьянам по большей части на кабальных условиях. Во-вторых, даже собственное хозяйство велось не только капиталистическими методами, но и путем отработок. Это положение доказывается изучением структуры, занятой в помещичьих экономиях рабочей силы, а также данными об обеспечении помещичьего хозяйства собственным живым и мертвым инвентарем. Последнего в массе своей явно не хватало для ведения хозяйства собственными силами, что делало необходимым широкое использование в экономиях инвентаря крестьян. Все это приводит А. М. Анфимова к выводу, что размеры собственного капиталистического хозяйства помещиков «по сравнению с суммой кабально-арендного плюс отработочного были незначительными. Происшедшие в начале XX в. количественные изменения в пользу капиталистических форм не могли изменить этого главного качественного состояния - преобладания мелкой культуры на крупных латифундиях».

В литературе по аграрному вопросу дореволюционной России огромное распространение кабалы и отработок объясняется прежде всего крестьянским малоземельем, земельной нуждой крестьян, вынужденных втридешева продавать свой труд помещику. Это, безусловно, было решающим фактором, обратное воздействие которого на экономику помещичьего хозяйства объясняет незначительные вложения со стороны помещиков капиталов на ведение собственного хозяйства, его низкий технический уровень и т. д. А. М. Анфимов внес дополнительную аргументацию в объяснение этого, быть может, самого яркого проявления хозяйственного паразитизма крупных помещиков и вместе с тем его живучести с точки зрения совмещения в лице

помещиков получателей и ренты и прибыли. Благодаря такому совмещению, пишет А. М. Анфимов, «экономика помещичьего хозяйства, особенно крупного, принимала все более сложный характер... Выделялись разновидности владений с преобладанием доходов в виде паразитической земельной ренты или от хищнической сводки лесов». Были и «хозяйства с иной структурой, где преобладали доходы от полеводства или от животноводства, от промышленных заведений или городских домов, от акций и ценных бумаг». Однако в любой комбинации было налицо сочетание в доходах прибыли и ренты. И именно это обстоятельство приводило к тому, что «хозяйство, основанное на крупных латифундиях, в значительной мере высвобождалось из-под действия законов капиталистической экономики и конкуренции, таких, как средняя норма прибыли, норма ренты и т. д.» Поясняя свою мысль, А. М. Анфимов указывает, что «у ведущих хозяйство собственников земли налицо было то преимущество перед предпринимателями-арендаторами, что первые имели такую мощную «запасную позицию», как земельная рента. Владелец латифундии мог и не получить средней прибыли на функционирующий капитал, и даже мог нести в течение некоторого периода времени убытки, и не уйти с земли благодаря ренте. В этом состояло одно из самых главных условий устойчивости и живучести крупного землевладения». Другое заключалось в самих размерах крупного землевладения. «Владелец обширного имения, - указывает А. М. Анфимов, - может позволить себе «роскошь» получать прибыль или ренту с единицы площади в размерах меньше среднего, нормального уровня, так как, благодаря огромным размерам площади, масса прибыли или ренты остается громадной, ее убыль тем менее ощутительна, чем больше размеры владений. Преимущество сочетания: рента + прибыль - превращалось для многих в своеобразное «преимущество» меньше тратиться на хозяйство, не слишком заботиться о хозяйственной целесообразности вложений и о рентабельности производства. В результате в крупных латифундиях, которые нередко были и крупнейшими очагами капитала в земледелии, хозяйство велось кое-как».

Из всех этих заключений, подтвержденных, огромным фактическим материалом диссертации, следует принципиальной важности вывод, что «в массе своей латифундии не могли заключать в себе таких внутренних хозяйственных импульсов, которые стимулировали бы эволюцию и ставили бы их во главе капиталистического прогресса в сельском хозяйстве страны». Лишь «разорение беднеющей части и уклонение от отработок богатеющего меньшинства деревни толкают полукрепостническую латифундию к новым, более совершенным формам... Помещичье хозяйство, задерживая развитие крестьянского хозяйства, и само по себе не становилось носителем прогресса производства».

Подчеркнем, что выявленные А. М. Анфимовым некоторые закономерности эволюции крупного помещичьего землевладения и хозяйств в сторону капитализма касаются не только дворянского землевладения. В той же мере они касаются латифундий,

принадлежавших представителям других классов и сословий. «Купцы и мещане на купленных землях в данном случае даже меньше пользовались трудом постоянных рабочих, чем дворяне, - указывает А. М. Анфимов. - Землевладельцы-крестьяне чаще дворян пользовались обработкой «кругов» мелкими крестьянами. Таким образом, одна только принадлежность земли, например, купцам или крестьянам не может служить основанием для зачисления ее в разряд капиталистического землевладения. Характер последнего выявляется только через конкретный анализ землепользования и способов ведения хозяйства».

Так обосновывается главная идея, и вместе с тем основной вывод исследования А. М. Анфимова, с приведения которого мы начали характеристику этой богатой мыслями и фактическим материалом работы: в отличие от Германии, в России, за исключением некоторых районов, латифундии не стали основой капиталистического хозяйства на земле.

Констатация этого принципиального различия, с одной стороны, а с другой - то обстоятельство, что на протяжении последних десятилетий произошли события, показавшие, насколько разные исторические судьбы пережили две страны «прусского» типа развития капитализма - Германия и Россия - не могли не побудить исследователя поставить вопрос об особенностях исторического развития двух указанных стран и, в частности, в характере эволюции их аграрного строя.

Еще в 1965 г. А. М. Анфимов напечатал статью «Прусский путь развития капитализма и его особенности в России». Теперь материал этой работы лег в основу заключительной главы исследования. Как и в статье, здесь рассматривается вопрос о том, «какое значение в условиях конкретной действительности имели, с одной стороны, типологические, а с другой - конкретно-исторические факторы». «В нашей литературе, - формулирует А. М. Анфимов ведущую идею своего сравнительно-исторического анализа, - основной упор делался обычно на то, что по типу развития аграрного капитализма Россия повторяла Пруссию. Между тем конкретно-исторические особенности... приобрели в России большее значение, чем типологические сходства».

Не будем останавливаться здесь на чертах сходства аграрной эволюции, обеих стран -- о них в литературе говорилось неоднократно.

Что же касается различий, то главные из них, намеченные А. М. Анфимовым, можно свести в две группы. К первой относятся различия, вытекающие из особенностей положения крестьянства в условиях феодализма. В Германии, например, основной хозяйственной и податной единицей являлся крестьянский двор. точнее - определенная земельная площадь, в России повинности носили не поземельный, а тягловый, подушный характер; они не сообразовывались, следовательно, с величиной, с возможностями крестьянского хозяйства. В Германии, далее, действовало наследование двора одним из сыновей, остальные должны были изыскивать себе средства к жизни сами или как распорядится помещик. В результате в Германии еще в условиях

крепостничества имелся контингент людей, готовых предложить свои рабочие руки. Для России же характерны были семейные разделы, дробление хозяйства и земли между делящимися. «Таким образом, у немецкого крестьянина было больше хозяйственной самостоятельности, и уже в крепостную эпоху в Германии образовался слой зажиточных крестьян. Эти крестьяне, а также помещики в заметных размерах стали применять наемный труд. В России подобные явления также имели место, но в гораздо меньшей степени. Даже среди государственных крестьян слой зажиточного крестьянства был весьма невелик».

Указанные отличия, вытекающие из положения крестьянства в условиях феодализма, приводили к различиям в промышленном развитии обеих стран: в Германии оно началось раньше и шло быстрее, чем в России.

Ко второй группе относятся различия, связанные с особенностями отмены крепостного права в Германии и России. В Германии процесс ликвидации крепостнических отношений начался в семидесятых годах XVIII в., а последние остатки барщины в Пруссии были упразднены в 1805 г. Затем началось освобождение частновладельческих крестьян, с 1811 г. вводилось так называемое «регулирование» (крестьянам передавалось неограниченное право собственности на двор и отменялись все обязательные отношения), а еще через 10 лет началась «сепарация», т. е. устранение чересполосицы и дробности крестьянских дворов или сильно ограничивались права крестьян на общее пользование пастбищами и лесами. Все это сопровождалось сгоном с земли крестьян, пользовавшихся мелкими участками. Но рост промышленности во второй половине XIX в. поглотил избыточное сельское население, и в немецкой деревне не было характерного для России аграрного перенаселения.

Иными, как известно, были условия освобождения от крепостной зависимости русских крестьян. Отмена крепостного права началась значительно позднее; крестьяне не были в такой степени обезземелены; свыше четырех пятых надельной земли оставалось в общинном пользовании; до 1917 г. почти отсутствовала обычная для Германии свободная мобилизация крестьянской земли; большинство крестьян оказалось на положении кабальных арендаторов; создание сельскохозяйственного пролетариата было делом будущего. В результате в третьей четверти XIX в. в Германии утвердился капиталистический аграрный строй «прусского типа» - крупные юнкерские хозяйства и хозяйства гросс-бауэров, использующие, труд сельскохозяйственных рабочих, а в России - знаменитая отработочная система ведения помещичьего хозяйства, позволявшая помещику обходиться почти без собственного скота, инвентаря и найма рабочих. С этого момента началось значительное расхождение линий развития двух стран, хотя оно и шло в одну сторону-к капитализму прусского типа, расхождение, приведшее к качественно иным позициям крестьянства в буржуазно-демократических революциях в Германии и России. «Если в Германии, - пишет А. М. Анфимов,

крестьянство оказалось уже неспособным к крестьянской революции и не требовало ликвидации всего помещичьего землевладения, то в России крестьянство в целом решительно выступало за конфискацию помещичьих земель и национализацию всей земли в стране».

Итоговый вывод из полученных А. М. Анфимовым результатов сравнительно-исторического сопоставления особенностей аграрно-капиталистической эволюции России и Германии - смыкается с итоговым выводом всего исследования. Автор пишет: «...при одинаковых типических чертах, развития капитализма в сельском хозяйстве Германии и России, главное конкретно-историческое различие этого развития состояло в том, что германскому капитализму удалось пересоздать сельское хозяйство на капиталистический лад реформистским путем, тогда как для российского капитализма такая задача оказалась непосильной».

Теперь, рассмотрев общий ход разработки аграрной истории России периода империализма в первой половине 1960-х гг., попытаемся уяснить основное направление развития представлений о характере аграрного строя, точнее, центрального вопроса давней полемики - об уровне развития капитализма, т. е. о преобладании капиталистических или полукрепостнических производственных отношений в аграрном строе страны начала XX столетия. Строго говоря, к середине 1960-х гг. данный вопрос остался нерешенным. Об этом с полной определенностью сказали в своих работах многие исследователи-аграрники, в том числе и А. М. Анфимов. Тем не менее в общих представлениях по проблеме очень многое изменилось. Изменения эти выражаются, в частности, в том, что вопрос об уровне развития капитализма в аграрном строе страны, несмотря на делавшиеся на протяжении всей первой половины 1960-х годов попытки вновь сконцентрировать на нем внимание исследователей, перестал быть центральным вопросом дискуссии. Теперь уже не он формирует основное направление исследовательских поисков. Общий ход развития науки (и в этом проявилось неразрывное единство ее разделов и составных частей), с одной стороны, а с другой - результаты конкретных изысканий по проблематике, специально рассматриваемой нами, привели к тому, что на первый план выступила проблема не уровня, а характера, качества капиталистических отношений, и не только в строе поземельных отношений, а в сельском хозяйстве в целом, т. е. с учетом и внеземледельческой деятельности крестьян и помещиков.

В итоге видоизменились общие представления о социально-экономической структуре аграрного строя России начала XX столетия: она представляется теперь в виде сложного сочетания полукрепостнических (отработки первого вида, с использованием инвентаря и труда крестьян), раннекапиталистических (отработки второго вида, с. использованием инвентаря помещика и труда пауперизированных крестьян; торгово-ростовщическая эксплуатация крестьянства) и собственно аграрно-капиталистических отношений. Из сказанного вовсе не следует, что вопрос об уровне капитализма

в сельском хозяйстве стал частным и маловажным. Из сказанного следует лишь то, что он стал производным от вопроса о характере (качестве) капитализма в сельском хозяйстве страны, от вопроса о том, какого вида, какого типа капитализм преобладал в «капиталистическом секторе» аграрного строя России начала XX столетия. Мы уже говорили о том, как много дала для уяснения и решения данного вопроса дискуссия о мелкотоварном производстве в России и выполненные в связи с нею конкретно-исторические исследования. Теперь, после рассмотрения некоторых итогов изучения помещичьего хозяйства в историографии последнего времени, мы можем добавить к сказанному выше, что и помещичий капитализм, если говорить только о капитализме, не в меньшей, а в несравнимо большей степени, чем капитализм деревенский, относился к капитализму примитивному, хищническому, с изрядной долей типичного ростовщичества. Такой капитализм, конечно, способствовал социальному расслоению деревни, способствовал формированию и росту класса сельскохозяйственных рабочих. Преобладание отработок первого вида в одних районах страны или типично аграрно-капиталистического предпринимательства помещиков - в других соответственно замедлял или ускорял рост сельскохозяйственного пролетариата, тормозил или углублял раскол крестьянства на социально противоположные группы. Но он не привел и не мог привести к окончательному расколу крестьянства, к устранению глубокой общности всех его прослоек и групп, к устранению прямой заинтересованности в революционной ломке всего аграрного строя страны. Развитие капиталистических отношений в целом при сохранении гнета помещичьих латифундий, с одной стороны, обостряло остроту экономических и социальных противоречий в деревне, а с другой - порождало антикапиталистическую направленность антифеодальной по своей сущности аграрно-крестьянской революции.

Однако изучение экономического строя помещичьего хозяйства не только подтвердило этот, уже сделанный ранее вывод. Изучение помещичьего хозяйства как комплекса наметило новые пути и подходы и к решению проблемы типа российского капитализма, и к уяснению причин глубокой заинтересованности широких непролетарских масс в победе социалистической революции в нашей стране. Мы имеем в виду вопрос о взаимодействии российского капиталистического империализма с другими социально-экономическими укладами, в том числе с до- и раннекапиталистическими. Как мы видели, историки-аграрники не только подошли, но уже начали изучение этой большой и сложной проблемы. Обозначились и другие пути ее решения. Мы рассмотрим их в следующей, заключительной главе нашего обзора. Но предварительно следует остановиться на некоторых исследованиях обобщающего характера их анализ позволит выявить противоречия современного этапа развития науки, уяснение которых способствовало переходу к разработке проблемы типа капиталистической эволюции России.

Работы П. Н. Першина, В. Г. Тюкавкина. Противоречия в пределах научных направлений. Противоречия современного этапа развития науки.

В 1966-1967 гг., в канун пятидесятилетнего юбилея Великой Октябрьской социалистической революции, вышло в свет несколько капитальных индивидуальных исследований обобщающего характера. Они представлены двухтомной монографией П. Н. Першина, первая книга которой посвящена аграрной истории России в эпоху капитализма (1861-1917 гг.), и работами сибирских исследователей (В. Г. Тюкавкина и Л. М. Горюшкина) об особенностях развития капиталистических отношений в сибирской деревне.

Исследования, подобные монографии П. Н. Першина, нередко характеризуют как результат поисков, раздумий и труда всей жизни ученого. Работа уже получила высокую оценку со стороны научной общественности. Отметим здесь лишь некоторые особенности первой книги монографии П. Н. Першина, доведенной автором до победы Великой Октябрьской социалистической революции включительно. Она распадается на два почти равные по объему раздела, охватывающие совершенно разные по своим хронологическим рамкам периоды предоктябрьской истории России. В первых пяти главах характеризуются исторические предпосылки аграрного переворота в нашей стране (1861- 1914 гг.), в пяти последующих - борьба за землю в условиях перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую (февраль-октябрь 1917 г.). Такое неравномерное членение изложения объясняется не только значением девяти революционных месяцев 1917 г. в истории нашей страны, но и состоянием изученности проблемы. Характеризуя аграрно-крестьянский вопрос на протяжении почти 45 лет со времени отмены крепостного права, П. Н. Першин мог опираться на значительные достижения советской историографии, в том числе и собственные, ранее опубликованные исследования. В данном же случае перед автором стояла задача создания оригинальной обобщенной характеристики социально-экономических процессов и такого же очерка по истории классовой борьбы крестьянства. Что же касается периода с февраля по октябрь 1917 г., то здесь в разработке ряда вопросов П. Н. Першину пришлось выступать чуть ли не первым. Крупные монографические исследования по истории аграрной революции 1917 г. отсутствуют; вплоть до последнего времени (за исключением 10-томной публикации документов по истории революционного, в том числе и крестьянского движения в 1917 г., не было и фундаментальных изданий документов по истории сельского хозяйства и крестьянства в период от Февраля к Октябрю - лишь сейчас, с выходом в свет третьей части документального издания «Экономическое

положение России накануне Великой Октябрьской социалистической революции» наметились изменения к лучшему. В связи со всем изложенным второй раздел первой книги монографии П. Н. Першина представляет собой развернутое исследование истории аграрной революции в 1917 г., точнее - первого ее периода, до свержения буржуазного Временного правительства 25 октября 1917 г. (второй период этой единой по сути,своей борьбы российского крестьянства, завершившейся под руководством большевистской партии грандиозным аграрным переворотом уже после победы социалистической революции в нашей стране, П. Н. Першин характеризует во второй книге своего исследования) .

Не будем подробно описывать содержание большой и емкой по содержанию работы П. Н. Першина. Отметим лишь некоторые исследовательские приемы автора, характеризующие вместе с тем и главные особенности его труда. Может быть, одним из наиболее интересных исследовательских методов П. Н. Першина является стремление к использованию (а когда нужно, и выявлению) массовых статистических данных для анализа и характеристики исследуемого процесса. Этот прием в равной степени используется как в первой, обобщающей, так и во второй, конкретно-исторической части его работы. Но в первом случае введение в научный оборот новых массовых данных преследует цель корректировки, а следовательно, - уточнения и развития уже имеющихся результатов и выводов; во втором - тот же прием применяется в интересах возможно полной доказательности и аргументации выдвинутого положения или гипотезы. Покажем это на двух (буквально на выбор) примерах, взятых из первой книги исследования П. Н. Першина.

Так, П. Н. Першин сумел статистически показать зависимость между уровнем капиталистического развития губерний дореволюционной России и разрушением земельной общины. Справедливо рассматривая повышение цены земли в качестве одного из показателей экономики капитализма, он исчислил соотношение общинного и личного землевладения, а также степень распространения землеустройства в зависимости от высоты продажных цен на землю.

Соответственно 50 губерний Европейской России автор свел в три группы по продажной цене земли (до 50 руб., от 51 до 100 и свыше 100 руб.), показав для каждой из них в соответствующих колонках таблицы удельный вес общинных, единоличных, землеустроенных и выделенных на хутора и отруба крестьянских дворов. В итоге тезис «чем выше были цены на землю, тем больше разрушалась земельная община, уступая место личной крестьянской собственности» получили четкое и выразительное статистическое обоснование. Еще раз П. Н. Першин использовал тот же прием, отвечая на вопрос о влиянии уровня развития капитализма на деятельность кредитной кооперации. Составленная им таблица с полной определенностью показала, что «с повышением уровня развития капитализма (поскольку он характеризуется

ценой земли) повышается степень кооперирования населения; кредитные кооперативы становятся более крупными как по составу участников, так и по сумме кредитно-денежных операций». Однако на этот раз П. Н. Першин не ограничился выявлением общей тенденции. Имея в виду только что упомянутую таблицу, автор подчеркнул, что «устанавливая общую закономерность развития мелкого кредита», она «не дает меру экономической связи рассматриваемых явлений». Для установления этой меры П. Н. Першин, пользуясь методами математической статистики, определил величины коэффициента корреляции показателей деятельности кредитной кооперации в зависимости от уровня цен на землю. В итоге автор пришел к заключению, что «метод корреляции подтверждает наличие определенной связи между ценой земли и развитием кредитной кооперации Однако эта связь выражается небольшими математическими величинами. Экономически это объясняется тем, что, как указывалось выше, цена земли определялась не только развитием товарно-денежных отношений, но и нуждой в земле крестьянских масс перенаселенной деревни».

Таким образом, привлечение П. Н. Першиным массовых статистических данных и применение новых (для историко-экономической литературы) методов их обработки дали возможность автору не только подтвердить некоторые общие положения о капитализации сельскохозяйственного производства в России, но сделать эти положения более доказательными наглядно, а также математически выявить специфичность этих процессов, связанных с обилием феодально-крепостнических пережитков.

В качестве второго примера, характеризующего исследовательские методы и приемы П. Н. Першина, рассмотрим основу полученных им фактических данных о крестьянском движении в 1917 г. Проведенный автором анализ литературы вопроса привел к выводу, что исследователи оперируют весьма различными цифровыми данными о количестве и формах выступлений крестьян накануне Октябрьской революции, в особенности применительно к отдельным губерниям. Это побудило П. Н. Першина внимательно рассмотреть имеющиеся сводные материалы о крестьянском движении и внести в них соответствующие корректировки на основании новейших публикаций и изданий обобщающего характера. Главную основу для проведения сопоставления материалов составили изданный в 1927 г. сборник Архива Октябрьской революции «Крестьянское движение в 1917 г.» и «Великая Октябрьская социалистическая революция. Хроника событий», изданная Институтом истории АН СССР (М., 1957- 1961. Т. 1-4). В приведенных в этом издании сведениях о крестьянском движении, помимо материалов центральных архивов, учтены также данные сборников и результаты разработки документов местных архивов. В итоге оказалось возможным выявить в «Хронике событий» факты, не дошедшие до канцелярии главного правительства, на материалах которого был издан сборник 1927 г., а затем составить уточненную статистику крестьянских выступлений. Проделанная

работа позволила П. Н. Першину и в данном случае перейти от метода описаний («биографий») отдельных крестьянских выступлений к статистическому изучению крестьянского движения в 1917 г. В этой связи отметим, что переход от описательного метода при характеристике революционного движения в России к его статистическому изучению на основе массовых данных составляет новую черту развития науки за последние годы. Рассмотренные примеры характеризуют основной и последовательно применяемый П. Н. Першиным исследовательский прием и метод изучения социально-экономической истории и крестьянского движения капиталистической России. Его монография - крупная удача автора и вместе с тем показатель высокого уровня развития науки в целом.

Исследования В. Г. Тюкавкина и Л. М. Горюшкина - наглядное свидетельство успехов советского сибиреведения, роста и укрепления новых научных центров. Для обеих работ характерна, во-первых, широта территориальной сферы наблюдений: В. Г. Тюкавкин исследует хозяйства русских крестьян всей Сибири: Л. М. Горюшкин ограничивается западными губерниями края, но в этих рамках исследуется состояние не только русских хозяйств, но и в какой-то мере особенности экономического развития других народов, живших к северу от сибирской железнодорожной магистрали. Обе работы характеризует, во-вторых, стремление к максимально полному изучению всех сфер хозяйственной жизни сибирских крестьян: в поле зрения В. Г. Тюкавкина и Л. М. Горюшкина и земледелие как таковое, и животноводство, и промышленно-торговая деятельность сибирского крестьянства; в связи с этим в исследованиях содержатся интересные разделы о кооперативном движении в Сибири - тема, которая долгое время относилась к числу забытых, слабо разрабатывавшихся. В-третьих, В. Г. Тюкавкин и Л. М. Горюшкин анализируют общие условия, в которых проходило развитие капитализма в сибирской деревне, в том числе - политику царизма, воздействие русского банковского и иностранного капиталов. Наконец, в-четвертых, оба автора на базе привлеченного ими местного материала ставят и дают собственные решения некоторых общих вопросов, над которыми размышляют и работают в настоящее время историки-аграрники нашей страны: к ним относятся прежде всего вопросы о типе сельскохозяйственной эволюции Сибири (проблема двух путей развития капитализма в сельском хозяйстве), уровне развития капиталистических отношений в сибирской деревне и некоторые другие, восходящие в конечном счете к проблеме социально-экономических предпосылок победы Великой Октябрьской социалистической революции. При этом и В. Г. Тюкавкин, и Л. М. Горюшкин подняли неизученные до них фонды сибирских архивов и привлекли к анализу материалы центральных архивохранилищ нашей страны: широко и умело использовали различные статистические издания; достаточно полно учли литературу вопроса, причем в монографии Л. М. Горюшкина историографические разделы и экскурсы подняты до уровня специальных историографических исследований.

Для него историография - один из методов и инструментов конкретно-исторического анализа. Таким образом, опубликованные в канун пятидесятилетнего юбилея Октябрьской революции обобщающего характера индивидуальные исследования по аграрной истории России конца XIX -начала XX в. написаны на современном уровне советской исторической науки. Выполненные на высоком теоретическом уровне работы должны в той или иной мере выразить и объективные, т. е. обусловленные общим состояние науки, противоречия этого развития. Говоря так, мы имеем в виду не отдельные ошибки частного характера. Речь идет о таких противоречиях, которые до поры до времени не замечаются исследователями, противоречиях, возникающих в результате совмещения заново проанализированного конкретного материала с общими положениями и концепциями, сложившимися в ходе предшествующего развития науки. Мы различаем при этом, во-первых, противоречия в пределах сложившихся направлений и, во-вторых, противоречия данного этапа развития науки, в отличие от первых, вторые являются - и это мы попытаемся показать - в той или иной мере общими как для характеризуемого, так и для смежных разделов исторической науки, выступая в последнем случае в несколько трансформированном, измененном виде. Выявление и фиксирование объективных противоречий важно не столько в оценочном плане, сколько для определения дальнейших путей развития науки.

Мы отмечали выше, что в первой половине 1960-х годов среди сибирских историков-аграрников вполне определенно наметились различные трактовки вопроса об уровне развития сельскохозяйственного капитализма в Сибири, воспроизводящие с некоторыми изменениями то размежевание, которое произошло среди специалистов, изучающих особенности аграрного строя Европейской России на майской 1960 г. сессии Научного совета по проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции». Монографии В. Г. Тюкавкина и Л. М. Горюшкина позволяют конкретизировать этот тезис и, поскольку их авторы относятся к различным направлениям в трактовке вопроса об уровне сельскохозяйственного капитализма в Сибири, сопоставить выработанную ими аргументацию в защиту соответствующих концепций.

В отношении ведущейся среди специалистов, изучающих особенности аграрного строя Европейской России, дискуссии по вопросу об уровне развития капитализма в центральных районах страны позиции В. Г. Тюкавкина и Л. М. Горюшкина сходны. Уровень развития капитализма в сибирской деревне они считают более высоким, чем в центральных областях Европейской России, и несколько ниже, чем в районах Нижнего Поволжья и Северного Кавказа. Соответственно тезис о преобладании феодально-крепостнических отношений над отношениями капиталистическими применительно к губерниям европейского центра для них не подлежит сомнению. Более того, признание этого положения является для обоих авторов отправным пунктом в системе доказательств положения

о преобладании в Сибири капиталистических отношений над пережитками феодализма, существование которых не отрицается ни В. Г. Тюкавкиным, ни Л. М. Горюшкиным, и соответственно - о преобладании на территории Сибири американского пути развития капитализма над прусским, тогда как для европейской части страны с их точки зрения соотношение было обратным. Вместе с тем по вопросу об уровне капитализма в сибирской деревне позиции исследователей различны: В. Г. Тюкавкин находит его более высоким, чем Л. М. Горюшкин. Целесообразно поэтому присмотреться и сопоставить систему доказательств обоих авторов: это поможет нащупать противоречия по крайней мере в пределах одного из представляемых ими направлений.

Уже в формулировании итогового вывода о степени развития капитализма в Сибири (выше, чем в районах с наибольшими пережитками крепостничества, и ниже, чем в южных и западных капиталистически развитых окраинах страны) Л. М. Горюшкин по сравнению с В. Г. Тюкавкиным вводит важное ограничение: он подчеркивает, что данное определение относится к «железнодорожной полосе Западной Сибири», добавляя далее, что «в захолустных и слаборазвитых районах Западной Сибири уровень развития аграрного капитализма был, наоборот, ниже, чем в Европейской России». Указанным ограничением вносится не только принципиальный корректив в оценку уровня развития капитализма в сибирской деревне, данную В. Г. Тюкавкиным. Расширив сферу наблюдений, выйдя за пределы сравнительно узкой полосы на юг и на север от сибирской магистрали, Л. М. Горюшкин, насколько позволяли источники, изучил особенности капиталистических отношений в «захолустных и слаборазвитых» районах Сибири.

В связи с этим в его монографии четко поставлен вопрос о двух стадиях капиталистического разложения крестьянства, активно обсуждавшийся в ходе дискуссии о мелкотоварном производстве в России, и специально изучены незрелые формы капиталистических отношений. Так был получен своего рода дополнительный масштаб для оценки капиталистических отношений в развитых районах Сибири: у исследователя появилась возможность «разглядеть» до- и раннекапиталистические черты в «железнодорожной полосе» развития сибирского капитализма. В итоге был внесен второй корректив в общую оценку степени развития сибирского капитализма, данную В. Г. Тюкавкиным. Он пишет о преобладании в сельскохозяйственном производстве Сибири частнокапиталистического уклада («за исключением маслоделия, где более половины продукции приходилось на капиталистические кооперации, а остальное - на частнокапиталистические заводы») над мелкотоварным укладом. Но поскольку это преобладание «не было еще значительным», а полная победа капиталистической системы хозяйства связана с господством не просто капиталистических, а крупных капиталистических хозяйств, В. Г. Тюкавкин приходит к выводу, что «такой (т. е. полной.-К. Т.) победы капитализм в сельском хозяйстве Сибири еще не одержал».

Л. М. Горюшкин несколько иначе подходит к ответу на тот же

вопрос. Сходство сельскохозяйственного капитализма Сибири и Европейской России он видит в том, что «новые группы в крестьянстве, как и капиталистические отношения в сибирской деревне, еще имели черты незрелости». Напомнив что разложение крестьянства, протекавшее в условиях распространения торгово-ростовщической кабалы и связи сельских пролетариев с наделом, В. И. Ленин определял как «низшую и худшую форму разложения крестьянства», Л. М. Горюшкин находит, что «эта ленинская оценка в значительной мере может быть отнесена к Сибири». Таков второй корректив в общую характеристику степени развития сибирского капитализма, внесенный Л. М. Горюшкиным. Именно этим критерием, т. е. хорошо обоснованным в работе Л. М. Горюшкина положением о незрелости сибирского сельскохозяйственного капитализма, о преобладании там не просто частнокапиталистического уклада, а его ранних, низших и худших стадий, или вариантов, мы и воспользуемся для выявления некоторых противоречий в общем весьма интересном исследовании В. Г. Тюкавкина.

Он выдвигает целую систему аргументов для обоснования положения о достаточно высоком уровне развития капитализма в сельскохозяйственном производстве Сибири. Рассмотрим некоторые из них. Аренда в Сибири, пишет В. Г. Тюкавкин, «служила главным образом не средством получения необходимой земли нуждающимися, а средством обогащения и наживы для богатых крестьян», т. е. носила капиталистический характер. Этот вывод автор распространяет и на районы с большим удельным весом казенных земель, из которых выделялись предназначенные для сдачи в аренду специальные участки - так называемые казенно-оброчные статьи. «До 1906 г., - пишет В. Г. Тюкавкин,- оброчные статьи сдавались в аренду исключительно с торгов, которые назывались соревновательными. Такая система была, несомненно, капиталистической, так как при ней земля попадала в руки лиц, имевших капиталы для аренды и ведения хозяйства на участках, хотя иногда ее арендовали и нуждающиеся крестьяне, если у них не хватало своих угодий».

Приведенное суждение мы находим излишне категоричным. Крупная предпринимательская аренда бывает нескольких типов. Эти типы хорошо изучены, в частности, на территории Европейской России, в том числе - на юге. Именно указанием на значительные размеры снимаемой в аренду площади мотивировала Н. А. Егиазарова свое положение о победе капиталистических отношений на юге России и в стране в целом. Но этот тезис казался убедительным лишь до той поры, пока исследователи не занялись специальным изучением системы ведения хозяйства крупными арендаторами. И тогда выяснилось, что далеко не всегда арендатор организовывал собственное крупное хозяйство на мобилизованных землях. Более распространенным случаем была повторная сдача земли в аренду крестьянам мелкими участками за отработки или повышенную плату. Иными словами, под капиталистической по своей внешней оболочке арендой скрывались кабала и отработки.

В. Г. Тюкавкин должен был, таким образом, продолжить свой анализ и ответить на вопрос о приемах хозяйствования кулаков на арендованной земле в специфических условиях Сибири. Такой постановки вопроса мы, к сожалению, не находим в его исследовании. Но она есть в работе Л. М. Горюшкина. Установив, что кулаки и предприниматели, с одной стороны, и бедняки - с другой, вносили далеко не равную плату за десятину земли (для крупной аренды условия были более льготными, чем для мелкой), Л. М. Горюшкин отмечает, что «это обстоятельство кулаки и предприниматели использовали для эксплуатации трудящихся крестьян». Так, в Акмолинской области предприниматели арендовали крупные земельные участки по цене 70 коп.- 1 р. 82 к. за десятину и передавали их в аренду крестьянской бедноте мелкими клочками по 25-30 руб. Таким образом, «при субаренде между собственниками земли и трудящимся крестьянством вклинивался кулак-мироед, превращавший землю в объект спекуляции и ростовщичества».

Итак, зачастую не аграрный капитализм крылся за кулацкой арендой, а капиталистические отношения ранних, низших, худших разновидностей; общая поправка, сделанная Л. М. Горюшкиным в данную В. Г. Тюкавкиным оценку степени развития капиталистических отношений в Сибири, получила конкретизацию применительно к арендным отношениям внутри сибирской деревни. Вместе с тем выявляется и одно из противоречий, содержащееся в исследовании В. Г. Тюкавкина, но распространенное достаточно широко в нашей литературе. Корень его в отождествлении крупных размеров земельной площади с крупным капиталистическим хозяйством. Такое же допущение априорного характера содержится и в разделах монографии, посвященных разложению крестьянства и характеристике кулацких хозяйств Сибири. Собрав данные о наличии среди сибирского зажиточного крестьянства небольшого, но экономически весьма мощного слоя крупных кулацких хозяйств, В. Г. Тюкавкин пишет, что «такого типа хозяйства при господстве товарно-денежных отношений являлись капиталистическими, так как все они не могли обойтись без найма работников и широкой продажи продуктов производства на рынке», относит их к фермерскому типу хозяйств и в итоге приходит к выводу, что «существование огромных по размерам капиталистических хозяйств крестьян на казенных землях доказывает правильность марксистско-ленинского положения о том, что никакая собственность на землю, никакие формы землевладения не могут задержать развития капитализма». Мы опять-таки вынуждены отметить излишнюю категоричность формулировок В. Г. Тюкавкина. Во-первых, задержать, затормозить развитие капитализма некоторые «формы землевладения», например помещичьи латифундии, как известно, могут. Во-вторых, безоговорочное отнесение крупных кулацких хозяйств к хозяйствам фермерского типа требует дополнительной аргументации. И опять-таки лишь исследование системы ведения хозяйства у крупных кулаков могло бы дать исчерпывающий ответ на вопрос о типе этого предпринимательства. В. Г. Тюкавкин приводит в своей книге интересное замечание

Н. П. Огановского о том, что в лице крупных арендаторов в Сибири происходит насаждение помещиков. «На самом же деле,- пишет далее В. Г. Тюкавкин,- эти крупные арендаторские хозяйства, не уступавшие по своим размерам помещичьим латифундиям, не имели в Сибири условий для широкого использования отработок и кабалы из-за того, что сибирский крестьянин имел возможность получить землю, если у него была лошадь и инвентарь, а если последних не было, то он был непригоден к издольщине и отработкам. Не было в Сибири и «системы отрезных земель», заставлявшей крестьян центра втридорога арендовать за отработки вклинившиеся в их наделы «отрезки» своих собственных земель, отошедших помещикам. Отсутствие этих условий, которые в центре страны способствовали существованию помещичьих имений, заставляли крупных хозяев в Сибири нанимать батраков и вести хозяйство фермерского типа».

Отметим сначала фактические неточности, содержащиеся в приведенном отрывке. Во-первых, В. И. Ленин неоднократно писал, что в начале XX в. рациональное, т. е. капиталистически организованное хозяйство, было возможно на сравнительно небольших по площади земельных владениях, что капитализм приводит к раздроблению крупных владений. Во-вторых, издольщина и отработки бывают двух типов. Лишенный инвентаря крестьянин был действительно «непригоден» для отработок феодального типа; для второго же вида отработок с использованием инвентаря владельца, т. е. для отработок, представлявших переход от феодального к чисто капиталистическому типу эксплуатации, такой крестьянин был «пригоден» вполне. Наконец, в-третьих, не только в центральных, но и в капиталистически развитых губерниях Европейской России отработки вовсе не были монопольной принадлежностью помещичьих хозяйств; ими широко пользовались и деревенские богатей. Таким образом, доводы теоретического характера, приведенные В. Г. Тюкавкиным для обоснования утверждения о наличии в Сибири чисто капиталистических фермерских хозяйств, нельзя признать в достаточной мере убедительными. Из приведенных автором соображений следует лишь то, что отработки в Сибири, если они были, должны иметь специфический, в сравнении с «классическими», характер. Необходимо, следовательно, конкретное исследование проблемы, а не простое ее отрицание. Собственно говоря, элементы такого исследования, приводящие внимательного читателя к корректировке категорических заключений В. Г. Тюкавкина, в его книге содержатся. Он пишет, например, о том, что в Сибири довольно широко была развита раздача денег под будущую работу; прямо говорит об отработках за аренду земли в переселенческих хозяйствах; упоминает о таком своеобразном явлении, как «прокат машин»,- кулаки предоставляли крестьянам машины и орудия за плату, «получая, таким образом, солидные проценты на вложенный в них капитал и возвращая довольно быстро затраченные средства», и т. д. Однако вопрос о типичности, о распространенности этих и им подобных

явлений автор не ставит. Приведенные им данные воспринимаются поэтому как отдельные любопытные отклонения от общего правила. Тем не менее хотел того автор или нет, именно вследствие констатации таких отклонений возникают сомнения в безусловной верности общих заключений автора. По-видимому, если это возможно по состоянию источников, сибирским исследователям придется со временем проделать работу, подобную той, которая ведется применительно к помещичьему хозяйству специалистами по истории аграрных отношений европейских губерний России, т. е. изучить систему ведения крупнейших кулацких хозяйств Сибири.

Замечания относительно противоречий в исследовании В. Г. Тюкавкина, как сторонника сравнительно высокого уровня развития аграрного капитализма в Сибири, мы закончим разбором его анализа сущности земельной ренты в Сибири.

«Задача марксистского исследования повинностей сибирских крестьян в период капитализма,- пишет В. Г. Тюкавкин,- заключается в определении их социально-экономической сущности и ее изменений во второй половине XIX - начале XX в. Следует выяснить, остались ли налоги сибирских крестьян феодальной рентой или они превратились в капиталистическую ренту и в какой мере». Таким образом, поставлен вопрос о путях трансформации феодальной земельной ренты в ренту капиталистическую. Подходя к ответу на него, В. Г. Тюкавкин формулирует две исходные посылки методологического характера. Во-первых, по его мнению, социально-экономическая сущность налогов изменялась в результате углубления классового расслоения крестьянства; во-вторых, чтобы установить меру этого изменения, «нужно выяснить,- пишет автор,- поглощали ли налоги весь прибавочный продукт крестьянского хозяйства, что характерно для феодального способа производства, или оставляли среднюю прибыль на капитал, как при капитализме».

Последовательно развивая первое положение, автор приходит к выводу, что одни и те же платежи выступали в одно и то же время по отношению к различным группам крестьянства то как феодальная, то как капиталистическая земельная рента. «Превращение феодальной ренты в капиталистическую,- пишет В. Г. Тюкавкин,- произошло в Сибири не сразу для всех крестьянских дворов и не в результате каких-либо юридических актов правительства, а в ходе экономического развития крестьянских хозяйств и выделения сельской буржуазии в недрах феодального общества». Несколькими строками выше читаем: «подушные платежи сибирских крестьян на протяжении нескольких столетий, оставаясь феодальной денежной рентой по отношению ко всему крестьянству, потеряли, по существу, такое значение по отношению к зажиточной группе дворов».

Вторая посылка является вместе с тем формулированием приема, посредством которого автор определяет, выступают ли крестьянские платежи в каждый данный момент в качестве феодальной

или, наоборот, капиталистической земельной ренты. Анализ соответствующего материала, элементы которого составляют определение доходности различных групп крестьянских хозяйств (сами по себе эти расчеты представляют большой интерес) и сопоставление доходности с размерами платежей приводит автора к выводу, что эти последние «носили в начале XX в. смешанный характер капиталистической и феодальной денежной ренты. Развитие производительных сил и социального расслоения привело к тому, что для значительной части дворов денежные платежи перестали носить характер феодальной ренты, так как оставляли в их хозяйствах часть прибавочной стоимости в виде средней нормы прибыли на затраченный капитал». Сказанное относится прежде всего к кулацким хозяйствам, «которые в результате неравномерной раскладки податей получали прибыль даже выше средней нормы за счет того, что они платили меньше земельной ренты». Середняцкие хозяйства, «по крайней мере в урожайные годы», «тоже получали некоторую прибыль на вложенный капитал... которая оставалась у них после уплаты всех налогов. Эта прибыль образовывалась в хозяйстве середняка за счет части прибавочного труда членов семьи и коренным образом отличалась от прибыли кулаков, полученной главным образом путем эксплуатации наемных работников». Наконец, бедняцкие дворы, а также часть середняцких, «уплачивали в виде податей весь свой прибавочный продукт труда». Поскольку, однако, платежи этой группы крестьянских хозяйств «включали не только ренту, но и государственные налоги, которые взимаются и при капитализме, мы не можем говорить об идентичности этих платежей феодальной денежной ренте, но имеем все основания сделать вывод о сохранении значительных следов феодальной ренты в податях этой группы дворов».

Таким образом, если отбросить сделанную в отношении бедняцких дворов оговорку относительно налогов, «которые взимаются и при капитализме», главным критерием для квалификации характера платежей сибирских крестьян, для отнесения их к феодальной или капиталистической ренте является превышение доходности над платежами (рента носит капиталистический характер) или превышение платежей над доходностью (рента носит феодальный характер). При этом, как следует из приведенного текста, «степень феодальности» ренты находится в обратном отношении к хозяйственной состоятельности дворов: кулаки имеют дело с капиталистической рентой, середняки в зависимости от урожайности выплачивают то феодальную, то капиталистическую ренту, а бедняки - в основном феодальную.

Приведенные положения В. Г. Тюкавкина представляются нам по крайней мере спорными. Это относится прежде всего к главному критерию определения характера ренты. Неверно, что при феодализме налоги поглощали «весь прибавочный продукт крестьянского хозяйства», как пишет В. Г. Тюкавкин. В сорок седьмой главе третьего тома «Капитала» К. Маркс действительно указывает,

что при феодализме рента -«нормальная, все поглощающая, так сказать, легитимная форма прибавочного труда». Но отсюда вовсе не следует, что она поглощает весь прибавочный труд: «...рента может и не исчерпывать всего избыточного труда деревенской семьи», и именно благодаря этому обстоятельству появляются «крупные различия в хозяйственном положении отдельных непосредственных производителей... и даже возможность того, что этот непосредственный производитель приобретает средства для того, чтобы в свою очередь непосредственно эксплуатировать чужой труд». Так, наряду с рентой появляется прибыль, и поскольку это так, «не прибыль является границей ренты, а, наоборот, рента является границей прибыли».

Из приведенных положений Маркса следует, что вовсе не в результате превышения доходности крестьянских хозяйств над платежами происходит превращение феодальной ренты в ренту капиталистическую. Каково бы ни было соотношение величины ренты и прибыли, феодальная рента остается феодальной рентой, уплачивается ли она богатыми или бедными крестьянскими хозяйствами. Произведенные В. Г. Тюкавкиным расчеты иллюстрируют не превращение феодальной ренты в ренту капиталистическую, а всего лишь соотношение ренты и доходности крестьянских хозяйств. И при феодализме имели место случаи превышения доходности над рентой. Тем не менее это не вело с необходимостью к возникновению капиталистической ренты. Что же касается капиталистической земельной ренты, то она зарождается наряду и помимо ренты феодальной. Превышение доходности крестьянских хозяйств над феодальной рентой есть лишь одно из условий этого зарождения (наличие известного состояния создает для зажиточных крестьян возможность «обратиться в будущих капиталистов», в типичных капиталистических арендаторов, развитие которых, подчеркивает Маркс, «зависит от общего развития капиталистического производства вне пределов сельского хозяйства», в сфере городской торговли и промышленности. Именно там образуется средняя прибыль и регулируемая ею цена производства. Только с появлением капиталистического арендатора «между земельным собственником и действительно работающим земледельцем разрываются все отношения, возникшие из прежнего способа производства в деревне». Вместе с тем претерпевает превращение и природа ренты: капиталистический арендатор - «действительный командир» сельскохозяйственных рабочих и «действительный эксплуататор» их прибавочного труда - отдает земельному собственнику в качестве ренты только „избыточную часть прибавочной стоимости, «которую он, благодаря своему капиталу, извлек непосредственной эксплуатацией сельских рабочих. Тем самым уже не рента становится границей прибыли, а прибыль границей ренты.

Таким образом, капиталистическая земельная рента возникает не а результате трансформации феодальной ренты, как думает

В. Г. Тюкавкин, а независимо от нее и прежде всего в сфере арендных отношений. Она имеет своей основой капиталистическую эксплуатацию сельскохозяйственных рабочих, и, таким образом, не всякие арендные отношения ведут с необходимостью к возникновению капиталистической ренты.

Что же касается, наконец, вопроса о постепенности, последовательности возникновения капиталистической земельной ренты, т. е. очередности проникновения капитала в земледелие, то В. Г. Тюкавкин, связывая эту постепенность с образованием социальных групп в деревне, опять-таки не прав. Как самостоятельная и ведущая сила, капитал утверждается сначала не в земледелии, как таковом, а в особых отраслях сельскохозяйственного производства (к ним Маркс относит, например, животноводство и особенно овцеводство, поставляющее шерсть для промышленности), а также в таких комплексах земель, «которые вследствие своего особого плодородия или вследствие особо благоприятного местоположения могут в общем приносить дифференциальную ренту». Приведенные суждения Маркса имеют не только теоретический интерес; исследование развития арендных отношений в Сибири показывает, что Маркс был прав и с конкретно-исторической точки зрения. Отмечая видную роль в сельскохозяйственном производстве отдельных районов Западной Сибири крупных арендаторов-предпринимателей, Л. М. Горюшкин указывает, что на Алтае они «арендовали земли для разведения тонкорунных овец, породистых лошадей и коров, для сооружения различных заводов... После сооружения железной дороги в Сибирь устремляются скотопромышленники из Европейской России и даже перевозят сюда овец-мериносов. В числе арендаторов сибирских земель появляются предприниматели с Северного Кавказа, немцы-колонисты из Самарской и Оренбургской губерний. В степях Западной Сибири они арендовали до 500 тыс. дес. земель... Казенные земли крупным арендаторам сдавались на 36 лет и на льготных условиях».

Перед нами один из путей возникновения капиталистической ренты в Сибири. В отношениях с крупными арендаторами-предпринимателями помещичье государство выступает как земельный собственник - получатель капиталистической земельной ренты. Но это не мешало ему выбивать феодальную ренту с крестьян, живших на сибирской земле, поскольку последняя считалась собственностью государства. Другой возможный путь возникновения капиталистической земельной ренты - внутрикрестьянская аренда. В этом случае богатый крестьянин, продолжая выплачивать феодальную ренту помещичьему государству, выступает и как получатель ренты: капиталистической - при эксплуатации наемных рабочих, отработочной или денежной - при применении до- и раннекапиталистических форм эксплуатации. Вопрос о преобладании того или другого вида ренты решается, таким образом, исследованием системы ведения хозяйства кулачеством. В. Г. Тюкавкин такого исследования не провел. Поэтому сделанный

им вывод о преобладании в Сибири капиталистической земельной ренты нельзя считать обоснованным.

Мы рассмотрели некоторые противоречия в работе В. Г. Тюкавкина, связанные с преувеличением степени развития капитализма в сибирской деревне. Сопоставление материала и итоговых формулировок его книги с материалом и выводами исследования Л. М. Горюшкина показывает вместе с тем и пути разрешения противоречий в концепции В. Г. Тюкавкина и, поскольку она разделяется рядом исследователей, системы взглядов целого научного направления. Пути эти связаны, в частности, с изучением конкретных стадий и разновидностей капитализма - не только его зрелых, развитых форм, но и низших, «худших» разновидностей, опирающихся на до- и раннекапиталистические формы и методы эксплуатации. Теперь уже недостаточно говорить о преобладании капитализма в аграрном строе страны в целом и ее экономических в районов в частности; нужно отвечать и на вопрос о том, какого типа капитализм получил в России начала XX столетия преимущественное распространение и как он связан с его зрелыми формами, с одной стороны, и докапиталистическими отношениями - с другой. С постановкой такого вопроса споры о высоте, степени развития капитализма, в том числе и на территории Сибири, приобретут иной характер и оттенок, но это уже будут споры в пределах одного, а не между различными направлениями в науке. В результате исследовательская разработка проблемы капиталистической эволюции аграрного строя страны будет вестись более целеустремленно, на более высоком теоретическом и методологическом уровне. И -тогда можно рассчитывать, что на поставленный всем ходом развития науки вопрос об условиях, порождающих аграрно-крестьянскую революцию (а эта проблема, как было показано выше, прямо связана с уровнем и характером капиталистической эволюции аграрного строя страны), будет дан ответ, учитывающий все богатство и разнообразие развития различных экономических районов огромной страны.

Но с вопросом об уровне развития сельскохозяйственного капитализма связана не только проблема аграрно-крестьянской революции. С ним связана также и проблема социально-экономических предпосылок социалистической революции. Монографии В. Г. Тюкавкина и Л. М. Горюшкина посвящены, собственно, решению этой последней задачи. И если, как было показано выше, между двумя названными исследователями имеются значительные расхождения в трактовке уровня развития сельскохозяйственного капитализма, то предложенные ими решения проблемы социально-экономических предпосылок победы пролетарской революции в сибирской деревне, если и отличаются, то весьма незначительно. Подводя итоги своего исследования и вновь подчеркнув, что «экономика сибирской деревни представляла своеобразную мозаику отношений», Л. М. Горюшкин пишет: «Если землевладение и землепользование Западной Сибири оставались полуфеодальными, в системе полеводства большое место занимали пережитки

патриархальщины, то в распределении основных средств производства, прежде всего машин, в системе ведения хозяйства и производства продукции, особенно масла, в области сбыта преобладали капиталистические отношения. При количественною преобладании мелкотоварных и потребительских хозяйств господствующее положение в экономике деревни занимал капитал; ибо степень его влияния далеко выходила за рамки территориального и количественного распространения». И дальше: «Капиталистически развитый строй в сельском хозяйстве Западной Сибири был главенствующим, а капитал, взятый во всех его не зрелых и развитых формах, занимал господствующее положение экономике деревни». И именно это положение, положение о господстве в экономике деревни капитала, взятого во всех его формах. как незрелых, так и развитых, является для Л. М. Горюшкина коренным тезисом, опираясь на который, он формулирует свое решение проблемы социально-экономических предпосылок победы пролетарской революции в сибирской деревне. «Пережитки феодализма и полуфеодальные формы эксплуатации в Западной Сибири,- пишет он,- являлись экономической предпосылкой союза рабочего класса со всем крестьянством на буржуазно-демократическом этапе революции. Развитие аграрного капитализма создало экономическую базу для союза крестьянской бедноты и рабочего класса в социалистической революции. Пролетария; и крестьяне-бедняки сибирской деревни, как и всей страны, были кровно заинтересованы в победе социалистической революции и последующих социалистических преобразованиях. Постоянное раз ложение среднего крестьянства и неустойчивость его хозяйственного положения в условиях частной собственности на средства производства были экономической основой последующего вовлечения в социалистическое строительство и середняков. В процессе капиталистического развития сельского хозяйства Западной Сибири сложились экономические условия для социалистического преобразования деревни - определенный уровень производительных сил и объективная основа союза рабочего класса - с крестьянской беднотой».

Примерно так же решает вопрос о социально-экономических предпосылках Октябрьской революции в сибирской деревне и В. Г. Тюкавкин. «Только союз пролетариата с беднейшим крестьянством,- пишет он,- мог обеспечить победу социалистической революции в такой крестьянской стране, как Россия. Как и в России, в целом в сибирской деревне к 1917 г. беднейшее крестьянство в значительной степени пролетаризировалось. Наемных сельскохозяйственных рабочих насчитывалось уже около 400 тыс., а доля бедняков составляла 40-50% всех дворов. Выделение этих слоев создавало социальную базу социалистической революции».

Из такого решения проблемы становится понятной та настойчивость, с которой В. Г. Тюкавкин спорит с исследователями, принижающими, на его взгляд, степень развития капитализма в Сибири. «При постановке проблемы социально-экономических предпосылок,

указывает он, - более важным является вопрос об уровне развития капитализма, а не о его типе». «Принижение уровня капиталистического развития сельского хозяйства Сибири не позволяет объяснить созревание предпосылок социализма».

Мы говорили выше о противоречиях, имеющихся в изложении В. Г. Тюкавкина, а также о том, что подход Л. М. Горюшкина к изучению тех же вопросов намечает пути преодоления этих противоречий. Поскольку, однако, Л. М. Горюшкин разделяет конечный вывод исследования В. Г. Тюкавкина, приходится отметить, что с точки зрения трактовки проблемы социально-экономических предпосылок Октябрьской революции, в том виде, как она изложена в работах обоих авторов, концепция В. Г. Тюкавкина представляется более цельной, завершенной, а концепция Л. М. Горюшкина, наоборот, внутренне противоречивой: разграничив, выделив различные формы, типы и стадии капиталистических отношений и связанные с ними приемы и методы эксплуатации крестьянства, показав консервирующее, тормозящее воздействие торгово-ростовщического капитала на развитие производительных сил и капиталистическое расслоение крестьян, он на заключительных страницах своей книги фактически снимает сделанные им разграничения. Переходя к вопросу о социально-экономических предпосылках победы Великой Октябрьской социалистической революции, Л. М. Горюшкин пишет уже о господствующем положении капитала вообще, объединяя тем самым в понятие крестьянская беднота как пролетаризирующееся крестьянство (результат воздействия на него развитого, в том числе аграрного, капитализма); так и пауперизирующееся (результат воздействия низших, худших форм капитализма и феодально-крепостнических пережитков). Конкретная постановка вопроса, связанная с изучением «мозаики» капиталистических отношений в сибирской деревне, заменяется абстрактной формулой о воздействии капитализма вообще.

Так или иначе, но совершенно очевидные противоречия при решении проблемы социально-экономических предпосылок Октябрьской революции в сибирской деревне оказались снятыми в итоговых выводах. Единство, таким образом, достигнуто. Но противоречия остались. И они немедленно выступают наружу при сопоставлении итоговых формулировок Л. М. Горюшкина и В. Г. Тюкавкина с результатами изучения революционного движения сибирских крестьян в 1917-1920 гг. Обратимся к работам Ю. В. Журова на эту тему, выполненным под руководством одного из крупнейших знатоков истории Сибири - профессора В. И. Дулова. В годы гражданской войны и интервенции на защиту советской власти поднялось в конечном счете все трудовое крестьянство Сибири - таков основной вывод исследования Ю. В. Журова, обоснованный им как на основании анализа социального состава партизанских армий, так и в результате изучения структуры и политики органов власти в так называемых партизанских республиках Енисейской губернии. «Партизанское движение в Приенисейском крае, родившись как движение бедняцко-батрацких

и середняцких слоев деревни, превратилось к осени 1919 г. в массовое общекрестьянское движение, охватившее не только середняцкую, на частично и зажиточно-кулацкую часть енисейской деревни,- пишет исследователь. - Партизанское движение явилось одной из форм военно-политического союза рабочего класса и крестьянства».

Особенность этого союза состояла в том, что крестьянское советское движение объединялось с рабочим движением как движение демократическое. Это нашло отражение и в характере Советской власти, восстанавливавшейся в партизанских республиках. Носившая военную или полувоенную форму, она по своему характеру, пишет Ю. В. Журов, «была революционно-демократической диктатурой, будучи переходной и подготовительной ступенью от левых форм буржуазной демократии к диктатуре пролетариата». «В крестьянской политике партизанских Советов причудливо сочетается сложное переплетение социалистических и общедемократических задач, с преобладанием последних».

Таким образом, социальная основа Советской власти в сибирской деревне оказалась более широкой, чем следует из выводов работ В, Г. Тюкавкина и Л. М. Горюшкина.

В данном случае противоречия утвердившейся схемы с реальным ходом вещей были установлены в результате сопоставления разных групп работ, относящихся к тому же к различным, хотя и смежным периодам истории нашей страны. Имеются случаи, когда противоречия аналогичного характера обнаруживаются внутри одной работы. Вернемся к исследованию П. Н. Першина.

«В соответствии с ленинским учением о союзе рабочего класса и крестьянства пролетариат свергнул самодержавие в буржуазно-демократической революции в союзе со всем крестьянством, нейтрализуя буржуазию. Иное соотношение классовых сил определяет условия социалистической революции. Пролетариат может победить буржуазию, опираясь на союз с беднейшим крестьянством, нейтрализуя средние слои деревни». Этими словами П. Н. Першин начинает раздел своей книги, в котором рассматривается положение в российской деревне в 1917 г., после свержения царской монархии. Именно это положение, таким образом, должно быть раскрыто в последующих главах работы.

Мы показали выше, с какой тщательностью подходит П. Н. Першин к выявления статистической основы своего анализа. Среди других подсчетов размаха крестьянского движения в 1917 г. подсчеты П. Н. Першина являются наиболее полными и наиболее исчерпывающе отражают тем самым действительное состояние дел в российской деревне. И вот обращение к этим подсчетам и выводам самого исследователя показывает абсолютное преобладание в 1917 г. первой социальной войны над второй.

«Таким образом,- подводит П. Н. Першин итоги своих разысканий,- в сентябре-октябре 1917 г. раскол и классовая борьба внутри крестьянства обострились. Однако выступления сельской бедноты против кулачества в этот период все же не имели столь

массового характера, как борьба против помещиков». Приведя соответствующие данные, П. Н. Першин приходит к выводу, что «в марте-октябре основным направлением классовой борьбы в деревне было уничтожение помещичьего землевладения. Размах антикулацких выступлений по отдельным районам был различен в зависимости от степени расслоения деревни».

Как добросовестный исследователь, П. Н. Першин не только привел в тексте своей работы данные о крестьянском движении в 1917 г., но и сделал выводы о степени поддержки революции российского пролетариата широкими непролетарскими массами. «Крестьянское восстание осени 1917 г.,-пишет П. Н. Першин,- было, по выражению В. И. Ленина, событием общенационального политического значения... В ходе восстания крестьянские резервы с боем подходили на соединение с рабочим классом, массы подтягивались к передовым позициям, которые занимал пролетариат... К беднейшему крестьянству присоединялась середняцкая часть деревни».

Говоря об этом, П. Н. Першин подчеркивает, что крестьянское восстание осени 1917 г. не было только антипомещичьим, чисто аграрным восстанием. Оно «происходило в борьбе со всеми местными органами власти» и «было бурным протестом против тех репрессий, которыми Временное правительство пыталось задушить аграрную революцию», являлось «войной деревенских масс не только против соседних помещиков, но и против Временного правительства». Выше мы выписали слова П. Н. Першина, которыми он начал характеристику крестьянского движения в марте -октябре 1917 г. Приведем теперь заключительные строки той же главы: «крестьянские восстания осени 1917 г. явились, как не раз указывал В. И. Ленин, одним из важнейших условий, определивших благоприятный исторический момент для победы пролетарской революции. В этих условиях создалось гениально предвиденное Марксом и осуществленное Лениным соединение пролетарской революции с крестьянской войной».

Мы можем констатировать, таким образом, что, приступая к анализу соответствующего материала, П. Н. Першин исходил из широко распространенного в нашей историографии положения, что свою революцию пролетариат осуществляет в союзе лишь с деревенской беднотой; итогом анализа был вывод, что пролетарская революция в нашей стране на известном начальном этапе соединилась с общекрестьянской аграрной революцией против помещиков и буржуазного Временного правительства. Налицо, таким образом, явное противоречие, сходное с тем, которое мы отмечали при рассмотрении концепции Л. М. Горюшкина.

Это противоречие характерно не только для работ указанных исследователей. Выступа» в различных проявлениях и по-разному обнаруживая себя, оно является общим и для новейших исследований по аграрной истории предреволюционной России, и для ряда работ по истории Великой Октябрьской социалистической революции, в том числе и прежде всего - по истории революции в деревне. С одной стороны, убедительно показывается задерживающая

роль помещичьего землевладения в процессах развития капитализма в деревне, вносятся значительные коррективы в представления относительно возникновения противоположных по своему социальному характеру группировок среди крестьянства, справедливо критикуются утверждения о значительном удельном весе второй социальной войны; с другой стороны, как только речь заходит о расстановке классовых сил в стране накануне Великой Октябрьской социалистической революции, в тех же работах воспроизводится в различных формулировках положение о том, что на октябрьский переворот пролетариат шел только в союзе с беднейшим крестьянством. Даже А. М. Анфимов, наиболее последовательно и аргументированно выступающий против преувеличения уровня развития аграрного капитализма, не сумел, как мы видели, избежать этого противоречия в своих работах.

Что же касается проявления указанного противоречия в работах по истории Октябрьской революции, то, как показано в специальных историографических исследованиях, до недавнего времени оно проявлялось в фактическом отрицании двух этапов аграрно-крестьянской революции, в утверждениях, что Октябрьская революция в деревне с самого начала носила социалистический характер.

Таким образом, противоречие между положением о том, что в аграрном строе России капиталистический способ производства еще не успел окончательно сложиться и победить, и между тезисом, что на социалистическую революцию пролетариат в Октябре 1917 г. шел в союзе с беднейшим крестьянством и сельскохозяйственным пролетариатом при нейтрализации середняка, является противоречием данного этапа развития науки. Отсюда следует, что с осознанием и положительным преодолением этого противоречия связано дальнейшее развитие исследований как в области аграрной истории России начала XX в., так и смежных с ним периодов отечественной истории.

Мы говорим об осознании потому, что плоть до последнего времени авторы специальных исследований по истории аграрных отношений в России начала XX столетия помещают, как мы видели, буквально рядом и тезис о слабом развитии аграрного капитализма, и положение о союзе пролетариата лишь с беднейшим крестьянством, не замечая противоречий между ними. Мы говорим о положительном преодолении этого противоречия потому, что его осознание в начале 1960-х годов сразу же вызвало резкую критику представителей новой точки зрения с позиции ее несоответствия сложившейся в конце 20-х годов сталинской концепции о расстановке классовых сил накануне Октября 1917 г. Тем не менее за прошедшие с тех пор годы ленинские положения о том, что на Октябрьскую революцию пролетариат шел в блоке, в союзе со всем крестьянством, а также о двух этапах аграрной революции - первом, когда в деревне решались в основном задачи буржуазно-демократического характера, и втором (с лета 1918 г.), когда она и там приняла пролетарский характер, были всесторонне

доказаны и вновь появились в советской историко-экономической литературе.

Ленинское положение открывает возможность для выявления и научного обоснования фактического состояния дела. В частности, применительно к изучаемой нами проблематике, одним из главных вопросов, на который нужно дать научно обоснованный ответ, заключается в следующем. Оригинальность исторической ситуации в России к моменту Октябрьской революции состояла в том, что аграрно-крестьянская революция, максимально благоприятные условия для развертывания которой складываются на ранних стадиях развития капиталистических отношений, слилась, стала неразрывной частью пролетарской революции, порождаемой противоречиями высокоразвитого капитализма. В социально-экономическом обосновании этой ситуации и состоит задача специалистов-исследователей.

Мы показали, что в пределах сложившихся научных направлений целостного решения сформулированной задачи еще не имеется. Оставаясь на позициях историографа, занимающегося анализом реальных достижений науки, мы должны теперь поискать это решение или, по крайней мере, обозначившиеся подходы к нему за пределами сформировавшихся направлений.