Глава IV. Петербургская школа русских историков в конце XIX - начале XX веков.

§1. Основные черты школы

Петербургская историческая школа формировалась на протяжении XIX-XX вв. У ее истоков стоял историк-всеобщник М.С. Куторга. Он и его ученики во главу угла ставили требования научного критического отношения к источникам. Эстафету от М.С. Куторги принял византинист В.Г. Васильевский, К.Н.Бестужев-Рюмин и под влиянием находились многие ученые более молодого поколения - С.Ф. Платонов, М.Д. Чечулин, Е.Ф. Шмурло, С.М. Середонин, В.Г. Дружинин, А.С. Лаппо-Данилевский. За ними следовали их ученики- С.В. Рождественский, А.Е. Пресняков, М.А. Полиевктов, П.Г. Васенко, А.И. Заозерский, П.Г. Любомиров, А.И. Андреев, С.Н. Валк, А.А. Введенский, Б.А. Романов и др.

“Ярким завершением процесса” создания этой школы стал А.Е. Пресняков.

Практически все современные исследователи признают неоднородность петербургской исторической школы русских историков в начале ХХ в. Одни - говорят о двух направлениях внутри школы, другие же- делают вывод об изменении ее конфигурации вплоть до разрыва и складывания принципиально иной школы. И в первом и во втором случае речь идет о ярких фигурах С.Ф. Платонова и А.С. Лаппо-Данилевского и сообществах, возникших вокруг них.

Первоначально выделим то общее, что объединяло эти два внутрипетербургских сообщества, т.е. то, что так характерно для петербургской исторической школы вообще. В разделе, посвященном Московской исторической школе мы говорили об особенностях культурной атмосферы Москвы и противопоставлении двух столиц в историографической и историко-культурной традиции.

Художественный стиль Петербурга, его графичность определяли типично петербургское стремление к синтезу российского и западноевропейского. Моисей Коган, иллюстрируя это замечание обращается к опыту издания в Петербурге в 1910-1912 годах серии “Родоначальники позитивизма” с переводом работ Канта, Тюрго, Д’Аламбера, Сен-Симона и, главным образом, Конта. Это была “первая попытка объять в полной независимости от богословия всю сумму знаний, какими располагало человечество”. Интерес к достижениям западноевропейской философии и психологии, и психологии отчетливо прослеживается и в “Методологии истории” Лаппо-Данилевского. Графичность и сциентизм петербургской культуры создавали благоприятную почву для развития науковедения. Весьма показательно, что в упомянутой выше “Методологии истории” Лаппо-Данилевский обосновывал само значение рефлексии в историческом познании, ссылаясь на разработку методологических проблем в математике, физике, химии, других отраслях естествознания. При этом, он находил опору в классификации наук предложенной неокантианцами. Аналогичные тенденции прослеживаются и в развитии языковедческой науки. Складывается новая отрасль знания - семиотика. Наиболее отчетливо такой подход сказался в зарождении формального метода изучения художественной литературы. “Суть методологических установок В.Шкловского, Б.Эйхенбаума, В.Жирмунского, Ю.Тынянова заключалась в том, чтобы сделать литературоведение точной наукой, а для этого - соединить его с наукой о языке, и изучать художественное слово как определенный способ оперирования языковыми структурами. Закономерна и опора литературоведения на психологическую науку, утвердившую себя как форму научного знания”. Именно в Петербурге с особой отчетливостью проявляются черты нового этапа легитимации гуманитарных наук. Строгость петербургской культуры некоторыми мыслителями объясняется и официальным статусом северной столицы, некоей чиновничьей иерархией, (в связи с этим можно вспомнить образную характеристику Платонова данную Милюковым: с его точки он - “что называется “столичная штучка”. Для него в известных обстоятельствах жизни слово - серебро, а молчание золото”).

С точки зрения организационной структуры, характерной чертой петербургской школы, по сравнению с московской, вплоть до начала ХХ века было отсутствие ярко выраженного лидера. К.Н. Бестужев-Рюмин через ученичество у которого прошла целая когорта петербургских историков, тем не менее, по оценкам его учеников, не был способен для создания сплоченной школы с едиными методологическими и методическими нормами.

Е.Ф.Шмурло, любимому ученику Бестужева-Рюмина принадлежит интересное размышление о школе в науке и оценка, в связи с этим, Бестужева-Рюмина: “Чтобы создать школу, необходимо… быть односторонним, смотреть более или менее в один угол. Школа в лице своего представителя всегда предполагает не только ясное, отчетливое сознание данной идеи, но также известное пренебрежение к другим - предполагает не только твердую, но и исключительную веру в свой собственный тезис. Она не признает иного пути, кроме того, по которому сама идет. Мало того, свое убеждение школа горячо пропагандирует, спорит, доказывает, оберегает своих последователей от зла. Чтобы создать школу, надо стать известного рода фанатиком и свой фанатизм прививать ученикам.

Ни на что подобное не способен был Бестужев. Ни по характеру своей натуры, ни по характеру своих научных взглядов. Вот почему школы - в смысле учения, которое осветило бы известным светом всю совокупность явлений прошлого, основной нити, вроде той, что дал С.М.Соловьев, нити которую можно было бы провести сквозь всю русскую историю Бестужев не открыл и не создал. Собственного цельного мировоззрения он не дал”.

Но в то же время широта научных интересов Бестужева-Рюмина как историка-исследователя стимулировала и конкретно-исторические исследования его учеников в духе позитивизма, и поиск социологического и теоретического осмысления исторического процесса. Тот же Шмурло в связи с вопросом о Петербургской школе историков и ее главным признаком - исследование источника - отмечал, что “все возможные из подобного наблюдения выводы не могут быть связаны с преподаванием одного К.Н. и не могут быть признанными для школы К.Н.”. Согласно Шмурло, для Бестужева-Рюмина было характерно и пристальное внимание к источнику, и идея всестороннего изучения явлений прошлого с привлечением на помощь истории всех отраслей гуманитарного знания, тщательный анализ фактов и объективность. В качестве значимой черты учителя отмечалась: “Он сообразовывался с симпатиями своих учеников и полагал свой долг именно в том, чтобы создать юноше обстановку для работы не стесняя его личных взглядов и способностей. Оттого среди его учеников есть и археологи и историки самых различных оттенков”.

Научная школа без ярко выраженного лидера не является нонсенсом. С точки зрения современных исследователей - это типичное явление в гуманитарных науках. Тем более, если речь идет о функциональных школах, т.е. институционально связанных с высшими учебными заведениями. Вполне возможно предположить, что именно школа без лидера стимулировала зарождение разнонаправленных тенденций в рамках петербургского сообщества историков.

В качестве сущностной черты петербургской школы ее участники и современные ее историки называют особое отношение к историческому источнику.

Так Пресняков доминирующей чертой школы считал “научный реализм, сказавшийся прежде всего в конкретном непосредственном отношении к источнику и факту - вне зависимости от историографической традиции”, без заданности установленной схеме и социологического догматизма. По Преснякову, для московской школы было характерно обратное движение “теоретический подход к материалу”, делал исторические факты лишь иллюстрацией “защищаемой историко-социологической доктрины”. Эта система исторического мышления, “сложилась под влиянием немецкой идеалистической философии и являлась отражением гегельянства”. Московскую школу он отождествлял с юридической школой. Весьма показательно, что москвич Милюков упрекал петербургских ученых в излишней приверженности к источнику, тем самым подтверждал мысль об определенной специфике школы. Он возводил указанную традицию к А.Л. Шлецеру, который утверждал, что русскую историю нельзя писать, не изучив предварительно критически ее источников. Милюков отмечал, что такой подход к научному изучению истории уже устарел и “доживал в Петербурге свой век”. В то же время, историк обратил внимание на эволюцию петербургской школы по направлению к социологическому синтезу, характерному для московской школы, но с “сохранением специфических петербургских оговорок”. Проявлением такого компромисса Милюков считал книгу С.Ф. Платонова о Смуте XVII в., в которой первая часть посвящена критике источников, а во второй части изложена история смуты “по -московски”. К социологическому синтезу также тяготели А.С. Лаппо-Данилевский, П.Н. Павлов-Сильванский и А.Е. Пресняков, которые “широко и отвлеченно” могли мыслить.

Следующей характерной чертой назовем интенсивную археографическую деятельность в Санкт-Петербурге. В стенах Академии наук и наиболее авторитетного до революции археографического учреждения - Археографической комиссии, как справедливо замечает С.В. Чирков, описанием и изданием памятников занимались практически все крупные историки и филологи. Среди них были и маститые ученые: К.Н. Бестужев- Рюмин, Л.Н. Майков, А.С. Лаппо-Данилевский, С.Ф. Платонов, А.А. Шахматов, Н.П. Лихачев. Впечатляет объем археографической работы в магистерской диссертации Платонова. Кроме того, он издавал “Никоновскую летопись”, редактировал издание актов Холмогорской и Устюжской епархий, “Донских дел”, приходно-расходных книг московских приказов, “Архива П.М. Строева”, сочинений князя Курбского.

Лаппо-Данилевский прославился классическим изданием Сборника Грамот коллегии экономии, редактировал также публикации актов и писцовых книг в “Русской исторической библиотеке”, “Летописи занятий Археографической комиссии”.

И наверное, не случайно, мы встречаем в названиях магистерских диссертаций петербужцев устойчивый оборот, когда определенный памятник рассматривался “…как исторический источник”.

“Я вообще того мнения, что исследования источников - лучшая тема магистерских диссертаций и даже докторских” - писал К.Н.Бестужев-Рюмин.

Однако, в понимании столь ценимом и постоянно акцентируемом историками особом признаке петербургской школы как источника, не было единства.

Задача систематизации методов исторического исследования осознавалась Платоновым прагматически как руководство для историописания. Платонов намеренно упрощал понятие “исторический источник”. Для него последний- это письменный остаток старины. Источники подразделялись им на летописные и юридические, а критика- на внешнюю и внутреннюю. Внешняя критика предусматривала рассмотрение внешней формы источника и отвечала на вопрос о “подделке”. Этому понятию противостояло понятие подлинности. Внутренняя критика включала в себя “критику текста” и “критику факта”. Критика факта имела целью установление истинности показания источника. Эта задача решалась путем выявления угла зрения, под которым составлялся источник. Из понимания Платоновым задач “внешней критики” и “критики текста” естественно вытекало требование детального археографического описания источника. Таким образом “методологические задачи эмпирического направления петербургской школы не выходили за пределы методических указаний и выработки правил работы с источниковым материалом. Методология исторического построения и синтеза выводилась за пределы теоретической регламентации и оставалась сферой индивидуального творчества исследователя”.

Иной подход к методологии истории был сформулирован А. С. Лаппо-Данилевским в его основной теоретической работе - “Методологии истории”. Ведущий принцип исторического исследования, предлагаемый учёным, -идеографический, т. е. восхождение от единичного к общему. Эту иерархию исследовательских процедур А.С. Лаппо-Данилевский относил как к теории истории (“общая методология истории”), так и к методам исторического изучения (“специальная методология истории”). Согласно А. С. Лаппо-Данилевскому, “под историческим фактом в наиболее характерном, специфическом его смысле, следует преимущественно разуметь воздействие сознания данной индивидуальности на среду, в особенности на общественную среду”, при этом данное воздействие выступает как индивидуальное. С этих позиций строилась и выдвигаемая А. С. Лаппо-Данилевским последующая группировка исторических фактов, в том числе “состояния культуры”, “исторических рядов”, “систематического” и “эволюционного” целого, и, наконец, “историческое целого”. В результате мировая история виделась А. С. Лаппо-Данилевскому как “великая индивидуальность человечества”. В системе А.С. Лаппо-Данилевского основой исторического построения являются причинно-следственные элементы факта: комбинируя элементы и группируя исторические факты, историк осуществляет историческое построение. В ходе исторической группировки историк распределяет факты по качественным признакам в исторические ряды. Тот или иной исторический ряд определяет расположение фактов в систематическом целом (расположение в пространстве) или эволюционном целом (расположение во времени). Их наложение друг на друга создает картину исторического целого, искомой части мирового целого (мирового космоса, бытия - в понимании А. С. Лаппо-Данилевского). Для понимания значения факта в историческом целом А. С. Лаппо-Данилевский соотносил их с абсолютными ценностями (этического характера) и таким образом, рассматривал мировую историю как реализацию собственных этических идеалов. Для изучения “относительного целого” в историографической практике (т.е. предмета конкретного исследования) А. С. Лаппо-Данилевский вводил принцип отнесения фактов к относительной ценности (общепризнанной или обоснованной). Этот методологический принцип универсален: элементы фактов рассматриваются с точки зрения их функционального значения и в зависимости от цели исследования. В результате группировки элементов возникает относительное целое, центральный исторический ряд фактов которого определяется по той или иной относительной ценности.

Система источниковедения А.С. Лаппо-Данилевского целиком была основана на теоретических посылках, данных в его общей методологии. Понятие источника следовало из двоякого понимания природы источника как факта и показания о факте и основывалось на определении исторического факта “как воздействия сознания данной индивидуальности на среду”. Факты, обладавшие свойствами “исторической ценности” и “действенности”, А.С. Лаппо-Данилевский называл фактами с историческим значением. Соответственно исторический источник - “есть реализованный продукт человеческой психики, пригодный для изучения фактов с историческим значением”. От этого определения строилась система классификации исторических источников и методов их изучения, которые включали в себя интерпретацию (установление объективного психического значения источника) и критику (установления научно-исторической ценности источника). Последняя заключала в себе критику источника как факта и показаний о факте. Получаемые в ходе источниковедческого анализа результаты позволяли определить позицию как источника, так и восстанавливаемого с его помощью факта в системе исторического (относительного) целого, руководствуясь изложенными выше принципами группировки исторических фактов.

За такими разночтениями в понимании источника стояли различные методологические ориентиры: для Платонова старый добрый позитивизм, для Лаппо-Данилевского - неокантианство. Разновекторная методологическая направленность внутри школы обозначается еще в 90-х годах XIX века.

Именно с этого времени можно говорить о появлении ярко выраженных лидеров, знаменующих различные тенденции в развитии исторической науки: о Платонове и Лаппо-Данилевском, отношения между которыми приобретают характер соперничества.

Период 1889-1890 гг. - переломный в отношениях между двумя историками. В это время обозначается индивидуальный когнитивный стиль каждого из них. Логика науки движет мыслью ученых не иначе как посредством “сетей общения”, открытых или скрытых диалогов как на теоретическом уровне, так и на эмпирическом, “житейском”. Первоначально именно этот “житейский” уровень разведет Платонова и Лаппо-Данилевского и актуализирует сущностные теоретические различия.

Платонов и Лаппо-Данилевский создают научные школы отражающие и распространяющие их влияние в науке. У Платонова было несколько поколений учеников - среди старших были С.В.Рождественский, П.Г.Васенко, П.Г.Любомиров. К молодым принадлежали Н.П.Павлов-Сильванский, Г.В.Вернадский. С.В.Чирков полагает, что у Платонова была по преимуществу учебная школа. Современный исследователь Ростовцев называет ее некоей научной корпорацией, в которую входили не только ученики Платонова, но и ученики его учеников (“дружина”). Тем самым ученые подчеркивают одну из существенных школ Платонова - ее учебно-функциональный характер.

В 1900-х гг. начала складываться и школа А.С. Лаппо-Данилевского. К ней относят В.Н. Борсука, А.А. Шилова, А.И. Андреева, С.Н. Валка, В.Н. Куна, М.Ф. Злотникова, В.И. Веретенникова, ряд других ученых. Многие обществоведы зафиксировали в своих воспоминаниях стремление Лаппо-Данилевского к организации междисциплинарных сообществ. Так, Н.В. Болдырев вспоминал, “никого нет среди философов молодых поколений в Петербурге, кто не прошел бы через его школу”. Гревс в своей мемориальной статье, посвященной Лаппо-Данилевскому, упоминает “Кружок больших”, куда входили его коллеги (сам Гревс, А.А. Кауфман, А.Е. Пресняков, М.А. Полиевктов, И.И. Лапшин и др.). Цель этого кружка - совместное исследование природы “социального явления”.

Показательно, что в то время, когда многие ученики С.Ф. Платонова активно участвовали в семинариях и научных предприятиях А.С. Лаппо-Данилевского, ученики А.С. Лаппо-Данилевского до его смерти к участию в ученых занятиях С.Ф. Платонова не привлекались, так как А.С. Лаппо-Данилевский с известной долей “ревности” относился к своим ученикам. Современные исследователи (А.Н.Цамутали, Е.А.Ростовцев) связывают обозначенные противоречия с двумя направлениями в исторической науке - эмпирическим и социологическим.

Данная ситуация отражает, на наш взгляд, и более значимый процесс существенного изменения картины развития самих научных школ рубежа XIX- XX веков. Внутри них наблюдается выделение различных предметных полей исследования (напомним, что само противопоставление объекта предмету в теоретическом плане формулируется в начале ХХ века). Научные исследования становятся предметно не совпадающими.

Обратившись к петербургской школе, можно заметить, что присущий ей принцип научного реализма А.С. Лаппо-Данилевский применяет к анализу базовых оснований исторического исследования, С.Ф. Платонов - к научной документированности при исследовании конкретного исторического процесса. Принципиально иной, нефункциональный тип школы А.С. Лаппо-Данилевского формируется при определенной оппозиции к уже существующим петербургским авторитетам. По словам А.Е. Преснякова, А.С. “не вошел” в историческую школу Платонова, а “поставил рядом с ней свою, особую, казавшуюся многим не исторической, а теоретической, выпадавшей из строя факультетского преподавания русской истории”.

Разрабатывая междисциплинарную модель исторического исследования, или по определению И.Л. Беленького “сильную версию” дисциплинарного самоопределения методологии исторической науки, и программу эпистемологического знания, Лаппо-Данилевский осознавал трудность и масштабность поставленных задач, требующих принципиально иной формы организации науки. Это с неизбежностью влекло за собой “отпадение” от привычных корпоративных ценностей.

Школа Лаппо-Данилевского ориентирована на совместную разработку коллективных проектов, на междисциплинарность. И с точки зрения науковедения может быть отнесена к типу “невидимого колледжа”.

Два проекта видения исторической науки воплощаются в различных типах школ, в попытках создать собственный круг общения, соответствующую интеллектуальную среду. Лаппо-Данилевскому было труднее, он выступает в историографической практике как “внешний ослушник” (вспомним лермонтовские строфы: “В уме своем я создал мир иной // И образов иных существованье), его работы демонстрируют нам свертывание предыдущей, старой структуры (позитивистской модели историописания) и завязывание новой. Переходные периоды в историографии, как и в любой другой науке, характеризуются максимальной неустойчивостью, перестройкой предыдущего состояния. “В эти периоды соотношение предыдущего и последующего, макроструктур и микроструктур, сердцевины и периферии оказывается наиболее подвижными и диагностичными”, такую характеристику переходному периоду в историко-литературном процессе дает В.Н. Топоров. Данная характеристика приемлема и к интересующему нас историографическому процессу рубежа веков.

Рассматривая послереволюционную судьбу двух петербургских сообществ историков современные исследователи констатируют их сближение, поскольку разъединяющие их факторы (различные методологические ориентиры в условиях новой советской науки не могли восприниматься ни как равнозначные, ни, тем более, как альтернативные марксисткой методологии. Плодотворные поиски неокантианцев в связи с тотальной борьбой с идеализмом были приостановлены. “Техника” же исследования - археографическая традиция А.С.Лаппо-Данилевского, наряду с его системой дипломатики и системой изучения летописей А.А.Шахматова органично вошла в общее “профессиональное наследие” русской науки.