Глава IV. Петербургская школа русских историков в конце XIX - начале XX веков.

§3. Исторические взгляды А.С. Лаппо-Данилевского

А.С.Лаппо-Данилевский родился 15 января 1863 года в имении Удачное при селе Мало-Софиевке Гуляй польской волости Верхнеднепровского уезда Екатеринославской губернии, где и прошли его детские годы. Отец будущего историка - Сергей Александрович, несколько раз избирался предводителем Верхнеднепровского дворянства, а затем вице-губернатором Таврической губернии. Воспитанием сына занималась, в основном, мать - Наталья Федоровна, урожденная Чуйкевич (из дворян той же губернии). Культурная обстановка состоятельной и образованной семьи позволила развиться блестящим разносторонним способностям ребенка. Он получил хорошее домашнее образование, проявив равные склонности как к гуманитарным наукам, музыке, так и к математике. Около полутора лет семья Лаппо-Данилевских провела в Швейцарии. По возвращении на Родину он поступил в Симферопольскую гимназию, курс которой окончил в 1882 г. с золотой медалью.

На складывание мировоззрения молодого человека сильное воздействие оказал его глубокий интерес к религии и философии. Как отмечал Гревс, Александр Сергеевич с ранней юности сильно и глубоко был проникнут "религиозностью, не ходячею, поверхностною, а глубокою, постоянно владевшую им мыслью о Боге, неослабном стремлении озарить повседневность образами высшего, вечного, встать под покровительство абсолютного начала". Подобная установка для второй половины атеистического XIX века была нетипичной. Позже, уже в студенческие годы Лаппо-Данилевский пишет молитву, которая поражает глубиной мироощущения:

“Господь всемогущий!
Дух святый и Всесильный,
Разреши мои сомнения
И откройся мне.
Или погрузи ум мой в нирвану бытия
И не стращай его снятием истины;
И оглуши его ударом грома
Чтобы не мучиться ему желанием
Услышать то, чего не слышишь
И ослепи его Ты молнией с небес,
Чтобы тщетно не напрягать ему зрение
В безысходной тьме…
Песчинка на дне морском - могу ли я
Приподняться над волной на чистый воздух,
Чтобы узнать лучи божественного солнца?!
Которые слились надо мной непроглядной тьмой.
Разверзни их и освети меня лучами твоей святости.
На миг мне дай полнейшего сознанья,
И я паду перед Тобою ниц”.

Постоянный, глубоко интимный интерес к идеальному способствовал формированию, в конечном счете, как историка-неокантианца.

Для времени формирования исторического мировоззрения Лаппо-Данилевского было характерно господство позитивизма. По труду Льюиса юноша знакомится с философией Конта и Милля, а под влиянием Тейлора, Спенсера и Грота обнаружил склонность к изучению первобытной культуры и античного мира.

Осенью 1882 г. Лаппо-Данилевский поступает на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. По словам Гревса, "с самого начала основным центром его занятий стала русская история, хотя не забывались и другие, уже сделавшиеся любимыми области: история всеобщая, философия, археология...". Уже на студенческой скамье определенно проявилась и такая сторона мироощущения Лаппо-Данилевского, как настороженное отношение к политической деятельности. Как и С.Ф.Платонов, увлечению революционными идеями, свойственному молодежи 80-х гг., он предпочитает участие в студенческих научных обществах. Работа в литературном научном обществе противостояла "как карьеризму, так и преждевременному политиканству и революционерству".

На старших курсах университета, молодой историк стал заниматься историей московского государственного строя. По собственному признанию Александра Сергеевича, выбор темы определился под непосредственным влиянием видных представителей историко-юридической школы Б.Н.Чичерина и А.Д.Градовского. Однако первая крупная работа исследователя была посвящена скифским древностям и выросла из студенческого сочинения Лаппо-Данилевского.

Для духовного облика А.С.Лаппо-Данилевского характерной является вера в науку и вера в Бога. Еще будучи молодым человеком он записывает свои идеи в альбом, хранящий отпечаток духовного богатства автора. “Как ум наш не может постигнуть бесконечности Вселенной, так душа не может осознать абсолютного божества - Бога. И в то и в другое мы должны верить”. Он считает, что “благоразумный человек хранит веру не только в то, что доказано опытом, но и в то, что несет в себе божественный отпечаток, проявление высшего разума. “Песчинка в громадной пустыне, атом в неизмеримом теле, - вот что человек материальный перед Вселенной и человек духовный перед Богом”. Служение науке ощущается и осмысливается как важнейшая ценность и долг - отсюда - мучительные сомнения в своих способностях.

“Чувствую иногда неуверенность в себе. Во-первых, физически я слишком ничтожен, чтобы служить науке, во-вторых, и претензии очень большие: хочется быть не только простым добросовестным исследователем, но и ученым, который дает новое освещение не только некоторым проблемам научным, но и основным принципам науки. Не думайте, - обращается он к М.С. Гревс, - что это самолюбие, это во всяком случае мои потребности и идеи”.

Подобные сомнения усиливались размышлениями о смертности человека, а из них вытекала очень рано осознанная цель - успеть сделать как можно больше. В 28-летнем возрасте в письме к своей жене Лаппо-Данилевский писал: “Личные чувства не должны мешать делу, которому служишь и которое выше всего частного. Только иной раз так страстно хотелось бы знать, долго ли будешь в состоянии служить этому делу. Если не долго, то надо бы поскорее свои теории обнародовать, не для того, чтобы высказать цельную систему, а лишь для того, чтобы по крайней мере несколькими мыслями дать другим толчок, повод, быть может иногда новую теорию. Если долго, если есть время, то можно еще многое-многое обдумать и все представить в лучшем виде. Итак, успех работы зависит в значительной мере от того, что не знаешь, и элемент случайности вносится в такое дело, которое ничего случайного не должно было бы иметь”. Такое ритуальное отношение к науке, называемое Вернадским “научной верой”, безусловно, окрашенное сциентизмом, давало ее носителям определенную устойчивость, было опорой среди осознанного ими несовершенства мира, хотя, кто знает, не этот ли высокий идеал и стремление “все представить в лучшем виде” были причиной того, что многие работы А.С. Лаппо-Данилевского не были опубликованы при жизни.

В 1886 году он окончил Санкт-Петербургский университет и был оставлен при нем кандидатом для подготовки к профессорскому званию. Темой будущей магистерской диссертации была определена "Организация прямого обложения в Московском государстве со времен смуты до эпохи преобразований". В 1890 году работа была завершена и вышла отдельной книгой (СПб., 1890, 557 с.), вызвав пристальный интерес маститых авторов.

Защита магистерской диссертации позволила Лаппо-Данилевскому с 1890 г. начать чтение лекций по русской истории в Санкт-Петербургском университете в звании приват-доцента (в коем он до конца и оставался) и в Историко-филологическом институте, где он в 1891 г. был избран экстраординарным профессором. Параллельно ученый преподавал специальный курс по истории первобытной культуры человека в частной гимназии Л.С.Таганцевой.

Наряду с русской историей Александр Сергеевич читал в университете курс русской историографии, которой постепенно стал все более отдавать свое исследовательское время.

Впоследствии к названным курсам, читаемым Лаппо-Данилевским в стенах университета, присоединились спецкурсы и семинары по дипломатике частных актов, теоретическим проблемам исторического источниковедения, философским проблемам общественных наук ("Основные проблемы обществоведения", "Систематика социальных явлений разных порядков", "Практические занятия по теории эволюции в применении к обществоведению и истории", "Критический разбор главнейших учений о случайности", "Критический разбор главнейших учений, касающихся проблем чужого я" и др.). С 1906 г. в Санкт-Петербургском университете был введен обязательный курс "Методологии истории", который поручили читать Александру Сергеевичу. Курс сопровождался семинарскими занятиями. С начала и до конца своей педагогической деятельности он являлся бессменным руководителем научного кружка историко-филологического факультета.

Научные заслуги ученого были должным образом оценены, и 4 декабря 1899 г. в 36-летнем возрасте Александр Сергеевич избирается в действительные члены Императорской Академии Наук (и вскоре прекращает чтение лекций в Историко-филологическом институте). В звании адъюнкта, а затем экстраординарного (6 апреля 1902 г.) и ординарного (5 февраля 1905 г.) академика он принимает самое широкое участие в научной деятельности Академии. Под его руководством были изданы неоконченные труды, написанные академиком А.А.Куником. Лаппо-Данилевский встал во главе громадного издания "Сборника грамот бывшей Коллегии Экономии" и "Памятников Русского законодательства" и др. Он помогал и контролировал научную деятельность губернских Ученых Архивных Комиссий, постоянно участвовал в различных академических комиссиях по присуждению премий.

Одновременно Александр Сергеевич являлся членом (с 1894 г.) Императорской Археографической комиссии министерства Народного просвещения, состоял одно время секретарем, а затем председателем секции Русской истории Исторического общества, созданного по инициативе Н.И.Кареева при Санкт-Петербургском университете и секретарем Отделения Русских и Славянских древностей Императорского Археологического общества. Талантливый исследователь неоднократно принимал участие в археологических съездах России, а также в международных предприятиях, свидетельствующих о его огромном авторитете. Лаппо-Данилевский состоял членом Международного Союза Академий и в 1917 году стал одним из организаторов общего собрания Международного Союза в Петербурге. В рамках этой организации А.С.Лаппо-Данилевский представлял Россию в ряде международных издательских проектов. Он председательствовал в отделе культурных связей Русско-Английского общества. По просьбе английских историков начал подготовку многотомного издания по истории России на английском языке. Его имя было широко известно в европейском и американском научном сообществе. Шарль Ланглуа в одном из писем Лаппо-Данилевскому писал, что считает его самым знающим историком науки. В 1916 г. Александр Сергеевич был удостоен звания почетного доктора права Кембриджского университета, куда он прочитал цикл лекций “Развитие образования и науки в России”.

Ученый отстаивал самоценность науки и считал несовместимыми объективно-научные и социально-политические интересы. По свидетельству Преснякова, "он жил только наукой и для науки". Ученик Александра Сергеевича Б.А.Романов в речи, посвященной двадцатипятилетнему юбилею научной деятельности Лаппо-Данилевского, произнесенной 27 октября 1915 г. на заседании исторического кружка при Санкт-Петербургском университете, вспомнил лишь один случай, когда учитель открыто высказался о политической борьбе. Это произошло, по словам Романова, в 1908/1909 учебном году во время студенческой забастовки, когда ученый, придя на очередную лекцию по методологии, застал в аудитории всего 6-7 человек. Отказавшись от чтения лекции, он предложил слушателям обменяться взглядами по поводу происходящего, ставя вопрос не о целесообразности забастовки, а о ее "допустимости" в стенах храма науки. "Вы настаивали на том, - говорил выступавший, обращаясь к Александру Сергеевичу, - что нельзя объективные культурные ценности нести в жертву иным целям, что эти ценности должны существовать, как таковые, неприкосновенно и непрерывно".

Действительно, достаточно длительное время Лаппо-Данилевский был далек от какого-либо непосредственного участия в общественно-политической жизни. Однако 1905 год стал для него переломным в этом отношении. Совместно с академиком А.А.Шахматовым Лаппо-Данилевский составил записку "О свободе печати", принятую общим собранием Академии 12 марта 1905 г. В числе ученых, подписавших в начале 1905 года “Записку 342” о нуждах русского просвещения было 16 действительных членов Императорской академии наук, в том числе и Лаппо-Данилевский.

И.М.Гревс писал, что не терпевший политики Александр Сергеевич, тем не менее, "считал долгом отдавать дань служению родине и народу, которых он всегда любил и почитал. Скрипя сердцем, он принял избрание в Государственный Совет во время Первой Думы". В этот орган власти историк вошел в 1906 г. в качестве представителя от Академии наук и университетов и выбыл из него незадолго до закрытия первой его сессии. Историк принимал участие в подготовке проекта об амнистии. Гражданская позиция Лаппо-Данилевского - реализация его этических установок, представлений об обязанностях человека-науки по отношению к обществу. Он апеллирует к таким понятиям как свобода воли. Вопрос об учете общей воли народа разрабатывается Лаппо-Данилевским и в дальнейшем, в проектах реформирования России после февраля 1917 года.

Он вошел в комиссию по выработке избирательного закона в Учредительное собрание, возглавляемую Ф.Ф.Кокошкиным. По свидетельству Гревса, Александру Сергеевичу "хотелось поддержать благородный опыт Временного правительства спасти родину и ее честь, сохранить культуру, организуя свободу". Однако с политической деятельностью ученому явно не везло, да она была чужда самому складу его характера. Последующие события, связанные с Октябрьским переворотом, могли только углубить его неприязнь к политике.

Однако в короткий послеоктябрьский период Лаппо-Данилевский, как и многие его коллеги по Петербургской школе активно занимается архивной деятельностью. Он становится председателем Союза российских архивных деятелей - 1917-1918 годы. Его выступления и записки по архивному делу рисуют широкую программу реформ. Лаппо-Данилевский отстаивал переход к системному подходу в архивной сфере, которая включала в себя общее руководство по усторйству и управлению архивами, меры по охране документов и архивных материалов, общее руководтсво по описанию архивово, программу подготовки архивных работников, защиту профессиональных интересов архивных деятелей. 7 февраля 1919 года Лаппо-Данилевский умирает в холодном и голодном Петербурге от заражения крови.Эту смерть его ученик - А.Е.Пресняков связывал с распадом и гибелью старой научной культуры в послереволюционную эпоху: "Обстановка военного времени, а затем революционного кризиса глубоко потрясла развитие той научной культуры, которой видным носителем и активным деятелем был А. С. Лаппо-Данилевский. . . Буря революции не вывела А. С. Лаппо-Данилевского из научной, академической сферы. Но крайне тяжело переживал он распад той культуры, которая его вскормила, и подрыв многого в той традиции, которая при всей ее исторической условности была носительницей дорогих ему „абсолютных ценностей"... Носитель глубоких культурных традиций не вынес их трагической ломки".

А.С. Лаппо-Данилевский не был обойден вниманием своих коллег при жизни. Практически все его крупные работы вызывали по выходу пристальный интерес и споры. Обратим внимание на отзывы и рецензии на монографию А.С. Лаппо-Данилевского “Организация прямого налогообложения в Московском государстве со времен Смуты до эпохи преобразований”. Эта работа была оценена С.Ф.Платоновым как положительная, но он отметил, следование автора общей схеме юридической школы. (Изучение истории государственных учреждений в ущерб исследованию истории народного хозяйства). Перу Милюкова принадлежит две рецензии на эту работу (Отзыв в “Русской мысли” за 1900 год и развернутая рецензия по заказу Академии наук “Спорные вопросы финансовой истории Московского государства” (СПб, 1892 год). Милюков подверг критике исследование Петербургского ученого с точки зрения традиционных представлений Московской школы о структуре научного труда, о роли теории, определяющей порядок. С точки зрения Милюкова, общие точки зрения автора (Лаппо-Данилевского) не всегда вытекают из конкретных материалов. Он настаивал на необходимости рассмотрения системы налогообложения в контексте эволюционного развития ее институтов. Итак, Платонов критиковал Лаппо-Данилевского за чрезмерное следование общей схеме, П.Н.Милюков - за недостаточное увязывание общих точек зрения с конкретным материалом. Оба рецензента в негативном плане отнесли Лаппо-Данилевского к историко-юридической школе, и эта оценка прочно закрепилась в историографии. С начала 1900 годов можно выделить новый этап как собственно научного творчества Лаппо-Данилевского, так и осмысление его в отзывах коллег. Издание Лаппо-Данилевским “Методологии истории” (1910 год) сразу же привлекла внимание как историков, так и философов. Отметим, в качестве важных историографических явлений рецензии Т.И.Райнова и Н.Д.Кондратьева. Райнов очень высоко оценил философские достижения “Методологии истории” и полагал, что теоретическая работа Лаппо-Данилевского явилась одинокой попыткой выработки научного познания в их системном применении. Райнов считал недостаточно аргументированным вывод Лаппо-Данилевского, о том, что во всяком познании человек стремиться к единству знаний, так как вся аргументация в книге, по словам рецензента, сводилась к аналогии знания с сознанием, которое и характеризуется, согласно Лаппо-Данилевскому с единством. Кондратьев в статье “Теория истории А.С.Лаппо-Данилевского” кратко изложил основы методологии ученого и высказал ряд замечаний”. С его точки зрения, неясным остался принцип систематического единства знаний. Понятие "абсолютной ценности” применимо к изучению истории как с идеографической точки зрения, так и с номотетической. По Н.Д.Кондратьеву. данное понятие нужно относить не только к “индивидуальному” (как заявляет Лаппо-Данилевский), но и к “типическому”.

Рецензент отметил глубину теории источниковедения Лаппо-Данилевского, подчеркивалось, что автору удалось преодолеть существенные недостатки концепции своих предшественников. Лаппо-Данилевский попытался объединить номотетическую и идеографическую точки зрения на почве совмещения общефилософского и специально-исторического знания, соединяя в себе лучшие достоинства и того и другого.

В честь двадцатипятилетия историка научной деятельности учениками и товарищами по работе был издан специальный сборник статей, посвященных его творчеству, с указанием трудов исследователя.

В послереволюционные годы в обстановке гражданской войны, всеобщей разрухи и голода смерть буквально косила ряды ученых. Историческая наука потеряла таких корифеев, как В.В.Берви-Флеровский, Н.Ф.Каптерев. И.В.Лучицкий (1918), В.И.Герье, М.А.Дьяконов (1919), Д.И.Иловайский. Д.А.Корсаков, И.С.Пальмов, Б.А.Тураев, В.М.Хвостов, М.М.Хвостов, А.А.Шахматов, В.Н.Щепкин, Е.Н.Щепкин (1920) и др.

Кончина Лаппо-Данилевского была воспринята особенно остро и приобрела, по сути, символическое значение. И.М.Гревс писал, что Лаппо-Данилевский был поражен войной и революционной бурей, поскольку "насилие всегда было недопустимо для его нравственного сознания". Мыслитель был погружен в жесткую муку и "может быть, смерть его, неожиданная и преждевременная явилась протестом против свершавшегося, разливавшегося кругом зла, мрака, невежества, хаоса, насилия, кровопролития".

Смерть историка вызвала всплеск интереса к его научному наследию. Воспоминания и литература этого периода рисуют живой антропологический портрет Александра Сергеевича Лаппо-Данилевского с выделением социально-психологических характеристик, нравственно-ценностных поисков историка, определения его места в истории науки и истории культуры России.

Если в академических кругах смерть историка вызвала чувство невосполнимой утраты, подчеркивались его заслуги как теоретика, исследователя прошлого России ХVI-ХVIII вв. и руководителя научного семинара в Петербургском университете, то руководство советской наукой отнеслось к этой трагедии равнодушно. Более того, в рецензии на посмертное издание "Методологии истории" (Вып. 1. Пг., 1923) Лаппо-Данилевского М.Н.Покровский пренебрежительно заявил, что "как теоретическая работа она никакого интереса не представляет", а может быть использована лишь в качестве справочного пособия.

К великому сожалению, это отношение к методологическим поискам ученого, составлявшим важнейшую часть его научного наследия, на многие годы закрепилось в советской историографии.

В конце 1930-х - начале 1940-х годов намечается более спокойное отношение к наследию Лаппо-Данилевского. Его ученики А.А.Шилов и А.И.Андреев читали курсы по археографии и источниковедению в Московском историко-архивном институте по Лаппо-Данилевскому, здесь же, в рамках института проводилась мысль о преемственности в развитии архивного дела от дореволюционных историков к советским. А в 1943 году на конференции историков-архивистов СССР подчеркивалась роль А.С.Лаппо-Данилевского в организации архивного дела и разработке архивной теории. В 1945 году вышли в свет “Очерки по истории Академии наук”. В них была дана блестящая характеристика Лаппо-Данилевского как организатора академической науки и отмечалось, что историк сумел “сгруппировать вокруг себя многочисленных учеников и последователей”.

Большое внимание изучению деятельности Лаппо-Данилевского уделил Н.Н.Валк в работе “Историческая наука в Ленинградском университете за 125 лет”. Здесь отчетливо ставилась проблема петербургской исторической школы и места в ней А.С. Лаппо-Данилевского.

В конце 1940-начале 1950-х годов наблюдается противоположная тенденция, связанная с идеологическими кампаниями того времени. Особый удар был направлен против историков старой школы. Эти тенденции времени нашли отражение в статье Л.В.Черепнина “А.С.Лаппо-Данилевский - буржуазный историк и источниковед”. Лаппо-Данилевский назывался “историком-идеалистом реакционного типа” и занимал крайне правое место в лагере буржуазной историографии. “Методология истории” отражала настроения буржуазии в годы столыпинской реакции, а ошибочные установки этого труда были перенесены и на разработку конкретных проблем источниковедения. С точки зрения Черепнина “все работы Лаппо-Данилевского ведут к одной проблеме, поставленной в плане буржуазной методологии: о путях развития России как национального типа”, и этому соответствует “общая государственная концепция русской истории”, согласно которой исторический процесс протекает не в форме борьбы классов, а в форме взаимодействия надклассового государства и бесклассового общества. В статье Черепнина содержались обвинения Лаппо-Данилевского в буржуазной ангажированности и космополитизме. Как совершенно справедливо замечает Ростовцев, “статья Л.В.Черепнина носила характер официального приговора творчеству А.С.Лаппо-Данилевского”. Она предопределила оценки творчества А.С.Лаппо-Данилевского, которые давались в литературе общего характера (учебных пособиях, энциклопедиях и др.)

В период оттепели наблюдаются некоторые подвижки в оценке творчества историка. Реабилитируются некоторые его выводы в области источниковедения, но его “Методология истории”, по-прежнему, оценивается очень резко. С точки зрения Г.Д.Алексеевой теоретическая концепция Лаппо-Данилевского была направлена “на защиту религии, империалистических войн, колониальной политики и политической реакции, на всемерное оправдание врагов демократии и революции”.

В некоторых исследованиях конца 1960 - начала 1970-х годов начинают пересматриваться методологические взгляды. Особо выделим работы Л.Н.Хмылева. Во-первых, это было самое подробное за весь советский период изложение содержания основной работы Лаппо-Ланилевского “Методология истории”. Во-вторых, взгляды историка рассмотрены в контексте науковедения и проблемы кризиса буржуазной науки, который, кстати сказать, рассматривался как важный этап теоретического перевооружения науки. С конца 1970-х годов нарастает положительный интерес к методологии Лаппо-Данилевского. Так, О.М.Медушевская, в частности, отметила, что концепция методологии источниковедения А.С.Лаппо-Данилевского в теоретико-познавательном отношении стала наиболее цельным и систематическим учением об источнике, которое когда-либо было создано на базе идеалистической методологии истории. В работах С.П.Рамазанова, Л.Н. Хмылева, О.В.Синицына, А.Н.Нечухрина подчеркивалось значение трудов историка в области теоретического источниковедения, обращалось внимание на мастерство исторического анализа и тонкость его источниковедческих приемов, создание собственной школы в этой области. При этом особое внимание в последние годы уделялось ценностному подходу.

В 1994 году научная общественность отметила 75 лет со дня кончины историка. В связи с этой датой, Археографической комиссией было проведено заседание, материалы которого помещены в “Археографическом ежегоднике” за 1994 год. Была предпринята попытка создания целостного представления о творчестве Лаппо-Данилевского и намечена новая проблематика дальнейшего изучения творчества и биографии Лаппо-Данилевского. Так, С.О.Шмидт поставил проблему изучения феномена научной школы историка, личных и научных отношений В.И.Вернадского и Лаппо-Данилевского, общественно-политической деятельности.

В статье В.П.Корзун поставлена проблема развития науковедческих взглядов историка. В самые последние годы можно выделить работы Е.А.Ростовцева в которых получает всестороннее освещение деятельность Лаппо-Данилевского как представителя Петербургской исторической школы.

Несмотря на столь пристальное внимание к фигуре историка, по-прежнему, наименее исследованной остается его конкретно-историческая концепция истории России.

Лаппо-Данилевский своим творчеством знаменовал преодоление классического позитивизма и становление неокантианства.

Уже в ранних работах историк придавал первостепенное значение общим понятиям для уяснения процесса исторического развития. В 1890-е годы работая над магистерской диссертацией, Лаппо-Данилевский практически одновременно задумывает труд по истории русской культуры и по истории, что позволяет нам говорить о зарождении феноменологической концепции в этот период. К этому же периоду относится одна из первых попыток определения исторической науки как "изучение норм общественного развития, общих всему человечеству". И все же определяющими в это время остаются позитивистские установки.

В одном из лекционных курсов по русской истории (1891-1892) автор воспроизводит позитивистскую модель исторического исследования. Изучение истории должно сводиться к: 1) собиранию материала; 2) его классификации; 3) критике; 4) объяснению; 5) осмыслению. Русская история, по Лаппо-Данилевскому должна заниматься изучением явлений развития, обнаружившихся в живом взаимодействии духовных, хозяйственных и правовых интересов древнерусского населения.

Толкование причинности исторического процесса также вполне вписывается в позитивистский дискурс - ее необходимо разложить на мельчайшие производные. Изучая причинность в соотношении исторических фактов историк приближается к изъяснению внутреннего содержания явления.

На рубеже веков в русской философской и обществоведческой литературе разворачивается критика норм позитивистской парадигмы. Важным звеном в этой критике, претендующим на подведение определенных итогов, явился сборник статей "Проблемы идеализма" под редакцией П.И.Новгородцева, подготовленный в 1902 г. Московским Психологическим обществом. Участники сборника заявили, что они исходят "из критического отношения к недавнему прошлому нашей мысли, связанному с господством позитивизма" . Позитивистская концепция не устраивала их из-за ее догматического отношения к вопросам теории познания и неспособности решить морально-этические проблемы.

Единственным профессиональным историком в коллективе авторов "Проблем идеализма" был А.С.Лаппо-Данилевский, представивший в сборник фактически небольшую монографию "Основные принципы социологической доктрины О.Конта". В этой работе Лаппо-Данилевский раскрыл ограниченность философской системы основоположника позитивизма. Историк обвинил Конта в "грубом реализме", догматическом утверждении тождественности социальных и естественных законов, недоучете значения психологии в истолковании общественной жизни. Свой пафос критики он направил против механической трактовки Контом “живого” исторического процесса.

Исследователь полагал возможным решить противоречия, присущие доктрине Конта, путем сознательного применения психологии к объяснению социальных фактов и обращения к теории познания О.Конта, что, по его мнению, способствовало бы превращению "социальной физики" в "особую науку, отличную от наук физических". В связи с этим, его современник, Н.И.Кареев заметил, что Лаппо-Данилевский в своей критике Конта осуждал "не научную положительность его стремлений и инициативу основания новой положительной науки, социологии, а то, что первой он не дал прочного обоснования, а ко второму приступил без обоснованных предпосылок".

Решающее значение на формирование методологических позиций ученого оказала философия баденской школы неокантианства. Однако доминирующее влияние неокантианской теории в мировоззрении Лаппо-Данилевского (и здесь мы соглашаемся с современными исследователями А.Н.Нечухриным и С.П.Рамазановым) сочеталось с сохранением более ранних пластов, связанных с позитивизмом, и открытости для принятия ряда идей "философии жизни". “Такой сплав внешне противоречивых идейных влияний в мировоззрении исследователя обусловил глубоко оригинальное содержание его теоретико-методологической концепции”.

Новые методологические позиции Лаппо-Данилевского отражены в его фундаментальной работе “Методология истории”, где он предложил следующую структуру методологии истории как особой дисциплины.

1) Теория исторического знания.

2) Методы исторического изучения.

2.1) Методология источниковедения.

2.2) Методология исторического построения.

Основное ядро всей методологии истории, по мнению Лаппо-Данилевского, составляет теория исторического знания, поскольку именно она занимается установлением исходных принципов исторического познания, суть которых заключается в рассмотрении следующих вопросов:

- с какой теоретико-познавательной точки зрения история изучает данные нашего опыта?

- какое значение историк должен придавать принципам причинно-следственности и целесообразности в исторических построениях?

- каков критерий исторической оценки, на основании которого историк производит выбор материала?

- в каком смысле историк пользуется понятиями “эволюция”, “прогресс”, “регресс” и т.п.?.

Теория исторического знания включает также анализ того, как перечисленные вопросы решались различными школами и направлениями, какой характер получает историческая наука в зависимости от подходов к данным вопросам.

Вторая часть методологии истории, согласно Лаппо-Данилевскому, в качестве составного компонента включает методологию источниковедения: “Методология источниковедения, устанавливает принципы и приемы, на основании и при помощи которых историк, пользуясь известными ему источниками, считает себя в праве утверждать, что интересующий его факт действительно существовал (или существует)”.

Наконец, заключительный компонент методологии истории - методология исторического построения - “устанавливает принципы и приемы, на основании и при помощи которых историк объясняет, каким образом произошло то, что действительно существовало (или существует), построяет историческую действительность”.

Принципы и методы исторического построения, по мнению Лаппо-Данилевского, не следует путать с техническими приемами и правилами конкретной исследовательской работы, хотя генетически методологические принципы развивались вместе с техническими приемами исследования.

Александр Сергеевич принял неокантианское понимание предмета истории как "науки о культуре" и в целом придерживался неокантианской классификации наук на науки номотетические и идиографические. Но тем не менее создал методологическую концепцию более гибкую, избегающую крайностей идиографической и номотетической точек зрения. Он синтезировал эти понятия, рассматривая их как два подхода к единому объекту истории., как некой цельности.

При рассмотрении процесса внедрения номотетического метода в историческую науку Лаппо-Данилевский дает обзор трех концепций и исследовательских направлений, которые существенно повлияли на становление номотетической теории исторического познания. Среди них называются антропологические исследования, сравнительная этнография, история культуры, историко-лингвистические исследования, историческое правоведение, эволюционные теории, экономическая история. Особое внимание уделяется влиянию достижений в области социальной психологии на формирование номотетической точки зрения в теории исторического знания. Современные историки, отмечает Лаппо-Данилевский, чтобы обосновать и продемонстрировать научность своих исследований, часто прибегают к анализу социально-психологических факторов исторического процесса. Крайнюю форму данная тенденция приобрела в методологических установках К.Лампрехта, который утверждал, что “история ничто иное, как прикладная психология”, она изучает “развитие психических продуктов, общих данному человеческому обществу”.

По мнению Лаппо-Данилевского, все номотетические построения стремятся объединить данные нашего опыта при помощи общих понятий, например, таких, как “эволюция”, “эволюционный ряд”, “цивилизация”, “исторические циклы”, “культурно-исторический тип”, “закон”. Однако, ставя перед собой задачу выявления общего, закономерного, повторяющегося, типического в истории, номотетически ориентированные исследователи, считает Лаппо-Данилевский, не учитывают главный интерес, лежащий в основе исторической науки, - интерес к индивидуальному, конкретному, неповторимому.

Один и тот же объект можно рассматривать с номотетической и идиографической точек зрения. Человек ценит не только обобщения, но и конкретное. Научное удовлетворение нашего интереса к конкретному дается особого рода науками -историческими, подчеркивает Лаппо-Данилевский. Это не значит, что историка должны интересовать исключительно индивидуальные особенности объектов. В своих построениях, отмечает Лаппо-Данилевский, историк широко пользуется обобщениями, к примеру, законами душевной жизни, законами ритма, законами психических мотиваций, психологии толпы. Историк может пользоваться также понятиями “тип”. Но пользуется он всеми формами обобщения иначе, чем представители других наук. Для естествоиспытателей, например, обобщения представляют главную научную цель, в то время как для историков они - средства. Их установление не составляет цели исторического знания, историк прибегает к разного рода обобщениям в качестве средств для понимания конкретно данной действительности. Так, пользуясь понятием о типе французского солдата революционной эпохи, историк обратит внимание, прежде всего, на те или иные отклонения от сконструированной модели, отметив, к примеру, индивидуальные особенности Гоша или Наполеона. Точно также типы материальной или духовной культуры, хозяйства или религии будут интересовать историка прежде всего с точки зрения их индивидуальных, особенных, конкретных проявлений. Историко-идиографическая точка зрения, утверждает Лаппо-Данилевский, требует объяснений и анализа различных отклонений от типичного.

Идиографическая точка зрения на теорию исторического знания, согласно Лаппо-Данилевскому, не исключает рассмотрения “коллективных” объектов. Всякий раз, когда историк имеет дело с “коллективным существом” (социальная группа, народ, государство и т.д.), он не выходит за рамки метода, поскольку подходит к нему как к целостности, имеющей свое индивидуальное лицо, характеризуемое совокупностью определенных признаков.

Лаппо-Данилевский подчеркивает, что образование индивидуальных понятий в исторической науке связано со следующими необходимыми процедурами:

- отбор фактического материала в соответствии с представлением об его историческом значении и ценности;

- построение целостного образа исследуемого объекта, основанного на понимании и переживании его ценности.

Указанные процедуры предполагают применение аксиологического подхода к объекту исторического исследования.

Важным компонентом теории А.С.Лаппо-Данилевского является учение о ценностях социологического и исторического знания.

Учение о ценности ученый относил к числу "важнейших проблем социологического и исторического знания". Он критиковал построения философов и историков, в которых отрицалось, либо должным образом не учитывалось, с его точки зрения, понятие ценности в истории.

По мнению Лаппо-Данилевского, историк изучает индивидуальные события. Но "действительность, - писал он, - слишком разнообразна для того, чтобы можно было изобразить ее во всей полноте ее индивидуальных черт". Поэтому историк, как и естествоиспытатель, нуждается в критерии, с помощью которого он бы мог упрощать свой материал и "выбирать из многоплановой действительности то, что имеет историческое значение". Такой критерий должен иметь всеобщее значение.

Для признания всеобщего значения факта надо признать его ценность с точки зрения познавательной, этической или эстетической. Таким образом, объекты получают в наших глазах соответствующее положительное или отрицательное значение. "Само индивидуальное, - указывал в этой связи Лаппо-Данилевский, - нельзя признать существенным вне отнесения его к какой-либо ценности... История изучает человека, поскольку он содействует (или препятствует) реализации социальных, политических ценностей и т.п.; то же самое можно сказать и про событие. Таким образом, в отнесении данного факта к данной ему культурной ценности историк-ученый получает критерий для выбора фактов из многосложной действительности: он оценивает объект путем отнесения его к культурным ценностям, как наука, нравственность и искусство, церковь и государство, социальная организация и культурный слой и т.п.".

Лаппо-Данилевский в отличие от Риккерта признавал зависимость от человеческого сознания. Это позволило ему выделить два типа ценностей - обоснованные (или абсолютные) и общепризнанные - и соответственно два типа ценностного подхода в историческом исследовании. Такое выделение в известной степени обеспечивало преодоление антиисторизма аксиологического учения баденской школы. Лаппо-Данилевский ставил перед исследователями прошлого важную задачу: выяснить, в какой мере обоснованные ценности стали "исторической действительностью", то есть реализовались в ней.

Такая постановка вопроса связана с принципами немецкой философии В.Дильтея. Но, в то же время Лаппо-Данилевский подчеркивал, что с отнесением к общепризнанным (относительным) ценностям "историческую работу нельзя...признать окончательной". Он справедливо полагал, что без обоснования общепризнанные ценности "оказываются результатами субъективной оценки, только с тем различием, что она произведена целою группой, а не отдельною личностью; но коллективная оценка может быть гораздо более субъективной, чем личная: психический уровень массы часто бывает ниже среднего, особенно в области отвлеченной мысли...".

Предельным понятием в концепции Александра Сергеевича была категория исторического целого. Она заменяла собой в его методологии истории понятие общего, свойственного номотетическому подходу. К образованию категорий исторического целого, по мнению мыслителя, и стремится идеографическое построение истории, нацеленное на изучение конкретной действительности в ее индивидуальности. Как отмечает О.М.Медушевская историка “интересует возможность системного подхода к объекту гуманитарного исследования, который и характеризуется рассмотрением объекта как целостности, выявлением типов связей его элементов. Вне целого его часть не может быть правильно понята и интерпретирована, - эту принципиальную идею системного подхода Лаапо-Данилевский неоднократно подчернкивает”.

Итак, понятие об историческом значении индивидуального, предполагает выяснение исторической связи фактов с вызвавшими их причинами и порожденными ими следствиями, и служит историку для объединения его представлений о прошлом. Оно позволяет установить "те важнейшие центральные факты, с высоты которых он может усмотреть группы и ряды второстепенных фактов и разместить их вокруг главных". Вместе с тем, объединение представления историка о действительности, понятие об исторической связи между смежными фактами, по Лаппо-Данилевскому, дает возможность осмыслить историю как непрерывный процесс. Таким образом, писал он, исследователь образует понятие о целом, признавая, "что каждый отдельно взятый исторический объект входит в одно целое, вместе с другими такими же объектами, и что каждый из них тем самым определяется в своей индивидуальности, как незаменимая часть целого".

Всякое целое ученый рассматривал как некую индивидуальность. В то же время он противополагал понятие "целое" и "общее", поскольку в целом всякое индивидуальное сохраняет свое самостоятельное значение. С такой точкой зрения, в качестве индивидуальности, как "единичное в своем роде целое", может выступать все "культурное" человечество, частями которого являются отдельные "исторические" народы.

Основываясь на понятии о человечестве как историческом целом, историк, по Лаппо-Данилевскому, и может установить историческое значение каждого отдельного факта. "Вообще, - писал он, - рассуждая об истории человечества, историк прежде всего характеризует его некоторым реальным единством его состава: человечество состоит из индивидуальностей, способных сообща сознавать абсолютные ценности, что и может объединить всех; по мере объединения своего сознания человечество все более становится "великой индивидуальностью"; она стремится опознать систему абсолютных ценностей и осуществить ее в истории... Такое воздействие предполагает, однако, наличность цели общей для всех по своему значению, существование общей воли и проявление объединяющей и организованной деятельности членов целого, создающих культуру человечества". С такой точки зрения, по его мнению, историк и конструирует исторический процесс, в котором человечество приобретает все большее историческое значение благодаря постепенно возрастающему единству человеческого сознания.

Учение Лаппо-Данилевского об историческом целом отвечало мировоззренческому климату эпохи, отмеченному стремлением к “целокупному видению мира”и находится в генетической связи с идеями Вернадского о “ноосфере”.

Методолого-источниковедческая концепция Лаппо-Данилевского в своей основе содержала идею об истории как “науке о духе”. В соответствии с данной установкой исторический процесс рассматривается в свете эволюции психической жизни людей, а исторический источник понимается как “реализованный продукт человеческой психики”. Согласно Лаппо-Данилевскому, исторический источник, во-первых, призван отразить духовную жизнь прошлого; во-вторых, сам источник является продуктом духовной деятельности; в-третьих, на содержание источника в первую очередь влияет духовная атмосфера его времени; в-четвертых, методы анализа источников должны базироваться в основном на психологическом подходе к ним.

В широком смысле исторический источник трактовался Лаппо-Данилевским как продукт человеческого творчества, генетически связанный с прошлой человеческой деятельностью. Сама эта связь истолковывалась им как основа для признания возможности отражения в источнике объективно существовавших социальных процессов. Деятельность, породившая источник, рассматривалась Лаппо-Данилевским как связующая нить между историком как субъектом познания и исторической реальностью как объектом исторического изучения. В связи с этим источник трактовался как “непосредственный результат той самой деятельности человека, которую историк должен принимать во внимание при построении исторической действительности, включающей и означенный результат”.

В своем методологическом труде Лаппо-Данилевский проанализировал различные способы постижения прошлого в зависимости от вида деятельности, заложенного в источнике. В источнике как продукте деятельности содержатся как черты психики субъекта деятельности, так и особенности способов его созидания. Так, например, по внешнему виду предмета (отполированный или оббитый камень) можно судить о технике изготовления предмета; по форме глиняного сосуда можно говорить о том, “сделан ли он от руки или при помощи гончарного круга и т.п.”. Кроме того, в историческом источнике воплощена определенная жизненная потребность и “функциональная зависимость от местных условий”.

Согласно Лаппо-Данилевскому, в любом источнике запечатлена психическая деятельность, а если это письменный, знаковый источник, - то и мысленные впечатления автора источника о современной ему действительность. Отсюда -главная задача историка - обнаружение духовно-психического содержания источника, представляющего собой объективированную форму человеческого творчества.

Взгляд на источник как на объективированную форму человеческого творчества лежит в основе всей источниковедческой концепции Лаппо-Данилевского. Рассмотрение остатков прошлого без учета их духовно-творческого начала, технологического, целеположенного момента по сути означает вычеркивание их из сферы исторического познания, ибо они, таким образом, оказываются мертвы, или, по словам Лаппо-Данилевского, представляют собой не более чем “груду камней, тряпок, бумажек и т.п.”.

В зависимости от степени близости познающего субъекта (историка) к запечатленному в источнике факту (информации) Лаппо-Данилевский разделил все источники на два основных вида: остатки и предания. К остаткам Лаппо-Данилевский относил такие источники, которые дают историку возможность непосредственно считывать информацию о запечатленных в них фактах прошлого. Например, к такого рода источникам-остаткам он относил материальные памятники культуры в их натуральном виде. Источники-предания - это уже иной тип источников, более опосредованный, поскольку заложенная в них информация уже прошла определенную интерпретационную обработку в виде либо изобразительных образов, либо словесных описаний. К примеру, такой источник, как склеп, является остатком, а его изображение (картина склепа) и его описание будут относиться к опосредованным источникам-преданиям.

К разновидностям источников-остатков Лаппо-Данилевский относил также определенную часть письменных источников, например, юридические акты, документы международных договоров, международные трактаты и т.д. Такого рода источники, по его мнению, следует отличать от преданий, т.е. рассказов о совершенных юридических сделках, заключенных договорах и т.д. На основании источника-остатка историк “получает возможность по нему непосредственно заключать о том, что и факт, остаток которого доступен его исследованию, действительно существовал”. Напротив, когда историк имеет дело не с остатком факта, а с его отображением в предании, он не обладает возможностью по одному непосредственному восприятию источника заключить о существовании факта. Поэтому историк должен прежде подвергнуть данный источник специальному анализу на достоверность, так как не исключено, что его содержание может быть вымыслом.

Основная разница между источником - преданием и источником - остатком, таким образом, заключается в том, что в последнем случае “исторический факт как бы сам о себе отчасти свидетельствует перед историком”, т.е. выступает одновременно и “подсудимым” и “свидетелем”. В предании же “подсудимый” (факт) и “свидетель” (изображение, рассказ) разделены. При этом показания “свидетеля” (художника или рассказчика) не обязательно совпадают с показаниями “подсудимого” (изображаемого или обозначаемого).

В основе приведенной классификации источников, по словам самого Лаппо-Данилевского, лежит теоретико-познавательная точка зрения, которая “допускает возможность рассматривать хотя бы один и тот же объективно данный конкретный источник или в качестве остатка культуры, или в качестве исторического предания”. Все дело в том, с каких позиций данный источник изучается, а не в различии самих источников. Если историк изучает по данному источнику ту деятельность, продуктом которой этот источник является, то источник рассматривается как остаток, если же историк изучает по тому же источнику другую деятельность, продуктом которой данный источник не является, то по отношению к ней он будет преданием.

Важной методологической проблемой источниковедения Лаппо-Данилевский считал вопрос о способах и интерпретации источников. Он выделял следующие методы интерпретации: психологический, технический, типизирующий, индивидуализирующий. Главная роль отводилась психологическому методу. Сущность данного метода Лаппо-Данилевский определял следующим образом: “Психологическое истолкование источников основано... на принципе признания чужой одушевленности: оно исходит из понятия о чужом сознании, обнаруживается в данном продукте... ”.

Основная трудность психологической интерпретации состоит в том, чтобы переживаемое историком представление совпало с чужим, запечатленном в источнике представлением о наблюдаемом материальном образе. Достижение такого совпадения затруднено, во-первых, различиями между психикой историка и психикой автора источника, во-вторых, часто встречающейся неопределенностью значения какого-либо знака, отражающего состояние психики автора источника. Так, например, восклицание “Ах!” может иметь различные смыслы: горе, радость, удивление, усталость и т.д.

Говоря о типизирующем методе интерпретации источников, Лаппо-Данилевский указывал на его собственно исторический характер, поскольку данный метод предполагает понимание источника в контексте той эпохи, в которой он возник, под влиянием которой сложилось его содержание.

Лаппо-Данилевский выделял два вида типизирующей интерпретации: систематическую и эволюционную. Когда речь идет о культуре как определенной системе, то применяется систематический метод, когда же имеется в виду стадия эволюции, то используется эволюционный подход.

Индивидуализирующий метод интерпретации, по Лаппо-Данилевскому, состоит в том, чтобы раскрыть индивидуальные особенности деятельности, породившей источник. “Вообще, -писал он, - историк исходит из индивидуальных особенностей психики автора для окончательной интерпретации соответствующих особенностей его произведения, взятого в его ценности.”.

При помощи индивидуализирующей интерпретации, писал Лаппо-Данилевский, историк проникает в тайники личного творчества автора, что позволяет лучше понять содержание самого источника.

Понимание индивидуальности автора можно достигнуть двумя путями: аналитическим и синтетическим. “При анализе личности автора историк может исходить или из биографических данных о нем, или сосредоточивать свое внимание на его произведении, восходя от него к личности автора”. В первом случае историк приходит к пониманию авторского замысла через анализ его жизненного пути, во втором - через целостное восприятие произведенного автором источника. При этом сам источник можно рассматривать как факт биографии его автора. Так, например, мемуары Наполеона связаны с его пребыванием на острове Св. Елены, “Мысли” Бисмарка относятся к периоду расцвета его государственной карьеры, а “Воспоминания” - к периоду жизненного заката.

Наконец, технический метод интерпретации, согласно Лаппо-Данилевскому, сводится к пониманию средств, которыми пользовался автор для представления своих мыслей и которые запечатлялись в форме источника. Иначе говоря, техническая интерпретация есть восхождение от формы к содержанию источника, его замысла и предназначения. Так, например, по почерку в известном смысле можно судить о характере автора. При изложении способов технической интерпретации исторических источников Лаппо-Данилевский указал на познавательные возможности искусственного воспроизведения, или моделирования, формальных и содержательных сторон источника. Лаппо-Данилевский приводит пример, когда ученый-металлург Гоуленд построил первобытную плавильную печь, с помощью которой стремился понять, как в глубокой древности изготовлялись бронзовые вещи...

Тот же метод моделирования можно применить и для понимания письменных источников, считал Лаппо-Данилевский: “Надлежащее понимание свойств чужой речи и письма, в случае нужды, легче усвоить путем их искусственного воспроизведения”.

Все методы интерпретации источников, применяемые в их единстве, рассматривались Лаппо-Данилевским как способы адекватного осознавания прошлого. Подводя итог своего методологического анализа исторического знания и способов интерпретации источников, Лаппо-Данилевский отмечал, что историческое понятие имеет не только теоретическое, но и практическое значение, поскольку позволяет “соучаствовать в культурной жизни человечества”.

Историческая концепция А.С.Лаппо-Данилевского разрабатывалась в целом ряде трудов историков, таких как “Организация прямого налогообложения в Московском государстве со времен Смуты до эпохи преобразований”. “Императрица Екатерина II. Очерк внутренней политики”, “Русские промышленные и торговые кампании в первой половине XVIII века”, “Служилые кабалы позднейшего типа”, “Екатерина II и крестьянский вопрос”, “Собрание и свод законов Российской Империи, составленные в царствование императрицы Екатерины II” “Идея государства и главнейшие моменты ее развития в России со времени Смуты и до эпохи преобразований”, “The Development of Science and Learning in Russia”, “Очерк развития русской историографии”, “История русской общественной мысли и культуры XVII- XVIII вв.” и др.

В 1890 году вышла в свет магистерская диссертация А.С.Лаппо-Данилевского “Организация прямого обложения в Московском государстве со времен Смуты до эпохи преобразований”. Этот обстоятельный труд сразу сделал историка известным. По мнению П.Н. Милюкова, работа А.С. Лаппо-Данилевского стала одним из “самых замечательных явлений в русской исторической литературе”. Автор руководствовался позитивистской моделью исследования, да и сама избранная проблема, связанная с финансовой, социально-экономической историей была в русле позитивистских интересов. Она была актуальна как с точки зрения интересов современной науки, так и общественной жизни России и Западной Европы. Симптоматично, что в том же году вышла работа и И.И. Янжула “Основные начала финансовой науки”. Обширное исследование включает в себя пять глав и введение. Во введении рассмотрены вопросы о происхождении и развитии прямого налогообложения в Московском государстве до XVII века, о правительственной системе прямых налогов, об их терминологии и классификации.

В первой главе речь идет о распределении податного бремени между отдельными классами населения и подробно разбираются “классы тяглого населения” в их взаимоотношении (крестьянская община, посадская община, влияние правительства на состав тяглой общины, борьба тяглых интересов посадского и сельского населения. Во второй главе рассмотрены вопросы раскладки податей. Здесь исследованы вопросы о правительственном окладе и способах его составления, о народных переписях, об измерении податных объектов податной единицей, о составлении окладных росписей и сметных списков. В этой же главе реконструируется мирская раскладка. Взимание податей составляет тему третьей главы. Автор сосредотачивает свое внимание на деятельности органов местного самоуправления и областной администрации. В четвертой главе анализируются главнейшие виды как личных повинностей так и натуральных сборов. Наконец, в пятой главе рассмотрен порядок в распределении поступлений по центральным учреждениям.

Уже в структуре исследования чувствуется ориентация на междисциплинарность - проблемы требовали обращения к историко-юридическим, историко-экономическим, социологическим , источниковедческим сюжетам. Лаппо-Данилевский избрал вопросы хозяйства Московской Руси центральным предметом изучения, финансовую историю России, как отметил в свое время Милюков, он связал с общегосударственной жизнью и в этом заключается особенность его темы по отношению, с одной стороны к историкам-юристам, с другой стороны - к исследованиям финансового характера. Отличительная особенность этой работы заключалась в огромном количестве источников, в том числе, рукописных материалов из московских архивов Министерства юстиции и Министерства иностранных дел, а также из Публичной библиотеки в Петербурге. Одним из основных рукописных источников явились писцовые книги. “В русской исторической юридической литературе до появления этой работы не было ни одного исследования, где бы с такой обстоятельностью были рассмотрены Писцовые книги как историко-юридический источник вообще, и где так много бы было на них основано…”. А.С. Лаппо-Данилевский пришел к заключению, что “народные переписи, производившиеся в Московском государстве с XV века до второй XVII века, едва ли имели равные им правительственные предприятия в Западной Европе за тот же период времени”. В этом труде Лаппо-Данилевский обращается к идее государства как к важному системообразующему фактору народной жизни, как кристаллизации национального самосознания. Уже здесь намечается его глубокий интерес к идейным факторам в истории, что со временем выльется в целенаправленное исследование человеческого сознания. С точки зрения Лаппо-Данилевского уже в XVI веке обрисовываются важнейшие черты государственного строя, но лишь в XVII веке они достигают определенного, более менее устойчивого взаимоотношения, которые дает возможность представить себе известный государственный тип. “В XVIII веке национальные черты этого типа сильно бледнеют под влиянием западной европейской цивилизации. С этой точки зрения история XVII века имеет для нас глубокий теоретический интерес”. Развитие великоросской национальности в этот период, по Лаппо-Данилевскому, было односторонним. Оно сказывалось, главным образом в прогрессивном росте правительственных органов и их функций, а не в разностороннем историческом движении всей совокупности народных сил. Поэтому изучение XVII века… сводится к ознакомлению с правительственной историей. В такой истории наиболее важными вопросами за это время являются: финансы и войско”. “Родовые отношения “не успели еще смениться общественными союзами”, когда правительство окрепло, “стало во главе общества”, осуществило в себе идею государства, и олицетворило ее в царской власти”. Идея государства “ближайшим образом осуществилась в восстановленном правительстве Михаила Романова. Для достижения своих внешнеполитических целей московское государство было вынуждено вести ряд долговременных войн. Для войны нужно было иметь войско, а для содержания войска требовались денежные средства…. Войско и финансы были в те времена центрами вокруг которых вращались все второстепенные центры государственной жизни. Все общественные силы привлекались к удовлетворению этих главных потребностей государства, поэтому все население делилось на две группы: на людей тяглых и людей служилых. С точки зрения Лаппо-Данилевского, милитаризм, в связи с монархическим принципом вызывал образования репортационной системы налогообложения. Историк делает вывод о том, что складывающаяся система налогообложения в Московском государстве, несмотря на военные потребности не находилась “в полном несоответствии с условиями экономической жизни в которых развивалось. Применительно к XVII столетию историк говорил о торжестве идеи государства, когда государственные интересы стирали значение каждого отдельного человека: сливая отдельные личности в одном общем понятии о “платежной силе”, идея государства стремилась и в значительной мере достигла уничтожения частных податных привилегий. Такая организация отводила почетное место в государственном хозяйстве не случайным, а постоянным средствам, не военным контрибуциям или временным, а более или менее точно исчисленным доходам, добываемом хотя и тяжелым, но равномерным народным трудом. Эта организация не вселяла в народных массах полного отвращения к мысли служить государственным интересам. Напротив, она в известной мере подготовляла общественное сознание к мысли о том, что государственное хозяйство должно быть основано не на случайных средствах, а на собственном народном труде. В этой роли заключалось ее жизненное значение, залог дальнейшего развития одного из устоев великоросской национальности”. Выводы, к которым приходит Лаппо-Данилевский могут быть сведены к следующему: 1. До последней четверти XVII века в Московском государстве не существовало строго определенной и теоретически выработанной системы налогов; 2. Тягловые интересы в XVII в. составляли центр тяжести общественной жизни, как в крестьянской, так и в посадской общине, что обусловило особенный интерес правительства к общине и стремление прикрепить тяглецов к месту; 3. Финансовая система Московского государства носила репартиционный характер; 4. Происходило поглощение частных интересов государственными. Следуя за правительственной классификацией измерения единиц налогообложения, Лаппо-Данилевский впервые дает точное определение “живущей четверти” как податной единицы. По этому последнему пункту в исторической науке возникли серьезные разногласия (спор Лаппо-Данилевского, Милюкова и Дьяконова).

Развивая государственную теорию исторического процесса, движущей идеей которого было государство, Лаппо-Данилевский давал повод для критики себя как историка (в научном сообществе 1890-х годов следование идеям государственной школы считалось моветоном). Проявляя независимость от основного течения петербургской исторической школы, сам Лаппо-Данилевский считал себя последователем историко-юридического направления. Нам представляется, что уже в проанализированном труде историк не укладывался в формальную схему государственников. Его увлекает идея государства как определенный “культурный тип” и постоянно присутствует интерес к взаимоотношениям личности и государства, соотношению ценностных установок эпохи и уровня их реализации. Работая над диссертацией Лаппо-Данилевский писал Милюкову, что его ужасно тянет к общим проблемам. В 1890 г. в письме к М.С. Гревс он отмечал: “ Другая мысль, которая меня занимает- это предмет моего будущего, ближайшего сочинения “общественные идеалы XVIII в.”. Я думаю… проследить, как воспитывалось в XVIII в. политическое самосознание, каковы были результаты этого воспитания, и как эти результаты подействовали на ход правительственной политики” И в этом плане характерно предисловие автора когда он пытается объяснить недостатки своей монографии: “Недостатки… извиняются одним искренним желанием изучать те или другие явления без всяких предубеждений, стремлением к истине, в силу которых “душа болезненно рвется на простор, хотя и прикована тяжелыми цепями к миру конкретных представлений, сознание мучительно бьется в железной клетке, но согревается надеждой когда либо вылететь на чистый воздух. Возвратиться на лоно природы и отождествить свое “я” с мировым бытием”.

Как с удивительной тонкостью и пронзительностью отметил А.И. Клибанов, то,. что было “запечатлено в “Организации прямого обложения…” на эмоциональном уровне как личное переживание в “Методологии истории” выведено на новый уровень, переработано и развито в философскую идею”, стремление к истине оправдается результатами: мировое бытие определится как “мировое целое”, “сознание” вырвется из “железной клетки” не как персональное “Я”, а как “великая индивидуальность”, и “надежда когда-либо вылететь на чистый воздух сбудется в состыковке и взаимодействии “исторического целого” с “мировым целым”.

Спустя два десятилетия историк в специальной работе “Идея государства в России” рисует картину эволюции идеи государства в сложнейших переплетениях православной и светской мысли, различных культурных и политический влияний, акцентируя “соотношение между состоянием культуры и правосознанием”. По Лаппо-Данилевскому, из среды православного духовенства вышли первые доктринеры, рассуждавшие о русском государстве, “они формировали его принципы с православной точки зрения и в соответствии с некоторыми византийскими идеями, в особенности, с понятием о “василевсе”, православном наместнике Божием и самодержце, царствующем во имя Христово и под Его руководительством”. Религиозная идея о государстве в России, с точки зрения Лаппо-Данилевского, прошла некоторую эволюцию и постепенно стала сближаться со светской идеей о государстве. Важным этапом в этом направлении он называет трактат Стефана Яворского, в котором осмысливаются определенные принципы государства на основе естественного права. И хотя Стефан Яворский в своем курсе богословия опирается на схоластику, он тем не менее “начинает прилагать принципы средневекового естественного права к построению гражданских отношений”. Данные идеи нашли отражение на практике, примером чему является Московское законодательство Федора Алексеевича. Царь имел уже некоторое понятие об “общем добре” государства; он пользовался им в качестве общего принципа реформы ( январь 1682 г.- упразднение местничества): Федор Алексеевич говорил, что получил свой скипетр от Бога, чтобы заботиться о всем, что касается “общего добра” и отвращать все, что наносит ему ущерб.; с такой точки зрения он и упраздняет местничество как учреждение вредное для “общего государственного добра”.

В качестве других факторов, содействовавших секуляризации политической мысли А.С. Лаппо-Данилевский называет литературное движение, вышедшее из среды жидовствующих, Возрождение, и Реформацию. Благодаря Возрождению практическая философия обособилась от религии и “стала служить более независимым основанием для политических теорий”. Данное влияние на развитие политических идей в Московском государстве проводилось через посредство Польши. Лаппо-Данилевский подчеркивает, что практическая юриспруденция проникала в Россию во многом благодаря связям России с протестантским миром. В связи с этим, он отмечает и оппозицию католической мысли (теория “умеркованного господства” Ю. Крижанича).

Утилитарная идея государства прошла в России несколько стадий развития, прежде чем приобрела светский и политический характер. XVII и начало XVIII вв. характеризуются доктринами, для которых было характерно смешение православия и идей утилитаризма. Доктрина государственного интереса постепенно начинает освобождаться, обособляться от других интересов - религиозных, сословных и т.д. Для Петра Великого характерно светское и утилитарное понимание характера государства и государственного интереса. Он не отличал пользу государя от пользы государства и отождествлял эти понятия. Во имя “государственного интереса” и подчиненного ему “общего блага”, царь устанавливал свои отношения к подданным даже в мелочах и частной жизни”.

В XVIII в естественное право стало широко распространяться в России в виде двух различных учений: “Петр Великий и его сотрудник Феофан Прокопович особенно высоко ставили теорию Гоббса, которую легко было приспособить к самодержавной власти царя; князь Д.М. Голицын и В.Н. Татищев предпочли теорию Гроция и его последователей и воспользовались ею…с различных точек зрения в проекте 1730 г.”. При всех различиях в интерпретации теории естественного права Лаппо-Данилевский говорил о том, что и Прокопович и Татищев усвоили юридическую идею государства и понимали отношения между государем и подданными как договор, имманентный государству.

Историк рассматривает историю государства в генезисе и выступает по преимуществу как историк культуры и науки. Его интересовали закономерности эволюции мысли. Он отмечает, что “в эпоху преобразований история этой идеи в России еще не получила характер непрерывной и прогрессивной эволюции: звенья этой цепи почти не входили друг в друга; каждая из них скорее зависела от общего и соответствующего движения исторических идей, чем от предшествующего звена, и только довольно слабо определяла следующее за ним звено”. Он подчеркивает случайность и обезличенность этого процесса, фиксирует культурный разрыв между ценностными установками доктрин и уровнем их бытований. В этой общей концепции государства он указывает наиболее динамическую составляющую на- идею отношения между государем и подданными. “Русские люди …уже начинали представлять себе это отношение имманентным, а не трансцендентным государству” и черпали такое понимание из теории естественного права. Они уже могли судить об идеальном договоре, о его формальной ценности и юридическом значении, а не только о реальном и утилитарном применении. И “несмотря на самодержавный режим некоторые из наших политиков уже пытались осуществить эту идею на практике”, он говорит о прогрессивном развитии идеи в осознании русскими людьми необходимости единения с русской монархией, (хотя в другой работе по этому поводу Лаппо-Данилевский заметил расхождения умонастроений общества и правительства).

И хотя в Петровское время государственная власть по-прежнему не давала возможности для развития личного начала и общественных союзов, но она, с точки зрения историка, расчистила почву “на которой смогла с течением времени свободно развиваться человеческая личность”. Новая образованность и оживление хозяйственной деятельности создали духовную и материальную опору для проявления индивидуальной инициативы и самодеятельности.

Во второй четверти XVIII в. правительственная власть ослабла и начали развиваться общественные силы, прежде всего благодаря освоению идей естественного права, полицейского государства, общественного блага- личность, оцепеневшая под железной рукой правительства становилась “самостоятельной единицей общественного строения”. Этот период становится чрезвычайно привлекательным для историка. “ В XVIII в. завязывались те узлы, которые приходилось распутывать, или еще более запутывать в настоящем и будущем, а между тем, это время… остается почти неизвестным…осветить его надлежащим научным образом- задача благодарная и необходимая”. Важнейшим моментом в истории XVIII столетия Лаппо-Данилевский считал “прогрессивную деятельность обновленного правительства и зачатки обновленного строя”, апогеем развития- либеральные отношения просвещенного абсолютизма к зарождавшемуся русскому обществу”, и наконец, то брожение, которое несколько позже привело у 14 декабря 1825 года”.

К образу императрицы Екатерины II историк обратился еще в конце XIX века в книге, посвященной ее внутриполитической деятельности. Екатерининская эпоха привлекала внимание историка тем, что здесь он видел истоки идеи эмансипированной личности в русском образованном обществе. К этому же времени он относил и первые проекты формирования русского общественного строя. С точки зрения Лаппо-Данилевского, важнейшим показателем данных процессов является русское право.

Отмечая противоречивость царствования Екатерины II, историк подчеркивает “выдающееся его место в прогрессивном ходе нашей отечественной истории”, высоко оценивает государственную деятельность императрицы, в которой отразились “передовые особенности своего времени”. Екатерина II в первую половину своего царствования пыталась осуществить связь между престолом и гражданами. “Идеальной целью” Екатерины Лаппо-Данилевский считал “народное благосостояние”. Апеллируя к законодательному творчеству императрицы, историк отмечает определенную самостоятельную жизнь некоторых нереализованных юридических инициатив. В частности, Лаппо-Данилевский установил, что несмотря на роспуск законодательной комиссии для составления нового уложения остатки ее канцелярии и ее специальных (частных комиссий) продолжали свое существование в течение почти всего царствования Екатерины II. Результатом деятельности явились “Обозрение” и “Свод” законов, обнаруженные историком среди рукописей московского румянцевского музея.

В 1911 г. историк вновь обратился к образу Екатерины. В этот период “встречаются ” его новые методологические принципы с конкретной исторической практикой. Содержание статьи 1911 года Лаппо-Данилевский ограничивает задачей изучения политики Екатерины в вопросе о крепостном праве. Он исходит из критерия абсолютной ценности государства и его ведущей роли в социальном развитии. Он фиксирует в законодательных документах малейшие изменения юридического статуса крестьян и приводит данные, свидетельствующие об “ограничении” крепостной зависимости русской самодержицей: манифест от 26 февраля 1764 года о секуляризации церковных имений, который, по выражению Лаппо-Данилевского, фактически повлек за собой “освобождение” “почти миллиона сельского населения, которое стало приравниваться к государственным крестьянам”; ограничение под воздействием Екатерины помещичьей власти лифляндским ландтагом в постановлении от 12 апреля 1765 года; предоставление “высочайшим повелением” 1763 года вольницы питомцам Воспитательного дома и запрещение вступать в брак с крепостными людьми; указ от 19 ноября 1781 года, согласно которому “плен перестал служить источником крепостной зависимости, если военнопленные, какой бы они веры и закона прежде не были, принимали православие”; ряд постановлений, по которым подвергся ограничениям брак в качестве “способа сообщения крепостного состояния” применительно к воспитанникам Академии Художеств и Воспитательного дома, вступавшим вопреки запрещению в брак в результате обмана, а также к воспитанницам мещанского училища при Воскресенском монастыре.

Одновременно он фиксирует противоречивость крестьянской политики Екатерины II. Он отмечает, что императрица дарила своим' приближенным деньги для покупки крестьянских душ, характеризует ряд ее указов распространявших крепостную зависимость на малорусские и южнорусские губернии, утверждавших право продажи крестьян без земли помещикам белорусских областей. Лаппо-Данилевский констатирует неизменность существенных принципов крепостного права во о время правления императрицы Екатерины II и признает, что крепостной, в конечном счете, осуществлял свои права лишь в зависимости от благоусмотрения помещика”; в своей деятельности “всегда мог почувствовать гнет помещичьей власти”, что “самый отпуск крестьян на волю и размеры выкупа продолжали зависеть от воли владельца”, а право владения крепостными приближалось “к праву частной собственности”. “Закон давал основание приравнивать крепостных чуть ли не к хозяйственному инвентарю, составлявшему принадлежность имения” - пишет он.

В царствование Екатерины II “можно было покупать или продавать крепостных с землею и без земли, целыми семьями или порознь, на месте или на площади, что уже сами современники называли “сущим невольничеством”. Историк приходит к выводу:” государыня лишь несколько ограничила способы возникновения крепостного состояния, но слишком мало позаботилась о способах его прекращения; она много рассуждала о вредных последствиях” порабощения”, но не коснулась его сущности; она хотела улучшить положение владельческих крестьян, но кончила тем, что способствовала дальнейшему усилению помещичьей власти и распространению крепостного права”. Необходимо обратить внимание на замечание современных исследователей А.Н. Нечухрина и С.П. Рамазанова в связи с анализом двух вышеназванных работ. Авторы пишут “сравнение конкретных трудов по близкой тематике, созданных историком в позитивистский и неокантианский период его деятельности позволяет сделать заключение об их принципиальном сходстве”. Такой вывод нуждается в комментариях. Во-первых, он подчеркивает отсутствие жесткой наднормативной связи теоретических и конкретно-исторических позиций, о чем было упомянуто в вводном разделе учебника. Во-вторых, он является косвенным подтверждением нашей точки зрения о раннем преодолении позитивистских установок Лаппо-Данилевским, ибо изначально феноменологическая проблематика не укладывалась в строгий “футляр” позитивизма и проводить “демаркационную линию” перехода на позиции неокантианства 1905 г., как это делают авторы, неправомерно.

В центре нашего внимания будет работа А.С.Лаппо-Данилевского “История русской общественной мысли и культуры XVII-XVIII вв.”, которую историк считал главным трудом своей жизни. Им был собран и обработан огромный материал и продуман детальный план монографического исследования “Лицо, общество и государство в России XVIII века”. Но постепенно хронологические рамки исследования расширялись и в последней версии, подготовленной к изданию они охватывают XVII век - 60-е годы XIX века. Данное исследование осталось незавершенным. В настоящее время опубликован лишь том посвященный XVII веку. Неизданными остались третий отдел первой части (главы о просветительской политике Петра I, теория абсолютизма и имманентной идеи государства); вторая часть, посвященная политическим идеологиям в русском обществе XVIII в., третья часть, посвященная развитию русского правосознания XVIII в. В нее вошли главы, посвященные не только естественно-правовым теориям, но и “этическому индивидуализму” и радикализму А.Н. Радищева, “этическому индивидуализму” масонства. В одной из глав исследуется отражение системы русского права в литературе и законодательства второй половины XVIII в., в другой- деятельность И.И. Бецкого в сфере образования.

На протяжении более десятка лет рукописные материалы историка, посвященные XVIII веку оказываются недоступными исследователям под предлогом подготовки рукописи к изданию. Эти обстоятельства существенно затрудняют реконструкцию концепции истории русской культуры Лаппо-Данилевского. В какой-то мере, по крайней мере с точки зрения расширения хронологии, эту лакуну восполняет работа, до сих пор не переведенная на русский язык - Lappo-Danilevsky A.S. Science and learning in Russia // Russian Reality and Problems. Cambridge. 1917. Все же подчеркнем, что в этом труде речь идет о развитии просвещения и образования в России, тогда как в основном, изданном томе, данный сюжет носит подчиненный характер, по сравнению с проблемами морали и права. Для реконструкции концепции культуры мы обращаемся также к статье об И.И. Бецком, в которой историк дал обстоятельный очерк развития русского образования в XVIII в., и рассмотрел принципы воспитания.

Изданный том состоит из введения и двух разделов. В первом разделе рассматривается влияние западноевропейской культуры на Московскую Русь в период конфессиональных различий. Лаппо-Данилевский выделяет такие главы как “Схоластика и ее значение для развития русской мысли для развития морали и политики”, “Латино-польская схоластика в малорусских школах и ее влияние на развитие русской мысли в области морали и политики”; “Латино-польская и малорусская схоластика в Москве и значение ее для развития русского правосознания после присоединения Малороссии”; “Слабость схоластических традиций в Москве. Влияние других течений средневековой мысли, а также Возрождения на русскую переводную литературу XVII в., касающуюся морали и политики”. Во втором разделе Лаппо-Данилевский анализирует реакцию против латино-польского направления московской образованности и определяет ее значение для последующего развития русской мысли в области морали и политики. В этом разделе он выделяет следующие главы: “Борьба восточников с западниками”; “Слабость восточников и падение их влияния”.

Данная структура отражала исследовательский замысел и стратегию его реализации. Лаппо-Данилевский исходит из “объединенных принципов мышления, характеризующих ту или иную культуру. Само понятие культуры трактуется автором широко . Все созданное человечеством осознанно и целенаправленно и объединяется, по Лаппо-Данилевскому , понятием культура.

Культурную традицию Лаппо-Данилевский рассматривает как исходное условие исследования, как нечто, входящее в исследовательскую ситуацию, как важнейшее ее организующее. Она должна быть выявлена не только на уровне общетеоретических ценностных установок эпохи, но и на уровне бытования, реализации в различных сферах духовной жизни общества.

Отличие от Милюкова состоит, пожалуй, в том, что при всей важности филиации идей культурная традиция, по Лаппо-Данилевскому не задается воспитанием и обстоятельствами, а создается из совокупности различных фрагментов культурной действительности. Поэтому он придает большое значение изучению этих влияний и исследованию их потенций, возможных горизонтов их значения. Лаппо-Данилевский ценностен и феноменологичен. В этом плане представляется интересной его самооценка: “Я не принадлежу к разряду тех людей, которые из-за деревьев не видят леса, я, например, вижу лес, но не вижу его границ, и это меня ужасает”.

Следуя неокантианской традиции, А.С. Лаппо-Данилевский стремится выделить унифицирующие принципы национального мышления. Они, как полагает автор, на различных ступенях своего развития воплощались в религиозной или светской форме.

Религиозная мысль, каковы бы ни были факторы ее эволюции, всегда дает даже на низших ступенях развития концепцию мира, которая стремится к определенному единству. Такой склад ума А.С. Лаппо-Данилевский считает характерным уже для язычества. Тенденция к единению усиливается в христианском мире. Унификация в религиозном и христианском духе была постепенно превращена в субординацию, которая поработила науку и породила схоластическое учение. Доказывая эту мысль, А.С. Лаппо-Данилевский обращается к трудам Максима Грека, Зиновия Отенского, старца Артемия, приводит обширные цитаты русских писателей XVI-XVII столетий. По Максиму Греку, например, логика может быть полезна настолько, насколько она применима нами для прославления Господа и для возбуждения в нас любви к Нему; но она не может противоречить его священным словам и должна согласоваться с ними”. Зиновий Отенский придерживался той же доктрины, хотя допускал, что разум должен играть определенную роль в богословских дискуссиях. Друг Максима Грека монах Артемий - излагал ту же самую идею в одном из своих писем царю Ивану Грозному: “Истинный разум всегда подкрепляется Библией; разум, когда он противоречит Библии, является ложным”. Таким образом, делает вывод исследователь, принцип, согласно которому “разум должен подчиниться богооткровению, был разработан отцом греческой ортодоксальной церкви Иоанном Дамаскиным и подтвержден рядом русских писателей XV-XVI столетий и даже является преобладающим в Московском государстве XVII столетия. С этой точки зрения Библия стала научным и учебным сочинением о природе и человеке. Религиозные комментарии, например “Г. Тисидеса о сотворении Бога, заняли место трудов по естественным наукам: жития святых, особенно большая коллекция митрополита Макария, подменили монографии на исторические и нравственные темы”.

Естественно, что в таких культурно-исторических условиях целью познания, или идеалом, выступает не истина, а “развитие богооткровенного учения церкви в уравновешенную систему концепций и разработка ее в цепь правильных силлогизмов”, разум должен был подчиниться богооткровению.

Итак, “в средние века”, резюмирует Лаппо-Данилевский, “христианская церковь устанавливала цели научного знания. Оно должно было представить учение церкви в виде научной системы, в форме правильных умозаключений”. Историк замечает, что подобные настроения обострялись под влиянием двоякого рода условий… “во многих случаях распространение европейской культуры в русском обществе становилось могучим средством религиозной пропаганды, что ставило культурную роль ее носителей в самую зависимость от их религиозных убеждений. Вместе с тем и отношения русских людей к новой культуре. Определялось с аналогичной вероисповедно-православной точки зрения, которая у них гораздо дольше , чем на Западе сохраняла полную силу в качестве мерила ценности человеческого знания.

Русские ученые XVI и XVII вв. были обязаны подчиняться предписаниям русской православной церкви, хотя на них в некоторой степени оказали влияние католические и протестантские идеи. “Западноевропейская культура стала оказывать заметное влияние на Московское государство именно в то время, когда религиозные настроения и духовный авторитет западной церкви потеряли прежнее единство”. И Лаппо-Данилевский выделяет два течения: католическое и протестантское. Но в обоих случаях “вероисповедная точка зрения оставалась конечно в силе уже по той причине, что в Россию проникали... не отвлеченные начала западноевропейской мысли а окрашенные определенным религиозным настроением ее продукты, в каждом из них религиозный элемент мог сохранить некоторое значение. Да и довольно случайные носители европейской культуры проникавшие в Московию принадлежали, преимущественно к тому среднему уровню образованного меньшинства. Которое еще не привыкло различать религию от светской культуры”.

“Православие продолжало подчинять разум и принижать независимую творческую силу. В течение долгого времени оно поддерживало среди русских ученых догматическую и традиционную концепцию науки, причем не только в богословии, но и в других областях знания: например, результаты арифметических работ считались “чудотворными, сверхъестественными”, различные положения знаков зодиака объяснялись движениями, производимыми ангелами, особенности в поведении животных объяснялись в соответствии с христианскими традициями, исторические факты подбирались для того, чтобы превознести нашу прошлую историю в духе православия. Более того, православные концепции господствовали даже в “Домострое” и в политических теориях, признанных московской властью. Царя считали наместником Бога, а его деспотическую власть как власть, даваемую ему небесными силами. Москву считали третьим Римом, которая после упадка первого и второго стала главным центром православного мира. Эти теории, разработанные монахом Филофеем и Иосифом Волоцким, были признаны Иваном Грозным и его последователями”.

Некоторые новации в сложившийся образ учености были привнесены благодаря знакомству с латинскими книгами. Постепенно русские книжники усваивали некоторые представления формальной логики, изучали идеи Фомы Аквинского и другие работы по истории, такие, как хроника Мартина Бельского. Это распространилось сначала в Киеве и несколько позднее - в Москве. Лаппо-Данилевский не ограничивается констатацией польского влияния на русскую ученость, что мы видели у П.Н. Милюкова. Его интересует процедура получения знания. Применительно к его методологии это - мысль о зависимости науки от исходных условий исследования и исследовательской ситуации. Применительно же к проблеме взаимодействия культур это - реконструкция исследовательской ситуации. В подтверждение последнего уместно воспроизвести рассуждение историка об особой роли латино-польской схоластической образованности. Схоластика, по Лаппо-Данилевскому, несмотря на все изъяны, “имела некоторое значение для последующего развития русской образованности”, способствовала “культуре разума”, отвлеченному интересу к диалектике, “а также диалектическому мышлению учащихся. Русские люди, привыкшие жить традициями и настроениями, нуждались в такой дисциплине. Благодаря ей они могли приобрести некоторую наукообразность мышления, хотя бы в чисто формальном его смысле, они постепенно приучались рассуждать более точно и последовательно при помощи дефиниций, силлогизмов и аргументов”. “Схоластика была тесно связана не только с известной культурой, но и с известными способами ее насаждения: она была преимущественно школьной мудростью, требуя культуры разума, естественно приводила к учреждению школ”, от простого общения “учителя-дидаскала с добровольными учениками систематическое образование должно было перейти к организованному школьному”. Школьная система имела огромное значение в передаче и распространении знаний. Хотя Лаппо-Данилевский и подчеркивает, что школа, в то же время, благоприятствовала рутине. “Организационная и систематическая передача старшим поколением младшему походило на медленное, но постоянное лучеиспускание их из данного центра с постепенно расширяющейся амплитудой”. В литературных же заимствованиях наблюдается большая свобода выбора. “они переходили от равного к равным и в них могли вызвать попытки критики и самостоятельного творчества, но вместе с тем, историк замечает случайный выбор, связанный с личностными потребностями и вкусами и случайность сохранения в памяти следующего поколения.

Рассматривает Лаппо-Данилевский и реакцию на латино-польскую образованность в виде временного усиления эллино-греческой партии, в виде запоздалого протеста.

Он подчеркивает ограниченность европейского влияния в этот период: “гуманистический и индивидуалистический дух Ренессанса был совершенно незнаком русским в XVII столетии”. Сложившаяся православная концепция мира была догматической, сковывала развитие русской мысли. Тем не менее именно в XVII столетии наблюдается постепенный подъем светской мысли. Среди причин такого поворота автор выделяет две: потребность к истине, которая проявляется сначала как любознательность. Люди интересовались “странными” вещами, которые были в поле их зрения наряду с изобретениями и новинками, попадающими из-за границы. Но это любопытство могло перерасти в любовь к знанию лишь в силу их практического значения. Практическая польза науки и учения была второй причиной развития светской мысли. Именно ввиду практических нужд уже в XVII столетии были написаны славянская грамматика М. Смотрицкого, учебник по арифметике В. Бурцева, исторический обзор “Начала славянского русского народа и первых русских князей, которые правили в Киеве” Иннокентия Гизеля. Рассматривая обстоятельства появления труда Гизеля, историк обращает внимание не только на импульсы, связанные с польским влиянием, но и на обстоятельства переходного времени, на возросшее национальное самосознание, стимулирующее интерес к истории. Прежнее безыскуственное повествование, свойственное древней летописи, превратилось в “Синопсисе” Иннокентия Гизеля в “довольно тенденциозное построение, не лишенное, однако, некоторой цельности”. Для Лаппо-Данилевского недостаточно выделения основных политических идей произведения - история Киевского княжества в связи с историей Москвы и с точки зрения “московской политической теории”. Он пытается вникнуть в интеллектуальную историю, или, как уже упоминалось, в познавательную ситуацию. Обращаясь к другому произведению Гизеля, он отмечает, что Гизель пытался примирить православную веру с здравым разумом, “в силу которого, можно принимать кое-что новое, если только оно согласовано с православием и полезно. В своей книге Гизель уговаривает читателя не презирать все новое, “ибо аще бы что новое зде обреталося, но занеже с верою православною соглашается, и полезно есть к созиданию того ради презиратеся не имать”. Он молит его “да не возгнушается” от того, “что и от внешних учителей взято быти обрящется”, и указывает на то, что не только в “иноверных”, но и в еллинских ученых иногда истинныя и здравому разуму служащие повести, яко злато среди блата обретаются”. Итак, историка интересуют процессы распространения идей и теорий через обучение - школу и литературные влияния. С одной стороны он продолжает милюковскую традицию очерков, но в то же время поднимает проблемы “экстенсивности заимствований и случайностей”. Это объясняет пристальный интерес автора к Киево-Могилянской и Славяно-греко-латинской академии, позже - Академии наук, Московскому университету и другим культурным центрам латино-польской образованности. Историк ставит проблему абсолютной ценности заимствованных идей и подчеркивает, чем выше эта ценность, “тем менее возможна отрывочность заимствований.

В XVIII в. наблюдается подъем светской школы, что в значительной мере связано с деятельностью Петра I. Но по справедливому замечанию А.С. Лаппо-Данилевского петровские реформы были облегчены ранее зародившейся светской традицией и усиливающимся воздействием европейского конфессионального типа культуры, хотя носили искусственный и даже насильственный характер. Важнейшим событием в развитии отечественной науки является основание в России Академии наук в 1725 г. По приказу царя переводятся книги по географии, архитектуре, фортификации и артиллерии, по кораблестроению и навигации, истории и другим предметам. На этом важном этапе развития отечественной и научной мысли происходят определенные изменения в ценностных ориентациях - поворот к утилитарному характеру знания. Лаппо-Данилевский в качестве одной из важных проблем заимствования культур видит проблему интенсивности, для решения которой важно учитывать не “число заимствований, а абсолютную ценность заимствуемого”. И применительно к веку XVIII замечает, что “довольно трудно указать на людей, которые целиком усвоили бы определенную систему”. И Татищева, и Щербатова он называет эклектиками и компиляторами. Отмечает он и фактор случайности в процессе заимствования культур. Такую случайность в объектах заимствования он фиксирует, обращаясь к веку XVII, у Иоанна Максимовича, и Афанасия Миславского. “Тип латино-польской, преимущественно схоластической образованности, который установился в Киево-Могилянской коллегии распространялся и в Московской Руси благодаря не только широкой педагогической деятельности самой Коллегии, но и через посредство южнорусских изданий”. И Иоанн Максимович и Афанасий Миславский при составлении своих книг опирались на латино-польскую ученость. Именно в их трудах обозначается новое течение в области права и политики, что нашло отзвук и в русской печати и за пределами узкого кружка малороссийских ученых. Максимович создал переводной труд “Феотрон или позор нравоучителям”, где, как часто бывает в любом компиляторском исследовании, соединил две противоречивые мысли о подчинении светского авторитета духовному и наоборот. В этом же труде содержится классическое различие между монархией и тиранией. Многие идеи этого произведения затем отозвались у Стефана Яворского и получили распространение за пределами обеих столиц - Киева и Москвы, в частности были известны в Сибири.

В труде Миславского “Ифика” присутствовал светский мотив в понимании государства и обязанности государя, в котором Лаппо-Данилевский склонен видеть влияние идей теории естественного права Гоббса.

Симеон Полоцкий, по Лаппо-Данилевскому, изложил в своем “Вертограде” политическое учение развитое в схоластических трактатах, где не только вопросы этики, но и политики. Он пишет о богоустановленности власти с одной стороны, а с другой - проводит идею государства как естественного “союза друголюбия”. Итак, по Лаппо-Данилевскому, “Симеон полоцкий полагает, что всякая власть имеет права требовать послушания от своих поданных. Они должны повиноваться, должны “питать господ своих хлебом” “и исполнять иные нужды”, подобно тому как овцы “питают пастыря своим млеком”. Вместе с тем Симеон Полоцкий говорит и нравственных обязанностях начальника. Историк обращает внимание на широкое распространение взглядов Полоцкого. “Он обнаружил свою приверженность к схоластическому направлению и в царском дворце, где преподавал детям царским, и в Спасской школе, учеников которой он обучал по латыни. Он придерживался того же направления и в проекте училища при церкви Св. Иоанна Богослова, и в им же, может быть, составленном первоначальном плане учреждения Заиконоспасской академии”. Он пытался распространить латинские и польские книги, печатал их в типографии, выступал с проповедями латинских мнений и под влиянием польской школьной драмы писал пьесы для придворного театра. Продолжателем идей Полоцкого Лаппо-Данилевский называет Сильвестра Медведева, который также испытывал сочувствие к католичеству и вражду к протестантству. Рационализм слегка окрасивший богословские взгляды “латинствующих” получил поддержку в “диалектическом методе”, характерном для схоластического образования. Он, как считал Лаппо-Данилевский, получил распространение и в других областях мышления.

Новые импульсы научная мысль получает в XVIII веке под воздействием немецкой, французской и английской философских школ. Немецкая философия пробудила в русских кругах интерес к проблемам единства мышления, систематического понятия мира, хотя оно носило отпечаток трансцендентности и метафизики и переходило границы положительной науки и знания.

Французский сенсуализм и английский эмпиризм способствовали подъему светской мысли не только в конце XVIII в., но и в XIX в. До этого влияние Франции и Англии носило менее целенаправленный характер; оно проявлялось через личное общение (беседы, дискуссии) и литературу. В XVIII - начале XIX в. более мощным было влияние немецкой традиции. Философские идеи Лейбница и Вольфа, Канта, Гердера и других распространялись в России, главным образом, через Академию наук в Петербурге и университет в Москве. Затем, по Лаппо-Данилевскому, усиливается влияние немецких материалистов Молешотта и Фейербаха, Маркса и Энгельса.

Постепенно французское и английское влияние столкнулось с немецким и предотвратило полное подчинение русских ученых немецкому мышлению. Теории “идеологов” и особенно Георга Деститта де Терси оказали некоторое влияние на реформаторов, известных как декабристы, и со второй половины 1860-х годов идеи Конта были очень популярны в кругах просвещенных классиков. Выраженные Миллем и Спенсером взгляды в позитивной философии стали доступны русскому читателю благодаря быстрому переводу на русский язык почти всех их основных работ. Французская наука также оказала значительное влияние на развитие русской мысли: Коги и Ампер, Дюма и Бертелот, Пастер и Бернар, Сен-Симон, Прудон и Фурье, Гвидо де Колон и другие через личные контакты и литературу стали учителями русских студентов. Великие идеи и открытия английских ученых Фарадея и Томсона, Дальтона и Максвелла, Лайелла и Дарвина, Беркли и Гиббона, Маколея, Бокля, Тейлора и других не могли остаться незамеченными в России. Например, результаты исследования Дарвина о происхождении видов были изложены Куторгой в Петербургском университете уже в 1880 г. и нашли многочисленных сторонников в России; распространение идей Бокля удивило одного из его земляков, когда тот путешествовал по России в 1870-е годы.

Эти три потока влияний подорвали авторитет православной догмы и стимулировали свободное мышление.

Следуя заданной логике, А.С. Лаппо-Данилевский фиксирует изменение цели научного поиска и образа науки в целом. Он пишет: “...благодаря этим влияниям углубилось осознание ценности истинных знаний”. Зарождение подобного подхода он видит у Ломоносова, который признавал абсолютную ценность науки. Так, Ломоносов считал, что вера и правда являются любимыми сестрами: они происходят от Всемогущего и не могут прийти в конфликт друг с другом. Он полагал, что термины “религиозное действо” и “священное действо” можно применить к научному мышлению и научное мышление должно иметь свою собственную область господства.

Разнообразное влияние имело еще одно немаловажное следствие: “оно давало русскому просвещенному классу возможность выбора знаний из различных источников и способствовало развитию мышления, свободного от предрассудков и традиций, оно расширило сферу их идей и породило космополитические и гуманистические настроения, оно познакомило русских с многосторонним проявлением науки и учений”.

Независимость мышления была усилена до некоторой степени, как полагает А.С. Лаппо-Данилевский, национальным чувством. Особенно это проявилось после войны 1812 г. и вылилось в соответствующую доктрину, сформулированную В.Г. Белинским: “...национальность есть альфа и омега нашего времени”. Надеждин требовал от своих соотечественников по достоинству оценить их национальную индивидуальность. Эта доктрина была разработана славянофилами - Киреевским, Хомяковым, Аксаковым и позднее критиком дарвинизма Данилевским, его другом Страховым и др. Некоторые из западников, главным образом Соловьев и Кавелин, были склонны принять эту доктрину, но в ином смысле.

Этот процесс во многом сдерживался политическими обстоятельствами. Наука в России лишалась свободы и не только в период, когда Москва была укрепленным лагерем, а не центром цивилизации, но и в более поздние периоды русской истории: в последние годы правления Екатерины, после Французской революции (1790-1796 гг.), при Александре I, после разгрома университетов в Петербурге и Казани, в Москве (1820-1823 гг.), во времена Николая I, после казни декабристов и особенно после 1848 г., когда философия была практически изгнана из русских университетов на 13 лет (1850-1863 гг.), когда наука подвергалась строгому надзору, когда западники и даже славянофилы, например Герцен и Хомяков, подвергались негласному надзору полиции.

Новый этап в развитии русской научной мысли А.С. Лаппо-Данилевский связывает с великими реформами 60-х гг. XIX в. После устранения рабства, появления нового университетского устава 1863 г., открытия школ для обоих полов, ослабления цензуры русское мышление активизировалось.

Наука и познание становятся в России, по А.С. Лаппо-Данилевскому, русской наукой и познанием. Историк выделяет количественную и качественную стороны этого процесса. Он обращается к статистическим данным И. Янжула, согласно которым в течение XVIII столетия в Академии было 107 действительных членов, и только 34 из них, т.е. 31,98 % - русские, а если исключить 3 членов от Балтийских областей и 3 от Финляндии, то на долю русских остается 26,17 %. 65 % составили немцы. В течение XIX в., вплоть до 1908 г., из 139 членов Академии 103, или 73,96 % (или, если мы исключим 16 человек от Балтийских областей и 2 от Финляндии, 69,31 %) были русские, из иностранных членов большинство по-прежнему составили немцы - 64,1 %. Таким образом, подводит итог А.С. Лаппо-Данилевский, в течение этого периода процент русских членов Академии значительно вырос. Качественную сторону процесса “национализации” науки А.С. Лаппо-Данилевский связывает с появлением научных школ, институтов, других средств коммуникации, но главное - с нахождением объединяющего начала русской мысли и признанием ее в современных сообществах ученых. Это проявляется, с одной стороны, в общих конструкциях, концепциях мироздания, доказательством чего для Лаппо-Данилевского выступает творчество Лобачевского и Чебышева, Менделеева, Федорова и Павлова, Вл. и Ал. Ковалевских, Мечникова, Вл. Соловьева и Сергея Трубецкого, Плеханова и Ленина. С другой стороны, русская мысль стремится к более глобальному осмыслению проблемы единства сознания как синтеза воли и чувства.

В русских концепциях сознания как соединения воли, мысли, религиозного чувства нравственная точка зрения играет значительную роль, именно она выступает унифицирующим принципом. Но единство мысли должно быть не только продумано, но и реализовано. Строй русской жизни, по Лаппо-Данилевскому, не благоприятствовал этому.

В Древней Руси, пишет историк, мысль была изолирована от практики. В течение XVII столетия начал развиваться утилитарный взгляд на промышленное значение познания: Петр I очень высоко оценил его и действительно сознавал огромное значение для государства; Екатерина II была более заинтересована в образовании, чем в практическом развитии науки и познания; при Николае I образование до некоторой степени стало инструментом консервативной политики, которая не всегда находилась в гармонии с общественной пользой. И когда русская мысль, несмотря на давление, которому она была подвержена, пыталась проявить себя в свободном действии и в сознательном применении к практической жизни, она часто сталкивалась с обстоятельствами, которые неблагоприятно сказывались на ее развитии. Это происходило не только во времена реакции, о которой говорилось выше, но и позднее, за несколько лет до трагической смерти Александра II, после опубликования нового устава университетов в 1884 г.. Русская наука вышла из испытаний истории с твердым осознанием конечных идеалов.

Хотя общая реакционность и несвобода не могли благоприятно сказаться на постоянном оплодотворении мысли жизнью, - “это расхождение между мыслью и жизнью было пагубным для обеих; но это должно быть преодолено, и это будет исполнено тогда, когда русские люди перерастут в нацию, сознающую себя в действующую самостоятельно”.

Этот унифицирующий принцип самоосознанного действия может быть реализован в России только при либеральных политических условиях; более того, он подразумевает взаимное признание его значения для каждой нации.

Перед нами стройная концепция истории культуры и отечественной науки, освещенная неокантианскими представлениями о “человеческом целом”. И согласимся с А.И. Клибановым: “индивидуализирующая методология Лаппо-Данилевского требовала исследования этого “целого” в любом из избранных предметных полей (в нашем примере - науки. - В.К.), во всех образующих его элементах, их взаимодействиях и динамике”. Идеалом историка было цельное знание, соединяющее понимание и объяснение, анализ и интуицию.