Главный итог, - предыдущего изложения можно выразить в немногих словах: на рубеже 1950-1960-х годов произошла смена типа развития советской исторической науки. Доказательства этому-и характер проблематики исторических исследований (работа идет над коренными проблемами социально-экономической истории предоктябрьской России), и вид исторического исследования - монографии стали основным видом оформления итогов научной работы, и активный процесс формирования научных центров и школ за пределами Москвы и Ленинграда, и, наконец, широкий размах творческих дискуссий. Именно дискуссии, бывшие ранее, в период культа личности Сталина, исключительным явлением, стали действенным средством мобилизации конкретных данных по тому или другому вопросу, главным методом решения научных споров, эффективным стимулом привлечения исследователей к разработке новой проблематики и одним из средств координации коллективного научного поиска. Наконец, благодаря активному участию в дискуссиях представителей смежных разделов исторической науки колективные обсуждения оказались действенным средством расширения кругозора исследователей. Дискуссии, таким образом, интенсифицировали процесс развития науки, придавали ему ярко выраженный целенаправленный характер. В результате произошли качественные изменения в общих представлениях по социально-экономической проблематике предоктябрьской России.

Но развитие науки никогда не останавливается полностью, какими бы значительными не казались достигнутые в каждый

данный момент результаты. Более того, новые перспективы начинают осознаваться тогда, когда еще далеко не реализованы ранее сформулированные исследовательские задачи. Выполнение их зачастую в силу объективных причин откладывается, и развитие науки устремляется, на первый взгляд, в сторону от уже проложенного русла, приводя в конечном счете к результатам более весомым и значительным, чем можно было предполагать несколькими годами раньше.

С этой точки зрения середина 1960-х годов характеризуется своеобразным брожением исторической мысли, поисками новых методов, новых подходов и новой проблематики исследования.

-211-

Уже сессия по истории мировой войны, проведенная в 1964 г. секцией «Общие закономерности и особенности развития России в период империализма» Научного совета по комплексной проблеме «История Великой Октябрьской социалистической революции», с полной очевидностью продемонстрировала это обтоятельство. Сопоставим проблематику сообщений и характер прений в секции по социально-экономической истории первой мировой войны. Темы сообщений имели, в общем, традиционный характер. Качественно новый момент заключался лишь в том, что на этот раз в одну секцию были объединены сообщения по истории монополистического капитализма, аграрному вопросу, составу и положению рабочего класса различных районов России. И именно это обстоятельство позволило специалистам, работающим над смежными проблемами социально-экономической истории империалистической России, всерьез подумать над очередными задачами развития науки. Обсуждение проблем военной экономики вышло за пределы содержания сделанных сообщений и охватило коренные вопросы социально-экономической истории первой мировой войны и российского империализма в целом. Именно на данной сессии большинство ее участников показало понимание необходимости качественно иного подхода к разработке социально-экономической истории предреволюционной России. Проявилось это, с одной стороны, в требованиях особого внимания к исследованию общего и особенного в социально-экономической истории России конца XIX-- начала XX в. и в связи с этим - повышения теоретического уровня всей работы. С другой стороны, это проявилось в выдвижении в качестве первоочередных комплексных проблем социально-экономической истории империалистической России, в осознании необходимости преодоления имевшегося разрыва экономической и социальной тематики» Остановимся на некоторых выступлениях участников дискуссии, чтобы показать, как формулировались новые задачи и что конкретно имелось в виду.

В. И. Бовыкин отметил, что при объяснении причин неудач военного регулирования до сих пор еще имеют место ссылки прежде всего на специфически российские, а иногда и на причины субъективного характера. Между тем воздействие первой мировой войны на экономику всех участвовавших в ней стран имело свои общие закономерности, которыми определялись и общие узловые задачи военного государственно-монополистического регулирования. Отметив некоторые из них и указав, что «пределы и возможности регулирования определяются степенью обобществления производства в рамках капиталистического хозяйства», что поэтому «для разных стран и даже отраслей эффективность регулирования оказывалась различной», но повсюду «имеет свои пределы и в любом случае приводит к кризису самой системы капитализма», В. И. Бовыкин находил, что задача обобщения уже накопленного фактического материала в настоящее время должна быть выдвинута как очередная.

В. И. Бовыкина поддержали Т. Д. Крупина и Ю. Н. Нетесин. Они указали на необходимость «теоретического осмысления проблемы военной экономики». Но если Т. Д. Крупина говорила о необходимости более широкого применения сравнительно-исторических

сопоставлений России с другими странами, то Ю. Н. Нетесин поднял в своем выступлении некоторые вопросы теоретической политической экономии. «Наши историки и экономисты,- говорил он,- исходят при анализе из неопределенного представления о «хозяйственной разрухе» («нарастает» с началом войны, «становится фактом» где-то около 1916 г., достигает степени «катастрофы» позднее и пр.). Между тем, нам известны попытки в советской специальной литературе 20-х годов рассматривать военную экономику в целом как процесс капиталистического воспроизводства, принципиально отличный от «простого» и «расширенного» воспроизводства». Такие попытки предпринимаются и в настоящее время некоторыми исследователями-марксистами социалистических стран, например, польским экономистом О. Ланге. Выдвинутая им схема «суживающегося воспроизводства» (по другим определениям - «снижающегося воспроизводства», «отрицательного расширенного воспроизводства» и т. п.) рассматривается сейчас, как одна из перспективных схем. «Разработка истории военной экономики России в строгих, определенных категориях экономической теории,- подчеркнул Ю. Н. Нетесин,- может принести только пользу».

Вместе с тем в ходе дискуссии было высказано положение, что проблемы военной экономики не могут быть должным образом уяснены без учета особенностей социально-экономического развития России конца XIX- начала XX столетия. И. Ф. Гиндин обратил внимание на значение государственно-капиталистического хозяйства и государственно-капиталистической политики в России при формировании системы регулирующих органов в военные годы. «В отличие от Запада,- подчеркнул он,- в России получился некий симбиоз, государственного капитализма и нового государственно-монополистического капитализма». Последний был представлен органами по непосредственному регулированию отдельных отраслей народного хозяйства страны. Однако «верхние этажи» этой системы, Особые совещания, в основе своей были государственно-капиталистическими институтами; и соответственно не монополистическая буржуазия, а агенты правительства имели там решающее значение. «Эта особенность ГМK России, заложенные в нем и обострявшиеся с подъемом революционного движения противоречия между царским правительством и буржуазией ослабляли всю систему военного регулирования страны»,- подчеркнул И. Ф. Гиндин. Таковы некоторые, намеченные участниками дискуссии, конкретные пути уяснения и специального исследования проблемы общего и особенного в социально-экономической истории России конца XIX - начала XX столетия.

Понимание перспективности комплексного подхода к изучению социально-экономической проблематики выявилось на сессии ври обсуждении, в частности, социального облика российской буржуазии. П. Г. Галузо обратился к рассмотрению этого вопроса в связи с рассмотрением проблемы места национально-освободительного движения в ходе буржуазно-демократической революции и ее перерастания в социалистическую. Он обратил внимание участников дискуссии на важность уяснения ленинского положения об октябристском капитале. По мнению П. Г. Галузо, вся

-213-

российская буржуазия, от торгово-ростовщической - на окраинах, до монополистической - в центре, использовала самые грубые формы эксплуатации крестьянства, в том числе до- и раннекапиталистические формы. Именно это обстоятельство порождало глубокую заинтересованность всего крестьянства, как русского, так и национального, в победе не только демократической, но и пролетарской революции. В ходе дискуссии В. И. Бовыкин предостерегал против чрезмерно широкого толкования понятия «октябристский капитал» и говорил о необходимости конкретно-исторического изучения этого сложного социально-экономического явления. В частности, он сообщил, что в ряде случаев самые новейшие по своему типу российские монополии широко использовали архаические способы эксплуатации. Ю. Н. Нетесин поддержал выдвинутое И. Ф. Гиндиным деление русской буржуазии по различным истокам ее формирования, в частности, были выделены. московская буржуазия, выросшая на основе развития текстильной промышленности и общероссийской торговли, и петербургская, складывавшаяся вместе с развитием машиностроения и тяжелой промышленности. Вместе с тем Ю. Н. Нетесин подчеркнул, что аналогичное разделение можно заметить и при изучении формирования буржуазии в развитых странах Западной Европы. Он имел в виду отличия между крупной буржуазией, сформировавшейся раньше, на основе развития отраслей, производящих средства потребления, и буржуазией, сложившейся позже, в результате развития капитализма в чистом, так сказать, виде, на базе роста отраслей, производящих средства производства. В понимание социального облика российской буржуазии, подчеркнул Ю. Н. Нетесин, может внести ясность серьезное изучение величины и характера прибылей (торговая, старая промышленная, монопольная прибыль периода империализма).

В резолюции секции, утвержденной на пленарном заседании сессии, было отмечено, что назревшие задачи исследования социально-экономической истории первой мировой войны упираются в недостаточную разработанность ряда сквозных проблем истории российского капитализма, прежде всего - истории рабочего класса и крестьянства, буржуазии и дворянства в широком социологическом плане, а также такой широкой комплексной темы, как место России в мировом капиталистическом хозяйстве, ее экономические связи и противоречия с основными империалистическими странами. Сложившееся положение во многом объясняется господствовавшим догматизмом в методологии исторической науки, отрывом экономической истории от социальной и политической, невниманием к национально-особенным проявлениям в России общих закономерностей складывания и развития российского капитализма. В резолюции подчеркивалось, что в дальнейшем «необходимо сочетать выявление общих закономерностей развития с раскрытием особенностей (типа) российского капитализма».

Так, в 1964 г. в результате обсуждения вопроса о дальнейших направлениях развития науки уже не отдельные исследователи, а коллектив специалистов пришел к выводу о настоятельной необходимости комплексного подхода к изучению социально-экономической проблематики, повышении теоретического уровня

исследований в целях выявления национально-особенных вариантов развития капиталистического способа производства.

В этом плане только что охарактеризованная дискуссия прямо перекликается с обсуждением методологических проблем исторической науки на расширенном заседании Секции общественных наук Президиума АН СССР 3 и 6 января 1964 г. Доклад «О разработке методологических вопросов истории» был сделан академиками П. Н. Федосеевым и Ю. П. Францевым. В обсуждении доклада участвовали не только философы и историки разных специальностей, но также экономисты, юристы, филологи и литературоведы - всего 33 специалиста. Объем поднятых вопросов был весьма значителен, и уже одно только это обстоятельство свидетельствует, что на этой первой встрече представителей различных общественных наук методологические- проблемы, нуждающиеся в разработке, были намечены, но далеко не решены.

И все же, если попытаться выделить основные идеи обсуждения, то одна из них заключалась в настойчивом выдвижении положения о необходимости более глубокого исследования взаимодействия всех моментов исторического процесса в интересах уяснения конкретно-исторического своеобразия механизма действия и проявления общесоциологических законов. «Неправильно было бы считать,- говорилось в докладе П. Н. Федосеева и Ю. П. Францева,- что в истории действуют лишь общие социологические законы и ни с какими иными обобщениями историк якобы не может иметь дела... Специфические исторические закономерности исследователь может вскрыть, изучая взаимодействие экономических, политических и идеологических процессов в общественной жизни. Общие социологические законы вскрывают материальную основу этого взаимодействия, указывают роль, которую играет экономика, политика, идеология в историческом развитии. Но выяснение закономерностей этих процессов в их взаимодействии при определенных конкретных условиях - дело исторической науки».

Не будем рассматривать высказанные в прениях некоторые Предложения по уточнению данного докладчиками определения сущности специфических исторических закономерностей. Главная идея определения - историк исследует законы, отражающие связи между различными сферами общества, т. е. их взаимодействие, при определенных конкретных условиях,- была принята. Посмотрим теперь, как в ходе дискуссии интерпретировалась эта идея применительно к вопросам социально-экономической истории.

«История развивалась и развивается крайне неравномерно и многоукладно»,- подчеркнул А. В. Ефимов и в этой связи остановился на проблеме «модификации исторических закономерностей при взаимодействии обществ, особенно обществ, стоящих на разных ступенях исторического развития». На материалах, новейшей истории стран Латинской Америки. Он показал, что «капитал не только сохраняет самые варварские способы эксплуатации людей, но и искусственно создает... рабство в виде плантаций. Это не рабство Греции и Рима - это как бы „нарост на капитализме", то, что прививается капиталистами в Америке».

Таким образом, изучая взаимодействие новейшего капиталистического империализма Соединенных Штатов с полуфеодальной структурой экономики стран Латинской Америки, А. В. Ефимов пришел к выводу, что империализм не преобразовывает эту структуру, а включает ее в том виде, как она есть, в орбиту империалистической эксплуатации. Тем самым связываются в единый комплекс общедемократические и антиимпериалистические цели и задачи революционного движения. Иначе говоря, при такой ситуации меняется последовательность развития неразрывного революционного процесса: если в ходе ранних буржуазно-демократических революций антикапиталистические тенденции возникали на заключительных этапах развертывания революционной борьбы, то в империалистическую эпоху ликвидация гнета капиталистических монополий становится условием, исходным пунктом борьбы против докапиталистических отношений.

Если для А. В. Ефимова положение о неравномерности и многоукладности развития на различных стадиях общеисторического процесса явилось основанием для постановки вопроса об использовании империализмом до- и раннекапиталистических укладов, то ряд других участников обсуждения шли от того же положения «тезису о конкретных разновидностях общественно-экономических формаций, а также к вопросу о темпах исторического процесса, причинах их замедления или ускорения в различные эпохи различных странах. В общем виде эту проблему выдвинул в своем выступлении Г. Е. Глезерман. Более обстоятельно рассмотрел ее М. Я. Гефтер, намечая моменты, которые «представляются обязательным условием действительного всемирно-исторического синтеза». По его мнению, чтобы приблизиться к такому синтезу, необходимо рассмотреть: «(1) генезис общественной формации, которая является на данной ступени развития человечества ведущим способом производства, революционизирующим мир; (2) исторический путь передовых стран, где эта формация впервые утверждается в определенной, конкретной форме; (3) воспроизведение и видоизменение нового способа производства и соответственных ему политических, идеологических форм в условиях : других стран; (4) превращение ведущей формации в мировую систему при огромном разнообразии типов (вариантов) этой формации; (5) сосуществование и взаимодействие новых и старых общественных «структур» в рамках мировой системы». Наконец, К. Н. Тарновский подошел к этой же группе вопросов при рассмотрении соотношения исторического материализма и истории, с одной стороны, и истории и социологии - с другой. По его мнению, исторический материализм изучает формацию в идеально чистом виде, историческая наука - конкретно, т. е. со всеми «примесями» других, не господствующих общественно-экономических укладов, каждый из которых имеет свою экономическую основу [базис), специальные явления (классы или их остатки), а также идеологические факторы. Однако вслед за выявлением специфики формации в ее конкретном проявлении возникает и другая задача, связанная с выяснением вопроса о том, не является ли установленная специфичность, в свою очередь, проявлением

какой-то общей закономерности? Поставив такой вопрос, историк становится социологом, а чтобы ответить на него, он должен провести ряд сравнительно-исторических сопоставлений особенностей развития данной страны с развитием других стран, как в пределах исторической эпохи («горизонтальный» разрез изучения), так и в рамках сходных, но разделенных во времени периодов одной и той же исторической формации («вертикальный» разрез изучения). Такое исследование, подчеркнул К. Н. Тарновский, «позволяет выявить конкретные типы, разновидности, или вариации, общественно-экономических формаций» и вместе с тем установить «повторяемость явлений и процессов».

Наметилось и еще одно направление в трактовке проблемы неравномерности и многоукладности. Оно заключалось в попытках показать методологическую ценность этого положения для понимания особенностей развития конкретных стран (или регионов) в разные исторические эпохи. К. А. Антонова коснулась проблемы неравномерности и многоукладности, рассматривая «в самых общих чертах» вопрос о причинах отсталости Востока. В интересующем нас плане выделим, во-первых, итоговое положение ее выступления, сводившееся к тезису, что «при решении исторических проблем марксисты не могут руководствоваться лишь общими схемами, а обязаны пристально анализировать конкретный материал, не отвлекаясь от его своеобразия». Во-вторых, подчеркнем, что, раскрывая своеобразие развития стран Востока, К. А. Антонова прямо подошла к тезису о преемственности типов исторического развития. «Теперь,- подчеркнула она,- когда на наших глазах происходит промышленное развитие новых азиатских и африканских стран, так непохожее на классический, европейский образец, мы лучше видим, что и период феодализма на Востоке был отмечен большой самобытностью. При этом был не один, а много типов восточного феодализма, и при подробных дефинициях синологи спорят с историками Явы, а арабисты с индологами». И. Ф. Гиндин подошел к проблеме взаимодействия различных укладов как специалист по социально-экономической истории дореволюционной России, высказав предварительно несколько замечаний о влиянии догматизма на историческую науку. Он согласился с выдвинутым докладчиками положением, что догматизм придал историческому материализму черты экономического материализма, и отметил, что применительно к изучению экономической истории это сказалось в наибольшей мере. Социально-экономическая история стала неисторичной. Выражалось это, «во-первых, в игнорировании и даже боязни касаться обратного влияния надстройки на экономику, что привело к полному отрыву экономики от политики. Во-вторых, в расслоении самой экономики на действительно первичное, т. е. производство, и на вторичное, т. е. торговлю и кредит, которые оказывают сильное обратное влияние на движение производства... В-третьих, антиисторичность выражалась в уклонении конкретно-экономических исследований от всего того, что названо в докладе открытием специфических исторических закономерностей».

Уже в этих замечаниях содержится постановка вопроса, в каких направлениях и с учетом каких именно связей и факторов должна изучаться российская социально-экономическая проблематика для того, чтобы «стать актуальной в самом прямом научном смысле слова». Поясняя свою мысль, И. Ф. Гиндин говорил: «С высоты 60-х годов XX века и особенно в результате более глубокого понимания ленинской концепции российского капитализма вырисовывается гораздо более сложная и интересная, чем это было еще совсем недавно, картина его развития. Вместо отдельных отклонений от «классического» капитализма Запада все более отчетливо вырисовывается глубокая противоречивость российского капитализма, многоукладность, контрасты неравномерности его развития по отраслям и районам, что чрезвычайно обостряло все социальные и политические противоречия в стране. Если монополизация хозяйства объясняет экономические предпосылки социалистической революции, то указанная глубина противоречий вскрывает политические предпосылки не только буржуазно-демократической революции, но и перерастание ее в социалистическую. Сближаясь в своем монополистическом крыле с империализмом Запада, российский капитализм как объект исследования гораздо более актуален и поучителен для современных развивающихся стран своими противоречиями, многоукладностью, огромными помещичьими латифундиями, приспосабливаемостью крупной буржуазии к крепостническим пережиткам, союзом помещиков с крупным капиталом при политическом преобладании помещиков и экономическом преобладании крупного капитала».

Мы далеко не исчерпали всего объема поднятых при обсуждении доклада П. Н. Федосеева и Ю. П. Францева вопросов даже применительно к социально-экономической проблематике и не стремились к этому. Не будем также вдаваться в разбор собственно философских вопросов, поднятых на встрече ученых в январе 1964 г.- участники встречи собрались для того, чтобы «обсудить состояние дела в области методологии и наметить проблемы, нуждающиеся в исследовании». Эта цель была достигнута. Более того, применительно к отдельным темам выявились оттенки мнений и различные точки зрения. Однако дискуссия в собственном смысле слова еще не состоялась, она лишь наметилась, и поэтому было бы преждевременно формулировать какие-то итогового характера заключения по собственно методологическим проблемам - помещенный в сборнике «История и социология» материал для этого явно недостаточен.

Но зато тот же сборник дает первоклассный материал для суждений по проблемам историографическим, поскольку позволяет в наиболее, так сказать, чистом виде уловить направление развития исторической мысли, в том числе применительно к разбираемой нами проблематике. Характер встречи, состав ее участников, выдвинутые на обсуждение проблемы побуждали исследователей высказываться по концептуальным вопросам, опираясь на опыт предшествующего этапа развития науки и уже сложившиеся научные гипотезы, реализовать которые предстояло в будущем.

С этой точки зрения сопоставление итогов встречи в январе 1964 г. и сессии по истории первой мировой войны приводит к интересным

результатам. Состав участников встречи и сессии был различным - лишь А.Л.Сидоров и И.Ф.Гиндин присутствовали и там, и здесь. Тем не менее вопросы, выдвинутые на обеих встречах в связи с обсуждением перспектив развития науки, во многом совпадали, и прежде всего - по линии признания необходимости специального внимания к вопросам теории и методологии. На этих встречах было сформулировано также требование исследовать и показывать как общее, так и особенное в историческом развитии предоктябрьской России; и там, и здесь выявился интерес к сравнительно-историческому методу и к комплексному подходу при исследовании социально-экономической проблематики, т. е. прежде всего к изучению проблемы взаимодействия различных социально-экономических укладов в рамках одной формации; наконец, прозвучало положение о типе исторического развития и соответственно - о необходимости разработки вопроса о типе российского капитализма и империализма.

Опираясь на предшествующее изложение, попробуем уяснить закономерность выдвижения указанных вопросов с точки зрения логики развития исследуемой нами проблематики. До середины 1960-х годов изучение истории монополистического капитализма и аграрного вопроса в России начала XX в. велось параллельно и в какой-то мере независимо друг от друга двумя крупными отрядами специалистов. Однако в логике разработки каждого из двух крупных разделов социально-экономической истории империалистической России было много общего. Оно проявлялось прежде всего в усложнении решаемых задач за счет расширения пространственных и хронологических рамок наблюдений и постоянного выявления все большего количества связей изучаемого явления или процесса с другими. Последнее обстоятельство рано или поздно должно было привести исследователей монополистического капитализма к соприкосновению с аграрной проблематикой, а историков-аграрников вывести к проблемам российского империализма.

Закономерный поворот специалистов по истории монополистического капитализма от чисто «империалистической» к более широкой, комплексной проблематике произошел, как мы видели, в результате постановки проблемы особенностей и типа российского империализма. Поскольку было уяснено, что эти особенности порождаются, с одной стороны, спецификой складывания системы крупнопромышленного производства, а с другой - общими условиями, в которых развивался капитализм в России и которые характеризовались обилием пережиточных феодально-крепостнических отношений, предстояло исследовать, какие специфические черты в российском капиталистическом империализме порождало его взаимодействие с до- и раннекапиталистическими социально-экономическими укладами.

Если исследователи монополистического капитализма в России задались вопросом о влиянии феодально-крепостнических пережитков на российский капиталистический империализм, то историков-аграрников заинтересовал вопрос о влиянии империализма на пережиточные феодально-крепостнические отношения. Иными словами, логикой развития науки они были подведены к той же

проблеме, что и специалисты по истории российского империализма, но лишь с другого конца. Переломным моментом здесь явилось изучение хозяйства крупных помещиков, выявившее их промышленно-предпринимательскую деятельность и прямые связи не только с поземельными, но и с акционерными коммерческими банками.

Таким образом, логикой изучения социально-экономической истории предоктябрьской России на первый план выдвигалась проблема взаимодействия различных социально-экономических укладов в интересах уяснения своеобразия и особенностей капиталистической эволюции России, типа этой эволюции.

Из сказанного видно, что дискуссии на сессии по истории первой мировой войны и на расширенном заседании Секции общественных наук при Президиуме АН СССР в какой-то мере отражали уже происходившие в науке процессы. За прошедшие с тех пор годы вполне обрисовался небольшой цикл конкретно-исторических исследований, отличающихся по своей проблематике, характеру источниковой базы и методике исследования от ранее выполненных работ по социально-экономической истории России начала XX в. Воспринятые сначала как своеобразные «боковые ветви» уже сложившихся направлений, они представляются теперь как показатель формирования новых направлений в науке.

По своему характеру небольшой цикл исследовании, к которому мы обращаемся, представлен двумя группами работ. К первой мы относим конкретно-исторические исследования по новой проблематике. Назовем здесь большую статью И.Ф. Гиндина «Русская буржуазия в период капитализма, ее развитие и особенности», опубликованную в двух номерах журнала «История СССР», за 1963 г.; серию статей и диссертаций по экономическому развитию Урала в конце XIX--начале XX в. (В. В. Адамова, Л. В. Ольховой, Т. К. Гуськовой и Ю. А. Буранова); опубликованные работы и рукопись кандидатской диссертации В. В. Тимошенко об особенностях экономического развития Белоруссии; наконец - серию статей и капитальную монографию П. Г. Галузо «Аграрные отношения на юге Казахстана в 1867-1914 гг.», основу которой составляет текст докторской диссертации, защищенной под тем же названием автором в 1965 г.

Вторую группу работ рассматриваемого цикла мы условно назовем «рецензиями-исследованиями». Они написаны в связи с выходом в свет крупных монографий обобщающего характера, и в этом их сходство с рецензиями. Вместе с тем это не обычный оценочно-информационного характера разбор историографической

новинки; в них рассматриваются вопросы концептуального Характера на базе не только материалов книги, но и новых сведений, полученных в результате самостоятельного изучения рассматриваемой в книге проблемы. Мы убеждены, что работы такого «жанра» в ближайшие годы займут видное место среди публикуемых историческими журналами материалов. Но пока их немного, а по интересующей нас проблематике - всего три. Выход в свет коллективного труда «Экономика Белоруссии в эпоху империализма. 1900-1917» (Минск, 1963) явился поводом для интересного выступления И. Ф. Гиндина и Л. М. Иванова; в третьем "номере журнала «История СССР» за 1966 г. И. Ф. Гиндин выступил со статьей «О некоторых особенностях экономической и социальной структуры российского капитализма в начале XX в.», в связи с публикацией интересной монографии А. И. Левковского «Особенности развития капитализма в Индии» (М., 1963) появилась статья К. Н. Тарновского «О социологическом изучении капиталистического способа производства».

Особенность этого цикла работ прежде всего в выдвижении на первый план проблемы многоукладности экономики России конца XIX - начала XX в. В связи с этим в ряде рассматриваемых работ настойчиво подчеркивается тезис, что прежний подход к изучению социально-экономической истории империалистической России, когда внимание исследователей было сосредоточено главным образом на двух полюсах - изучении новейших форм монополистического и ГМК, с одной стороны, и крепостнических пережитков в аграрном строе России - с другой, уже недостаточен. В различных формулировках с этой мыслью мы встречаемся неоднократно. Л. В. Ольховая, например, говорит в одной из своих: работ о «первой стадии» изучения советскими историками экономики предреволюционной России, в ходе которой внимание исследователей «было сосредоточено главным образом на положении крупной промышленности, банков, монополий, т. е. тех форм капитализма, где непосредственно созревали экономические предпосылки социализма». Теперь этого уже недостаточно. «Хозяйство России носило многоукладный характер. Предпосылки революции созревали не только в процессе формирования высших форм (капитализма, но и в столкновениях и борьбе разных укладов».

То же положение всемерно подчеркивают И. Ф. Гиндин и Л. М. Иванов в заключительных строках работы: «Нужно изучать не только ведущие процессы и формы хозяйства, но и пережиточные явления, поскольку они занимали большое место, во многом определяя своеобразие района, а вместе с тем и российского капитализма в целом».

Таким образом, в данном случае речь идет о необходимости комплексного изучения хозяйственных укладов в их взаимодействии и взаимовлиянии. Не ограничившись этим, И. Ф. Гиндин

В ряде своих выступлений настойчиво проводил мысль о важности преодоления чисто экономического подхода при изучении социально-экономической проблематики. В статье о русской буржуазии, придя к выводу о слабости финансовой олигархии в России, о том, что в домонополистический период «еще не образовался устойчивый слой крупной буржуазии в банках и тяжелой промышленности,

за исключением нефтяной», И. Ф. Гиндин подчеркнул, что это обстоятельство «нельзя сбрасывать со счетов при оценке российского монополистического капитализма». Между тем, продолжал он, «в посвященных этой проблеме работах в общем правильные выводы о высоком уровне монополизации важнейших отраслей промышленности, о взвинченных монопольных ценах на их продукцию и т. д. делались без изучения самой финансовой олигархии, особенностей ее формирования и ее роли среди других групп крупной буржуазии, без анализа ее места в социальной структуре и общественно-политической жизни страны. Такой односторонне экономический подход привел к преувеличению роли монополий, силы монополистического капитала в России и особенно его социально-политической весомости...».

Из приведенных выдержек вырисовывается и второе обстоятельство, объединяющее рассматриваемую группу работ в более или менее единый цикл: расширение тематики историко-экономических исследований, наметившееся в середине 1960-х годов, связано не только с «выравниванием фронта» исследовательской работы, не с простым переходом от более изученных к менее или совсем не разработанным проблемам социально-экономической истории империалистической России; обращаясь к новой проблематике, к «нетронутым пластам» конкретного материала, исследователи вместе с тем рассчитывали уточнить существовавшие к тому времени представления о своеобразии, а следовательно, и типе российского капитализма и империализма, с одной стороны, и социально-экономических предпосылках победы пролетарской революции в нашей стране - с другой.

Попытаемся теперь показать, как в работах рассматриваемого цикла постепенно намечалось решение именно этих вопросов. И поскольку то новое, что было внесено в их трактовку, самым непосредственным образом связано с расширением привлекаемого к анализу фактического материала, уже этим, т. е. логическим, а не хронологическим или тематическим принципом, мы будем руководствоваться в ходе дальнейшего изложения.

Статья «О социологическом изучении капиталистического способа производства» представляет собой опыт сравнительно-исторического изучения особенностей капиталистического развития Индии и России. Исходной методологической посылкой работы было положение о том, что некоторые закономерности исторического развития могут позже повториться с известными вариациями в других странах, с запозданием вступивших в соответствующую полосу социально-экономического и политического развития. С этой точки зрения современный этап развития капитализма в Индии (т. е. после завоевания ею независимости в 1947 г.) соответствует примерно пореформенному периоду развития российского капитализма. Фактическую базу для сопоставлений составили монография А. И. Левковского «Особенности развития капитализма в Индии», опубликованная в 1963 г., и работы советских исследователей по проблемам российского монополистического капитализма, опубликованные не позднее этой же даты. Основной результат сравнительно-исторического анализа сводится

к выводу о двух типах стран со сходными чертами капиталистической эволюции. К первому из них относятся страны раннего, ко второму - позднего капитализма. Главная особенность капиталистической эволюции стран второго типа заключается в том, что они не знали четко выраженного капитализма «свободной конкуренции». В капиталистическую стадию они вступили при наличии весьма значительных остатков феодализма, тормозивших социально-экономическое развитие; создание системы крупнопромышленного производства происходило с существенными нарушениями «классической» последовательности (мелкотоварное производство-мануфактура-фабрика-паровой железнодорожный и водный транспорт) и более быстрым темпом; последнее обстоятельство объясняется активным вмешательством государства в сферу экономики, с одной стороны, и массовым притоком иностранных капиталов - с другой; наконец, одним из результатов такого пути складывания системы крупнокапиталистического производства было возникновение весьма значительного государственно-капиталистического сектора в экономике страны, явления, почти совершенно не известного странам первого типа.

В статье введено понятие типа развития капитализма, говорится о двух группах стран со сходными чертами капиталистической эволюции. Однако содержание этих понятий раскрывается на материале, характеризующем промышленное развитие страны, а еще точнее - на материале истории тяжелой промышленности и транспорта. Конечно, пореформенный период истории России характеризовался бурным ростом именно этих отраслей народного хозяйства; с их возникновением завершился процесс складывания системы крупнокапиталистического промышленного производства, начавшийся с развития легкой, прежде всего текстильной промышленности, еще в дореформенную эпоху. Таким образом, если быть точным, в статье выяснены особенности завершающего этапа складывания системы крупнокапиталистического промышленного производства. Они, разумеется, характеризуют определенный тип развития капитализма, но не исчерпывают всего содержания этого понятия, даже применительно к сфере крупной промышленности.

Что это действительно так, показал И. Ф. Гиндин в статье, написанной в связи с выходом в свет монографии В. Я. Лаверычева «Монополистический капитал в текстильной промышленности России». Еще в 1920-х годах в нашей историографии сложилось представление, согласно которому процессы монополизации текстильной промышленности и сращивания ее с банками были однотипны с теми же процессами в тяжелой промышленности, уступая им лишь в интенсивности проявления. В. Я. Лаверычев попытался обосновать это представление. Вот итоговый вывод его исследования: «Процесс монополизации текстильной промышленности, интенсивно начавшийся на рубеже двух веков, усилился в годы кризиса (1900-1903) и особое развитие получил после первой русской революции, будучи ускорен периодически повторявшимися заминками в сбыте продукции текстильного производства. Перед первой мировой войной преобладающая масса предприятий

хлопчатобумажной, шерстяной, льняной и джутовой промышленности участвовала в тех или иных монополистических союзах и соглашениях. Централизация производства и капитала достигала высокой стадии развития. Руководство монополистическими союзами и московскими банками, тесно связанными с текстильным производством, находилось в руках сравнительно небольшой группы крупнейших текстильных фабрикантов (Морозовы, Рябушинские, Кнопы, Второв и др.)».

Все эти положения В. Я. Лаверычев раскрывает на базе весьма значительного, тщательно проработанного нового материала, архивного и опубликованного.

Однако И. Ф. Гиндин сумел по-своему взглянуть на содержащийся в книге В. Я. Лаверычева материал, иначе его истолковать и в итоге прийти к принципиально отличным выводам и заключениям. И не только в результате привлечения новых фактических данных. Главное состояло в качественно ином подходе к исследованию проблемы. Характеризуя его, И. Ф. Гиндин писал, что прежде, чем переходить к оценке процессов монополизации текстильной промышленности, необходимо, во-первых, «выяснить особенности структуры российской промышленности и место, занимаемое в этой структуре текстильной промышленностью, сопоставить ее концентрацию и уровень прибыли с теми же показателями в высокомонополизированных отраслях тяжелой промышленности. Во-вторых,- продолжал И. Ф. Гиндин,- столь же необходимо весь этот комплекс вопросов, кончая степенью и характером процессов монополизации, осветить в сопоставлении с индустриально более развитыми, чем Россия, странами».

Используя материалы российской и германской статистики, И. Ф. Гиндин показал, что текстильная промышленность, а вместе с ней и представлявшие ее группы буржуазии (в лице наиболее мощной среди них московской крупной буржуазии) «сохраняли свое первенствующее значение и в наступившую новую эпоху империализма, тогда как на Западе они потеряли свое ведущее значение еще в последней четверти XIX в.». Это выражалось не только в удельном весе продукции текстильной промышленности в общем большом объеме промышленного производства страны, но также в степени ее концентрации (по числу рабочих на одно предприятие она была «значительно выше концентрации в тяжелой промышленности») и массе валовой прибыли. Анализ балансовой статистики за 1901-1911 гг. показал, что в одной лишь хлопчатобумажной промышленности Московского промышленного района масса валовой прибыли выражалась суммой 434 млн. руб. Эта сумма в 2,25 раза превышала валовую прибыль всех нефтяных предприятий Баку, в 4,7 раза всех металлургических предприятий Юга, охваченных «Продаметой», и была в 14 раз больше валовой прибыли всех угольных предприятий Донецкого бассейна, входивших и не входивших в «Продуголь». В целом же, масса валовой прибыли московских магнатов за первое десятилетие XX в. превышала общую массу той же прибыли всех трех высокомонополизированных центров российской промышленности на 38%.

Дальнейший анализ привел И. Ф. Гиндина к нескольким интересным выводам. Во-первых, исключительно высокий уровень

концентрации рабочих в русской текстильной промышленности сложился еще в период домонополистического капитализма и был одним из показателей недостаточно интенсивного промышленного развития страны. Концентрация такого рода, подчеркивает исследователь, «могла не вести с необходимостью (или вести лишь в незначительной степени) к монополизации промышленности и ее сращиванию с банками, т. е. к явлению другой, новой эпохи». Во-вторых, масса прибыли текстильной промышленности, т. е. главная масса промышленной прибыли, вплоть до первой мировой войны еще не состояла из типичной для периода империализма монопольной прибыли. «Это все еще была, - пишет И. Ф. Гиндин, - старая, по выражению В. И. Ленина, «русская сверхприбыль». Ее повышенный уровень объяснялся и в домонополистический и в монополистический период экономическими и политическими возможностями использования крупным капиталом самых грубых форм эксплуатации». Наконец, в-третьих, И. Ф. Гиндин показал и главную особенность московских банков в начале XX в. Она состояла не в их слабости или неразвитости, как полагал В. Я. Лаверычев. Своеобразие московских банков заключалось в том, что они «и в период империализма оставались типичными банками домонополистического периода», были «представителями промышленного „текстильного" а не банковского капитала». Кроме того, московские текстильщики могли расширять предприятия за счет своих прибылей, а также непосредственно получать на вклады в предприятия денежные капиталы от родственников и других близких капиталистов (последнее обстоятельство было характерно для текстильной промышленности Англии XIX в.). «Поэтому не было основы для внедрения в текстильную промышленность настоящего банковского капитала, т. е. петербургских банков», - пишет И. Ф. Гиндин. «На начальном этапе развития империализма и на Западе столичные банки мало еще стремились проникать в текстильную промышленность».

В итоге И. Ф. Гиндин приходит к выводу, что текстильная промышленность России и выросшая на ее базе московская крупная буржуазия и в период империализма сохраняли в основном домонополистический характер. «Разумеется, - указывает исследователь, - эта отрасль подверглась влиянию новой эпохи, в ней нашли проявления и процессы монополизации, но лишь в такой же небольшой степени, как это было на Западе до 1920-х годов. Новые черты эпохи отразились и на московской буржуазии, но не изменили коренным образом ее домонополистической сущности». Формировавшейся финансовой олигархии (в нефтяной и частично других отраслях тяжелой промышленности, в петербургских банках, а в годы войны и из среды новых крупных дельцов) «московские магнаты противостояли как сплоченная группа, опирающаяся на гораздо более крупные личные капиталы, на неизменно высокую старорусскую сверхприбыль, которая и в 1909-1913 гг. все еще превышала прибыль большинства высокомонополизированных отраслей». То была «крупная буржуазия

домонополистической эпохи с явными старокупеческими чертами».

Таким образом, первый же «выход» за пределы высокомонополизированных отраслей крупнокапиталистической промышленности России привел И. Ф. Гиндина к выводам, связанным с методологией изучения российского капитализма. Историки, писал он, должны «отойти от одностороннего и изолированного исследования монополий и вести их изучение в тесной связи с всеми особенностями экономической и социальной структуры российского капитализма, со всеми условиями его развития, включая и политические» (мы бы добавили еще, исходя из содержания статьи И. Ф. Гиндина: и в сравнительно-историческом сопоставлении с другими странами).

Показывая значение такого именно подхода к изучению российского капитализма для понимания и разработки проблемы предпосылок революционного процесса и его характера, И. Ф. Гиндин писал: «В высокомонополизированных отраслях российской экономики - в крупной промышленности, производящей средства производства, в транспорте, в крупнейших банках-монополистах складывались экономические предпосылки социалистической революции. В сложной и чрезвычайно противоречивой основе российского капитализма были заложены социально-политические предпосылки не только буржуазно-демократической революции, но и ее перерастания в социалистическую».

Хронологические рамки статьи И. Ф. Гиндина о русской буржуазии - 1861 -октябрь 1917 г., т. е. весь период российского капитализма. Тематически исследование ограничено верхним слоем класса, т. е. крупной буржуазией, но зато эта последняя характеризуется с максимально возможной на данной стадии изученности проблемы полнотой - в статье дан анализ структуры слоя (промышленная, банковская и торговая буржуазия), его географическое размещение (центр и периферийные районы), его экономическая и общественно-политическая эволюция в условиях самодержавного режима и буржуазной республики. Еще одна особенность исследования - стремление автора к широкому использованию относящихся к проблеме ленинских идей и положений в их взаимной связи и развитии.

Основные положения статьи в интересующем нас плане сводятся, во-первых, к выводу о наличии в России начала XX в. двух в известной мере разнородных групп буржуазии, центром притяжения которых были Петербург и Москва. Первая из них, отражая некоторые особенности складывания крупнопромышленного производства, представлена прежде всего и главным образом буржуазией тяжелой промышленности и крупных банков; эта группа сформировалась в результате «насаждения» капитализма «сверху»; вторая, состоявшая по преимуществу из коренной русской буржуазии, выросла на базе усиленного роста капитализма «снизу». Общая черта формирования и социального облика коренной российской буржуазии заключается в неразрывной связи

промышленного капитала с торговым. Отличия между ее группами состояли в преобладании того или другого вида капитала: если в московской группе первенствовала промышленная, преимущественно текстильная буржуазия, то в периферийных районах (Север, Среднее и Нижнее Поволжье, Сибирь, Дальний Восток) главенствовала торговая. Соответственно в центре главным источником образования крупных капиталов была раннекапиталистическая эксплуатация промышленного пролетариата, а на периферии - до- и раннекапиталистические методы эксплуатации крестьян и ремесленников. И именно «русская сверхприбыль», т. е. необычно высокая для развития капиталистических стран доходность «старых» отраслей российской промышленности и торговли помогает понять, почему представители коренной русской буржуазии не были заинтересованы в помещении своих капиталов в новые отрасли промышленности и районы, а также железнодорожное строительство. Формирование крупной российской буржуазии в тяжелой промышленности и транспорте шло иными, особыми путями. Этот слой отличался от коренной русской буржуазии и по источникам образования капиталов (железнодорожное строительство 1860- 1870-х годов и развитие тяжелой промышленности Юга России велись почти целиком за счет иностранных капиталов и при участии правительства) и по происхождению (он пополнялся в основном за счет выходцев из малосостоятельных слоев буржуазии, военных и путейских инженеров, крупных чиновников, а также за счет иностранных капиталистов, которые осели в России). Сказанным объясняется отсутствие тесной связи этого слоя с коренной русской буржуазией, с одной стороны, а с другой - отсутствие среди магнатов тяжелой промышленности (за исключением нефтяной) «династий» капиталистов с крупными личными капиталами.

Различные пути формирования двух социальных прослоек крупной буржуазии сказались и позднее. Перерастание верхов петербургской буржуазии в финансовую олигархию шло интенсивнее; коренная русская буржуазия, в том числе и московская, и в период империализма сохранила в известной мере свое домонополистическое лицо. П все же, подчеркивает И. Ф. Гиндин, «при большой дистанции между торгово-купеческим капиталом российских окраин и крупной промышленной буржуазией Москвы, при еще большей дистанции между тем же торговым капиталом и магнатами нефтяных и банковских монополий, всех их объединяла одна важная особенность». Развиваясь и действуя в условиях сохранения феодально-крепостнических пережитков, они приспосабливались к этим пережиткам, извлекая немалые выгоды из наиболее грубых форм эксплуатации. Вот эту-то общую для всей российской крупной буржуазии особенность В. И. Ленин, пишет И. Ф. Гиндин, выражал в понятии «октябристский капитал», «в которое не только вкладывал политическое содержание (приспособление крупной буржуазии к царизму и диким помещикам

«пуришкевичам»), но включал и экономическую основу приспособления - заинтересованность всей буржуазии в самых грубых формах эксплуатации, а также в дележе экономических привилегий с помещиками». Проанализировав ряд ленинских высказываний относительно октябристского капитала И. Ф. Гиндин заключал: "В России весь крупный капитал, от торгово-купеческого до «передового» промышленного и финансового был «октябристским», независимо от сферы его деятельности - внутри страны (в коренных районах и ее окраинах) или за рубежом (Иран и др. страны Востока).

В только что рассмотренных статьях привлеченный авторами материал был ограничен пределами крупного капитала, действовавшего в конкретно-исторических условиях России начала XX столетия. В других работах характеризуемого цикла это ограничение преодолено. Началось изучение неравномерности капиталистического развития и взаимодействия различных укладов экономики империалистической России. Опубликованные к настоящему времени исследования, выполненные под таким углом зрения, территориально ограничены пределами современной Белоруссии, Урала и Средней Азии.

Мы уже говорили относительно выдвинутого И. Ф. Гиндиным и Л. М. Ивановым тезиса о необходимости комплексного исследования экономики и социальной структуры отдельных районов, «особенно тех, которые были индустриально менее развиты, чем российский центр».

Добавим теперь, что об этом им пришлось сказать потому, что в коллективном труде об экономическом развитии Белоруссии, разбору которого посвящена их статья, нарушение этого принципа привело, с одной стороны, к преувеличению роли крупного производства в данном районе, а с другой стороны - к низведению Белоруссии до уровня полуколониальной окраины иностранного и российского финансового капитала. В результате авторы коллективного труда «практически упустили почти все то, что характеризовало своеобразие Белоруссии, а вместе с тем неравномерность развития всего российского капитализма».

Своеобразие Белоруссии как экономического района заключалось в преобладании «среднекапиталистических» отраслей промышленности при значительной роли мелкокапиталистической и мелкотоварной промышленности. Помимо этого, здесь находился один из развитых районов торгового льноводства и животноводства: в белорусских и литовских губерниях польские помещики-латифундисты намного успешнее, чем полукрепостники центра страны, перестраивались на прусский путь капиталистической эволюции. Анализ соответствующих показателей и материалов позволил И. Ф. Гиндину и Л. М. Иванову убедительно показать несостоятельность утверждения авторов коллективного труда об усиленном проникновении монополистического капитала (русского и иностранного) в экономику Белоруссии, о «захвате» им белорусского рынка; раскритиковать тезис книги о том, что «кредитная

система была мощным насосом перекачивания из народного хозяйства Белоруссии в карманы магнатов финансового капитала многих миллионов рублей, из коих значительная часть попадала иностранцам» (проведенные И. Ф. Гиндиным и Л. М. Ивановым подсчеты показали, что прибыль всей крупной промышленности Белоруссии была меньше показанной в книге почти в 3 раза и явно недостаточной для того, чтобы привлечь извне монополистический капитал в местную промышленность). Что же касается ее «перекачивания» при посредстве банков, то, как следует из данных, приведенных в книге, в 1913 г. прибыль всех банков на территории Белоруссии составила менее четверти процента национального дохода Белоруссии и полупроцента прибавочной стоимости. Авторы рецензии показали далее, что и в период империализма мелкая промышленность Белоруссии не подавлялась крупной, а «продолжала расти, хотя и меньшими темпами, чем крупная», и именно здесь, и прежде всего в «среднекапиталистической» лесной промышленности, находили добавочные заработки разорявшиеся крестьяне Белоруссии.

Отмеченные, а также некоторые другие наблюдения, содержащиеся в статье И. Ф. Гиндина и Л. М. Иванова, позволили им несколько иначе, чем в книге, охарактеризовать особенности социальной структуры Белоруссии. Здесь преобладала не крупнокапиталистическая, а торгово-промышленная буржуазия. Авторы рецензии пишут: «Действуя в основном в сфере торговли, такая буржуазия совмещала эту основную для нее деятельность с предпринимательством в промышленности», причем в Белоруссии, в отличие от Поволжья, Северного Кавказа и Сибири, «выделялась лесная промышленность». Белорусская деревня в массе своей состояла из обнищавшего крестьянства и среднего крестьянина, над которым возвышался кулак, выступавший «не только как предприниматель, но, и, что бывало чаще, как ростовщик».

Что же касается пролетариата, то главной его отличительной чертой были не малочисленность, а малый удельный вес рабочих крупной промышленности; заработная плата белорусских рабочих в среднем не отличалась от уровня заработной платы в других промышленных губерниях России за исключением Петербурга, Польши и южного центра российской металлургии. В связи с этим И. Ф. Гиндин и Л. М. Иванов отмечают, что «тяжелые материальные условия рабочих и крестьянских масс вообще были всероссийским явлением. Стремление же авторов книги сделать это явление присущим в особенности Белоруссии нельзя расценивать иначе, как все еще не изжитую тенденцию рассматривать этот район как «полуколониальную окраину» России».

Итогом разбора книги об экономическом развитии Белоруссии был вывод авторов рецензии, что этот район представлял «определенный тип экономического развития». Его характеризующие признаки определены следующим образом: «В деревне господствовало подворное землевладение, крестьянство было сильно пауперизовано; в то же время в силу ряда условий, прежде всего

благодаря давлению магнатского хозяйства, здесь не сложилось развитого кулацкого хозяйства. Крестьянские промыслы не получили распространения. Главным добавочным доходом для широких крестьянских масс стали лесозаготовки. В Белоруссии успешно развивались отрасли обрабатывающей промышленности, использующие местное сырье, в первую очередь обработка дерева и силикатная промышленность». Они находились на уровне «среднекапиталистических» предприятий , но были «отнюдь не второстепенными, а занимали существенное место как в экономике края, так и в данных отраслях России в целом». Эти отрасли, как и значительно развитое торговое земледелие (лен) и скотоводство, «выражали значительное развитие капиталистических отношений в данном районе», которые, «как и в соседней Польше, были, по-видимому, более раннего происхождения, чем в российском центре». Что же касается новых явлений в экономике Белоруссии, связанных с наступлением империалистической эпохи, то их не следует ни «дотягивать» до «типичного» монополистического капитализма, ни представлять Белоруссию как район безнаказанного «хозяйничания» русского и иностранного финансового капитала. Нужно выяснить специфику, особенности функционирования русского и иностранного банковского капитала в конкретных условиях Белоруссии. И. Ф. Гиндин и Л. М. Иванов отметили некоторые из этих особенностей. В статье сказано: «При чрезвычайно слабом развитии в период капитализма местных акционерных банков во всем районе утвердились филиалы крупных петербургских и московских банков, которые в основном занимались кредитованием торговли, сбыта промышленной продукции и сельскохозяйственного сырья. Участие иностранного капитала в местной промышленности было незначительным. Проникал в Белоруссию главным образом германский капитал. Он, как и столичные банки, приобщался к местным формам эксплуатации, стремился через торговлю непосредственно эксплуатировать мелких производителей сельскохозяйственного сырья или на возможно более выгодных условиях приобретать лес для экспорта».

Выдвинутая ими проблема о «нетипичных» операциях общероссийских банковских монополий в районах со слабым или средним развитием промышленности, о «приобщении» финансового капитала к примитивным, до- и раннекапиталистическим формам эксплуатации мелких производителей стала одной из главных в исследовании В. В. Тимошенко. Среди опубликованных ею работ особый интерес представляет статья «Кредитная система Белоруссии в начале XX в.», напечатанная в 78 томе «Исторических записок». В ней рассмотрена структура кредитной системы Белоруссии, охарактеризована деятельность отделений Государственного и акционерных банков, а также местных обществ взаимного кредита и городских общественных банков. В конце работы, в качестве итога предпринятого анализа. В. В. Тимошенко специально рассматривает вопрос о влиянии банков российского центра на экономику Белоруссии.

В таких районах, как Белоруссия, не было еще предпосылок для сращивания, переплетения промышленных и банковских монополий. Поэтому, пишет В. В. Тимошенко, проникая в экономику среднеразвитых районов, «банковские монополии включались в сложившиеся формы капиталистической, а кое-где и докапиталистической эксплуатации», используя их в интересах собственного обогащения. Такое «включение» повсюду достигалось путем кредитования местных посредников, представителей торгового и ростовщического капитала, а также раннекапиталистических кредитных учреждений (банкиры и банкирские дома), издавна связанных с местным производством, местными мелкими производителями. Характер, «степень капитализации» таких посредников, в свою очередь, зависел от уровня экономического развития того или иного района. Так, в Средней Азии, типичной колонии царской России, слой местной буржуазии, на который опирались русские коммерческие банки, забирая в свои руки хлопковое дело, состоял почти исключительно из ростовщиков и торговцев до- и примитивно капиталистического типа. «Организуя и улучшая крупную торговлю хлопком,- отмечает В. В. Тимошенко,- банки не меняли всей сложившейся системы организации заготовок, а, наоборот, консервировали в собственных интересах докапиталистические формы эксплуатации местного крестьянства».

Белоруссия стояла несравнимо выше восточных окраин России по своему капиталистическому развитию. Проникая в такие районы, акционерные банки опять-таки не ломали организационный строй хозяйства и сложившиеся формы эксплуатации. Однако, с одной стороны, акционерные банки перешли здесь к прямому кредитованию наиболее крупных клиентов, собственников более или менее значительных промышленных предприятий. С другой стороны, здесь они имели дело с иным, чем на восточных окраинах, слоем посредников, с помощью которых «приобщались» к эксплуатации рабочих и розоренного крестьянства. Среди них особую «ценность» представляли банкиры и банкирские дома, непосредственно кредитовавшие средних капиталистов. «Большая потребность в денежных капиталах развившейся в центре Полесья и прилегающих к нему районах такой отрасли, как лесные заготовки, при примитивных формах их организации создавала условия для существования банкиров-полуростовщиков,- пишет В. В. Тимошенко.- С проникновением в этот район столичных банков местные банкиры и банкирские дома легко приспосабливались к новым условиям: они стали переучитывать свои векселя у открывшихся здесь отделений банков, как раньше они начали их переучитывать в Государственном банке. Это укрепляло позиции банкиров, выступавших перед банками гарантами оплаты переучтенных векселей... В руках банкиров, которые лучше знали местные условия и кредитоспособность местной буржуазии, продолжало оставаться непосредственное кредитование средних капиталистов. Последние вынуждены были платить огромные проценты

банкирам, достигавшие при кредитовании лесозаготовок ростовщических размеров-от 12 до 24%».

Такой уровень процента наглядно свидетельствует о том, какой ужасающей была эксплуатация разоренного белорусского крестьянства - основной рабочей силы на лесоразработках, а также о том, что и более слабые, зависевшие от банкиров капиталисты, в свою очередь, не оставались без доходов.

Мы придаем большое значение наблюдениям В. В. Тимошенко, касающимся различий в характере слоя посредников, на который опирались акционерные коммерческие банки. Если аналогичную работу проделать и по другим районам и окраинам Российский империи (а она как будто бы делается), мы получили бы своего рода «масштабную шкалу» для дополнительных суждений о степени их экономического развития. Понятие многоукладности российской экономики стало бы более конкретным. Но это одна из возможных задач на будущее. Теперь, прежде чем говорить об ответе В. В. Тимошенко на главный вопрос - о влиянии банковских монополий на экономику менее развитых районов, остановимся на сделанном им анализе структуры прибыли крупных банков.

Доходы банковских монополий от эмиссионно-учредительских операций и биржевых спекуляций получались почти целиком в столице, доходы на периферии складывались главным образом из процентов по ссудам. Величина ссудного процента была не одинаковой - наименьшей при кредитовании крупнейших капиталистов в центре, наибольшей - при кредитовании менее «надежных» капиталистов на периферии. Именно это объясняет развитие банковских операций в менее развитых районах. Иными словами, крупные акционерные банки в равной мере интересовались и прибылями монополизированной промышленности, и «старой русской сверхприбылью», получаемой за счет хищнической варварской эксплуатации разоренного крестьянства. В результате прибыль русских банковских монополий была огромна. В годы предвоенного промышленного подъема они уплачивали по своим акциям от 9 до 16%, т. е. на одну треть больше, чем германские банковские монополии. Однако, подчеркивает В. В. Тимошенко, эта прибыль «представляла собой не только часть прибыли монополистического капитала промышленности и транспорта. В образовании монопольной прибыли крупных банков участвовали и прибыли немонополизированных отраслей хозяйства, и доходы от сохранившихся докапиталистических форм эксплуатации мелких производителей. Несколько схематизируя, можно сказать, что доходы крупных банков в центре представляли часть монопольной прибыли, а по всей российской периферии -- присваиваемую ими часть домонополистических доходов эксплуататорских классов. И эта часть резко повышала величину монопольной прибыли крупных банков». Таким образом, и в структуре прибыли банковских монополий своеобразно преломилась и выразилась вся сумма противоречий экономики России нач. XX в. Эта прибыль выступала как своеобразный синтез «передового» и «отсталого», а

банковские монополии - как сила, способствующая и финансово-капиталистической трансформации промышленного производства, и консервации «октябристских» форм капитала.

Противоречивая, двойственная роль монополистического капитализма при его соприкосновении с другими укладами экономики России начала XX столетия выяснена и в ряде работ ураловедов. Судя по всему, на Урале складывается творческий коллектив исследователей в области социально-экономической проблематики, центром притяжения которого является кафедра истории СССР Уральского государственного университета им. А. М. Горького (Свердловск). Стоящий во главе кафедры В. В. Адамов, давно занимающийся социально-экономической историей Урала, подготовил за последние годы несколько аспирантов. Вместе с работами самого В. В. Адамова, диссертации и статьи его учеников образуют единый цикл, связанный не только общностью проблематики, но и основным вопросом, к решению которого с разных сторон подходят исследователи.

В общей форме этот вопрос был сформулирован В. В. Адамовым в 1961 г., когда первые его аспиранты еще только приступали к «освоению» своих тем. Указав на «углубление и обострение противоречий и расширение базы демократической и социалистической революции», как на основную черту социально-экономической жизни всей России в межреволюционный период (1907-1917 гг.), В. В. Адамов выделил Урал в качестве района, где указанные противоречия появились в виде единого, неразрывного комплекса. Вследствие этого общероссийские закономерности развития крупнопромышленного производства выступали на Урале в своеобразном, видоизмененном и трансформированном виде. Задача состояла в том, чтобы всесторонне исследовать это своеобразие, поскольку в историко-экономической литературе и в работах по истории уральского пролетариата отчетливо выявилось стремление игнорировать особенности развития Урала, выраженные В. И. Лениным формулой об «оригинальном строе» уральской горнозаводской промышленности, представить это развитие как развитие по прямой линии, ведущее к преодолению, размыванию феодально-крепостнических пережитков. Возражая против таких положений и говоря, в частности, об особенностях проникновения финансового капитала в горнозаводскую промышленность края, В. В. Адамов подчеркивал, что в ходе указанного процесса на Урале происходило «не столько сращивание промышленного и банковского капитала, сколько подчинение и поглощение большей части горнозаводской промышленности сильными отечественными и иностранными финансовыми и банковскими группами», что реорганизация уральских горнозаводских округов, «внося принципиальные изменения в форму и структуру капитала горнозаводской промышленности, совсем не затронула ее хозяйственного строя. Именно поэтому, - делает вывод исследователь,- финансовый капитал и смог овладеть не только заводами и рудниками Урала, но и всеми землями, правами и привилегиями

горнозаводской промышленности». В. В. Адамов приходил к выводу, что в лице уральских горнопромышленных кампаний «слились воедино мощь финансового капитала с силой земельной собственности и привилегиями горнозаводчиков».

Не преобразование крупным капиталом отсталых горнозаводских округов по своему образу и подобию, а взаимное приспособление финансового капитала к полукрепостническому строю горнозаводских округов, и этих последних - к финансовому капиталу - таковы, в представлении В. В. Адамова, результаты финансово-капиталистической «реорганизации» уральской промышленности, проводимой российскими банками и монополистическими объединениями накануне и в годы первой мировой войны. Но это не смогло смягчить социально-экономические противоречия, заложенные в строе уральской промышленности. Напротив, пишет В. В. Адамов, «условия развития промышленности Урала и особенно условия формирования империалистических отношений способствовали перерастанию противоречий, свойственных этой отрасли хозяйства Урала, в общий кризис ее социально-экономических основ» Его проявления также были специфическими. В годы войны, констатирует В. В. Адамов, «упадок производства и разруха в наибольшей степени наблюдались на крупных заводах», тогда как в других районах наблюдалась противоположная тенденция. «Эта своеобразная черта кризиса уральской горнозаводской промышленности, казалось бы, меняет наше представление о преимуществах крупного производства. Однако,- продолжает исследователь,- своеобразие кризиса порождено отнюдь не свойствами крупного производства. - Топливное и рудное хозяйство и мелких, и крупных уральских заводов было построено на совершенно одинаковой социальной и технической основе. Очевидно, что несоответствие между крупным заводским производством и его примитивной топливной и рудной базой было более вопиющим, чем на мелких заводах. В годы войны это противоречие становится еще значительнее».

Сходные положения развивались В. В. Адамовым и в докладе на Ростовской 1963 г. сессии Секции «Основные закономерности и особенности развития России в период империализма» Научного совета «История Великой Октябрьской социалистической революции». Автор подчеркивает, что утвердившаяся в литературе концепция о наличии на Урале в конце XIX - начале XX в. «чистого» пролетариата, полное отождествление положения, а следовательно, и борьбы уральских горнозаводских рабочих с положением и борьбой рабочих Юга и особенно Петербургского района - «упрощает и схематизирует всю сложность общественных отношений и не объясняет многих явлений как прошлой, так и последующей истории уральских горнорабочих». В связи с этим, как и в рассмотренной только что главе, В. В. Адамов остановился на структуре горнозаводской промышленности Урала, рассмотрел связи горнозаводских рабочих с землей, а также роль кустарных промыслов в истории горнорабочих Урала (этого вопроса В. В. Адамов не касался в главе о

социально-экономических отношениях на Урале накануне 1917 г.). «С экономической точки зрения, - пишет он, - роль промыслового хозяйства горнорабочего имела примерно такое же значение, какое имело его земледельческое хозяйство. Оба эти типа хозяйства служили ему дополнительным источником дохода и вместе с тем привязывали рабочего к заводу».

Учет указанных особенностей формирования пролетариата Урала позволил В. В. Адамову по-новому проанализировать характер требований уральских рабочих и с несколько иных позиций подойти к оценке рабочего движения в этом районе.

Итак, исследовать своеобразие развития Урала в период империализма, рассмотреть взаимодействие империализма с другими социально-экономическими укладами уральской экономики - так примерно можно сформулировать смысл задания, которое получали аспиранты В. В. Адамова. В. В. Адамов, по-видимому, рассчитывал, что, идя в этом направлении, удастся в какой-то мере сквозь призму особенностей Урала «разглядеть» и некоторые общие закономерности развития социально-экономических противоречий в России. Он не противопоставляет Урал другим районам страны, а рассматривает его как своеобразный узел, как средоточие противоречий, свойственных в той или иной мере всей социально-экономической структуре предоктябрьской России.

Система представлений В. В. Адамова и характер привлеченного им фактического материала определили и направления работы его аспирантов. Одно из них связано с изучением истории крупных горнозаводских округов, другое - с изучением мелкой промышленности Урала. Полученные на этом пути результаты мы охарактеризуем на примере двух выполненных под руководством В. В. Адамова исследований, на наш взгляд-наиболее удачных. Имеются в виду названные диссертации Ю. А. Буранова о Богословском горнозаводском округе и Л. В. Ольховой о мелкой промышленности Урала. С исследованиями В. В. Адамова эти работы объединяются в единый цикл.

В соответствии с избранным объектом исследования в центре внимания Ю. А. Буранова оказалась проблема взаимодействия российского финансового капитала с полуфеодальной по своей организации уральской горнозаводской промышленностью. Автор убедительно показал, что проникновение финансового капитала в уральскую промышленность, подготовленное кризисом последней в условиях новой эпохи, определилось совпадением интересов горнозаводчиков и финансового капитала: «...последних привлекали огромные возможности, заложенные в уральской горнозаводской промышленности, колоссальные естественные богатства края»; первые, «приспосабливаясь к новым условиям рынка, расширяя и обновляя производство», в свою очередь, «не могли обойтись без крупных капитальных вложений». В диссертации показано далее, что процесс сращивания финансового капитала с промышленным характеризуется на Урале «в большей степени подчинением промышленного капитала финансовому»; что поскольку «финансовым капиталом был использован

весь комплекс феодальных привилегий горнопромышленников» принципиальных изменений в хозяйственном строе округов не произошло. Ю. А. Буранов поясняет: «По-прежнему определяющим в системе ведения хозяйства был принцип примитивно-хищнической эксплуатации природных богатств края. Не последовало технической реконструкции отраслей, занятых производством сырья (добыча руды, угля, дров), не был реконструирован окружной транспорт... По-прежнему отставание в деле добычи угля и дров тормозило развитие производство металла». В результате в годы первой мировой войны развернулся кризис основных и вспомогательных отраслей хозяйства Богословского горнозаводского округа. В известной мере он обусловливался общим развалом экономической жизни страны. Однако, как показано в третьей главе диссертации, кризис уральской промышленности был обусловлен прежде всего внутренними причинами, его основой были крепостнические пережитки. Именно они приводили к неослабевавшему напряжению в развитии основных производств и до крайности обостряли все социально-экономические противоречия. В центре внимания научных исследователей Л. В. Ольховой - мелкое производство Урала. Уже одно только это обстоятельство определяет особый интерес к ее диссертации: по сути дела, после классических исследований В. И. Ленина (написанных, кстати говоря, на уральском материале) библиография темы исчерпывается двумя книгами А. А. Рыбникова, изданными в начале 1920-х годов.

Л. В. Ольховая рассмотрела экономические, социальные и политические условия развития мелкого производства Урала в 1905-1913 гг., его количественный рост, конкретные разновидности и характер эволюции, наконец - положение мелких производителей и наемных рабочих в мелкой промышленности Урала. Принципиальное значение имеет ее вывод о дальнейшем развитии мелкого производства в начале XX в.: как известно, вплоть до недавнего времени в литературе доминировало положение противоположного характера Исследование конкретных разновидностей мелкого производства позволило Л. В. Ольховой выявить его формы, более или менее типичные для ряда районов России начала XX столетия (промыслы, кредитная и производственная кооперация) и его специфические «уральские» проявления; к числу последних относятся, в частности, артели бывших горнозаводских рабочих, организованные для аренды и совместной эксплуатации закрытых заводов. Показаны и закономерности развития мелкого производства, стадии его капиталистической эволюции -от мелких крестьянских промыслов, экономический строй которых был типичным мелкобуржуазным строем, до более или менее значительных заведений фабричного типа. Отметим, наконец, что, характеризуя тяжелые условия труда и быта мелких самостоятельных производителей и рабочих мелкой промышленности («формы капиталистической эксплуатации здесь были самыми примитивными и грубыми»), Л. В. Ольховая подчеркивает вместе с тем, что «рост кооперации отражал также развитие демократических

тенденций и настроений среди мелкой буржуазии». Об этой стороне дела в прошлом нередко забывали и, критикуя утопизм идеологов кооперации, всячески подчеркивали только ее капиталистический характер.

Сказанным, однако, не исчерпывается содержание исследования Л. В. Ольховой. Развитие мелкого производства на Урале она рассматривает не изолированно, а в связи с новыми явлениями социально-экономической жизни России начала XX века. Обосновывая хронологические рамки своей работы, Л. В. Ольховая отмечает, что «период 1905-1913 гг. не только время перегруппировки классовых сил в России и изменений в политике господствовавших классов, но и интенсивного развития империализма. Влияние новых условий на мелкое производство определялось в полной мере именно в эти годы». Так, в центре внимания исследователя оказалась проблема взаимодействия «новейше-капиталистического» империализма с остальными социально-экономическими укладами, представленными на Урале.

Во второй половине XIX в. главным тормозом развития мелкого производства на Урале был феодальный строй местной горнозаводской промышленности, гнет уральских магнатов, владельцев крупнейших латифундий. Отсюда - вопрос, естественно вставший перед исследователем: изменились ли условия развития мелкого производства на Урале в начале XX в. с проникновением сюда финансового капитала? Чтобы ответить на него, Л. В. Ольховая должна была проследить влияние финансового капитала на внутренний строй уральской горнозаводской промышленности. Ей удалось показать, что с утверждением на Урале господства монополистического капитализма в строе горнозаводской промышленности «переплелись финансовый капитал и пережитки крепостничества, выражавшиеся в сохранении крупной земельной собственности, феодальной монополии и возможностей удерживать при заводах дешевую рабочую силу»; Л. В. Ольховая приходит к выводу, что «заполучив в свои руки горнозаводские округа, акционерные кампании стали обладателями и их феодальных привилегий». Монополистический капитал, таким образом, стал прямым наследником феодальных магнатов Урала и, как и они, всемерно стремился воспользоваться «выгодами» создавшегося положения. Мало что изменилось в эксплуатации предприятий и рабочего класса Урала. Не изменилось в принципе и отношение новых хозяев к мелкому производству. На него по-прежнему смотрели как на нежелательного конкурента. Но поскольку «пресечь» развитие мелкого производства оказалось невозможным (оно, напротив, ускорялось), монополистический капитал стал подчинять его своему влиянию и своим интересам.

Исследование процессов взаимодействия монополистического капитализма с полуфеодальными горнозаводскими округами, важное и само по себе, явилось для Л.В. Ольховой своеобразной моделью для изучения вопроса об особенностях развития мелкого производства в условиях господства промышленных и банковских монополий.

«В эпоху империализма, - пишет Л. В. Ольховая, - скупщик в большинстве случаев перестал быть самостоятельной фигурой и превратился в агента монополистического капитала». Проанализированные ею в диссертации конкретные разновидности и случаи, отражающие это превращение, в автореферате обобщены в следующем положении: «В XX в. у многих промыслов появляется новый хозяин - монополистический капитал. В зависимости от обстоятельств он командует в промыслах по-разному. Далеко не всегда подчинение крупному капиталу сопровождалось уничтожением старых организационных форм эксплуатации. Во многих случаях крупные фирмы подчиняли себе всю систему того или иного промысла, сохраняя в ней все старые звенья и отношения. В этих случаях теряли свою самостоятельность не только рядовые кустари (ее у них уже давно не было), но и вся иерархия скупщиков, владельцев лавок, складов и др. Монополистический капитал... консервировал отсталые производственные отношения, задерживал развитие производительных сил страны».

Таким образом, механизм и результаты овладения монополистическим капиталом мелким производством был сходен с результатами овладения горнозаводскими округами в том смысле, что внутренний строй промыслов не разрушался, а сохранялся.

С распространением влияния капиталистического империализма все присущие экономике Урала противоречия объединились в единый неразрывный узел, разрубить который можно было, одновременно действуя не только против пережиточных и раннекапиталистических форм и методов эксплуатации, но и против империализма. В этом Л. В. Ольховая справедливо усматривает объективные предпосылки для расширения социальной базы революционного движения, направленного против империализма. «Усилившийся гнет со стороны верхушки буржуазного класса толкал беднейшие слои мелкой буржуазии на путь сближения с рабочим классом, - пишет Л. В. Ольховая. - Складывались объективные предпосылки для союза между пролетариатом и полупролетарскими слоями трудящихся». В этой обстановке «рабочие мелкой промышленности, занимая промежуточное положение между мелкой буржуазией и фабрично-заводским пролетариатом, были связующим звеном между рабочим классом и демократическими слоями трудящихся. А от позиции этой полупролетарской массы..., - заканчивает Л. В. Ольховая свое исследование, - зависел в значительной мере и исход борьбы. Существенно менялся социальный состав участников революционного движения, росла база общедемократического и пролетарского движения».

Рассмотрение цикла исследований, посвященных соотношению и взаимодействию различных социально-экономических укладов на территории России, мы закончим характеристикой работ П. Г. Галузо.

На последние полтора десятилетия приходится второй период интенсивной научной деятельности этого видного специалиста по социально-экономической истории Средней Азии второй половины

XIX - начала XX столетий. Первый период, итогом которого была монография «Туркестан - колония», оборвался в середине 1930-х годов. Прошло почти двадцать лет, прежде чем П. Г. Галузо после реабилитации вновь смог обратиться к исследовательской работе. Начинать пришлось фактически заново. Исследователь не побоялся этого, выбрав в качестве объекта конкретного изучения юг Казахстана, отделенный от остальной его части озером Балхаш и обширной слабо заселенной степью Бетпак-Дала (Голодная степь). В поле зрения П. Г. Галузо оказалась, таким образом, обширная территория, ограниченная Аральским морем на западе, границей с Китаем на востоке и доходящая на юге примерно до границ современных Узбекской и Киргизской ССР. Здесь проживало около 30-40% всего населения Казахстана, довольно пестрого по этническому составу (казахи, узбеки, русские, дунганы, уйгуры): край занимал как бы переходное, промежуточное положение от степного кочевого и полукочевого Казахстана к оседлому Узбекистану.

Старт был взят сразу и в очень напряженном темпе. Уже в 1960 г. на сессии Научного совета по проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции» П. Г. Галузо выступил с докладом «Из истории аграрных отношений дореволюционного Семиречья», подробно охарактеризованным нами в предыдущей главе. Через год появляются его большие статьи «О классовом расслоении Семиреченского казачьего войска» и «Уйгурское и дунганское крестьянство в дореволюционном Семиречье». В 1963 г. выходит из печати новая работа «Земледелие казахского и киргизского крестьянства Семиречья во второй половине XIX века», а в апреле 1965 г. в Институте истории АН СССР П. Г. Галузо защитил в качестве докторской диссертации обширную рукопись «Аграрные отношения на юге Казахстана в 1867-1914 годах». В этом же году диссертация была опубликована в Алма-Ате в виде монографии объемом около 30 печатных листов под тем же названием. Между вторым изданием работы «Туркестан - колония» и выходом в свет новой книги прошло ровно двадцать лет. В последующие годы взятый сразу же темп работы не ослабевает. Судя по выступлениям на научных сессиях и появляющимся публикациям, П. Г. Галузо ведет разработку обширного круга вопросов, связанных с изучением российской колониальной системы в целом и предпосылок объединения национальных движений с пролетарской революцией. Таким образом, его книга является, с одной стороны, итогом, а с другой - исходным моментом для новых поисков и размышлений по одной из кардинальных проблем истории предоктябрьской России. В целях нашего обзора можно поэтому ограничиться характеристикой новой книги П. Г. Галузо, и прибегать к его другим работам лишь по мере надобности.

Монография П. Г. Галузо - крупная удача автора. Она, вне сомнения, входит в число лучших работ, созданных на современном этапе развития науки. Три главных обстоятельства определили успех научного поиска П. Г. Галузо. Во-первых, как формулирует

автор, его работа «посвящена раскрытию колониальной политики царизма и эволюции аграрных отношений на юге Казахстана в конце XIX - начале XX века». С этой точки зрения отмеченное выше переходное положение Южного Казахстана, наличие в составе края кочевых и полукочевых районов на севере и земледельческих - на юге открывали возможности для максимально полного и всестороннего исследования колониальной политики царизма по отношению к Средней Азии и Казахстану в целом. Таково первое обстоятельство, обеспечившее успешное выполнение авторской задачи.

Во-вторых, монография П. Г. Галузо является образцом конкретно-исторического исследования. Казалось, вряд ли можно рассчитывать на большое количество сохранившихся источников по социально-экономической истории Южного Казахстана второй половины XIX - начала XX в. Знакомство с монографией убеждает в обратном.. Основу источниковой базы исследования составляют статистические данные. Они невелики и не имеют систематического характера. Тем не менее они стали серьезной основой для соответствующих выводов благодаря тщательной обработке и анализу, благодаря значительному количеству оригинальных авторских подсчетов. Помимо статистики, П. Г. Галузо сумел найти в центральных и местных архивах, опубликованных документах, а также официальных изданиях не менее существенные источники для раскрытия своей темы. Все это приведено в систему, критически сопоставлено и проверено. Следует подчеркнуть, что автор на протяжении всего изложения расшифровывает примененные им приемы и методы анализа источников, прямо указывает, где и почему приходится ограничиваться выводами и положениями гипотетического характера.

Третье обстоятельство, обеспечившее успешное выполнение авторской задачи - высокий методический уровень исследования. Мы вовсе неслучайно завершаем рассмотрение цикла работ, в которых поставлена проблема взаимодействия различных укладов российской экономики, характеристикой исследования П. Г. Галузо. Его книгу отличает максимально «комплексный» подход к изучению данной проблемы. В заключении к монографии читаем: «В системе эксплуатации края переплетались самые разнообразные ее формы: военно-феодальная эксплуатация крестьянства со стороны царизма и всего царского аппарата власти, хищническое изъятие земель у местного крестьянства во имя спасения крепостнического землевладения в России, империалистическая эксплуатация через неэквивалентный обмен сырья на изделия русской промышленности, проникновение в край банковского капитала, феодальная и капиталистическая эксплуатация со стороны местного байства и русского казачьего и переселенческого кулачества».

Дело, однако, не только и даже не столько в выявлении максимального количества линий, по которым идут процессы взаимодействия различных социально-экономических укладов друг с другом. В анализе П. Г. Галузо присутствует и очень важная качественная сторона. Одна из них заключается в специальном

рассмотрении воздействия на местные хозяйственные уклады не только капиталистического империализма (здесь исследование П. Г. Галузо смыкается с циклом рассмотренных выше работ), но и империализма военно-феодального: и в этом именно плане, т. е. постановкой вопроса о методах и особенностях функционирования в отсталых, в данном случае - колониальных районах России, военно-феодального империализма наряду с капиталистическим, исследование П. Г. Галузо отличается от других охарактеризованных выше работ, а также от исследований В. Г. Тюкавкина и Л. М. Горюшкина о сибирском крестьянстве накануне Великой Октябрьской социалистической революции.

О том, как понимает П. Г. Галузо проблему военно-феодального империализма, мы достаточно подробно говорили в главе II: он, безусловно, на стороне исследователей, разграничивающих капиталистический империализм (монополистическая стадия развития капитализма) и империализм военно-феодальный, и рассматривает последний как особый тип агрессии, возникающий в определенных условиях феодализма и крепостничества. В характеризуемой монографии П. Г. Галузо продвинулся дальше в разработке указанной проблемы, впервые в нашей литературе поставив и рассмотрев вопрос о генезисе военно-феодального империализма в связи с основными этапами развития российского государства.

Экономическую основу военно-феодальной эксплуатации колониальных территорий Российской империи автор усматривает в установлении верховной собственности крепостнического государства на землю. Это право было далеко не номинальным. Опираясь на него, царизм не только облагал покоренные народы налогами (данью) в формах и размерах, включавших как государственный налог, так и поземельную ренту, но и производил массовое изъятие земель в собственных интересах и в интересах российских помещиков. Земли отбирались не только у местного . крестьянства. Для организации переселения изъятие земель распространялось на русских крестьян-старожилов. «Ко всему крестьянству колоний, и местному, и пришлому из России, - пишет П. Г. Галузо, - царизм относился как к феодально-зависимому "сословию", земли которого служили как бы продолжением помещичьего крепостнического землевладения европейской части империи». К сказанному П. Г. Галузо добавляет, что во второй половине XIX в. «царизм окончательно оттесняет от власти местных феодалов, распространяет свой помещичье-бюрократический аппарат власти на Казахстан и Туркестан, находя опору для него у местных эксплуататоров нового типа - полуфеодального байства, вовлекаемого в товарные отношения. Вся власть над народами сосредоточилась в руках русских чиновников. Местное байство составило послушное низовое звено аппарата управления (волостные управители, старшины, казии, бии)».

Оттеснение от власти местных феодалов и ограничение их притязаний на землю связаны не только с борьбой царизма за монопольное получение феодальной ренты. В условиях роста

товарного производства и денежного обращения открывались возможности для интенсификации военно-феодальной эксплуатации как местного, так и переселенческого крестьянства. Если поглощение ренты продуктами имеет границу, то для денежной ренты в виде налогов, поборов и т. д. такой естественной границы уже не существует. Поэтому переселение крестьянства в восточные окраины России П. Г. Галузо рассматривает и как средство борьбы за сохранение помещичьего землевладения в западноевропейских губерниях России, и как средство расширения, интенсификации военно-феодальной эксплуатации. Расширения - поскольку рост переселенческих хозяйств означал увеличение количества «податного населения», «обязанного» непосредственно царизму; интенсификации - поскольку после первой русской революции на восток устремлялось преимущественно разоренное или среднее крестьянство, стоящее на грани разорения. Они не могли обзавестись хозяйством без правительственных ссуд, а получив их, оказывались в прямой экономической зависимости от царизма и как верховного собственника земли, и как ростовщика, расплачиваться с которым приходилось многолетним напряженным трудом на собственном участке или прибегая к сторонним заработкам. По отношению к царизму все крестьянство колониальных территорий как местное, так и пришлое, являлось, таким образом, классом феодального общества, объектом непосредственной эксплуатации со стороны царизма - военно-феодального империализма.

Наряду с этим со вступлением России на путь капиталистического развития начался процесс «освоения» колоний царизма промышленным капиталом, переросшим в начале XX в. в империалистическую стадию. «Наступил период одновременного существования военно-феодальной и капиталистической (с начала XX в. - империалистической) эксплуатации колоний, период переплетения двух форм империализма - военно-феодального и капиталистического». Специальное изучение особенностей функционирования капиталистического империализма в колониальных районах империи еще одна сильная сторона исследования П. Г. Галузо. Здесь центральный вопрос - выяснение механизма взаимодействия капиталистического империализма с мелкотоварным, мелкобуржуазным крестьянским хозяйством колониальных территорий и результатов этого взаимодействия, Анализ указанных проблем П. Г. Галузо приводит на базе ленинских оценок сущности так называемого октябристского капитала.

М. Н. Покровский был едва ли не первым советским историком, который в конце 1930 - начале 1931 г. обратил внимание участников семинара по истории народов СССР Института красной профессуры на важность разработки этой проблемы. Говоря о приспособляемости самодержавия к капитализму, Покровский заметил, что пределы этой приспособляемости «определялись не только свойствами самодержавия, а и свойствами капитала». Именно в этой связи Покровский напомнил своим слушателям

ленинское положение о разных типах капитализма - черносотенно-октябристском, с одной стороны, и демократическом - с другой, - подчеркнув, что самодержавие может ужиться лишь с капиталом первого типа. Процитировав далее два отрывка из знаменитого письма В. И. Ленина к А. М. Горькому от 3 января 1911 г. и сопоставив положения этого письма с ленинской характеристикой октябристов, М.Н.Покровский следующим образом определил содержание понятия «октябристский капитал»: «,,Октябристский капитал - это капитал, сложившийся в недрах феодальной формации, сжившийся с нею, пользовавшийся, где можно, ее методами эксплуатации. Это, конечно, не только торговый и ростовщический капитал, но это его ближайший потомок".

К сожалению, это все, что есть в работах М. Н. Покровского по вопросу об октябристском капитале. Но этим немногим исчерпывается и историография данной проблемы до начала 1960-х годов: в 1930-х годах никто не воспользовался советами Покровского; нет никаких суждений по этой проблеме и в литературе последующих лет. Лишь в начале 1960-х годов вопрос об октябристском капитале вновь стал привлекать внимание исследователей. Как и в какой связи - мы показали в ходе предшествующего изложения. И теперь, возвращаясь к монографии П. Г. Галузо, отметим, что в этой книге проблема октябристского капитала получила, на наш взгляд, наиболее полную теоретическую разработку и конкретно историческое решение применительно к изучаемой автором теме, т. е. к колониальным территориям Российской империи.

«Установив, что российский капиталистический империализм во всех своих существенных чертах был типичным империализмом, естественно прийти к выводу, - пишет П. Г. Галузо, - что и характер его проникновения в колонии носил те же типичные черты». Так же действовал в своих колониях и российский капитал, вливаясь преимущественно в сферу торговли и функционируя главным образом в качестве ростовщического ссудного капитала. Еще в книге «Что такое друзья народа и как они воюют против социал-демократов?» В. И. Ленин отмечал, что российский капитал, обобрав народ в России и не желая «переходить к индустриальному капиталу, не способному так обогащать, как торговый», устремился «на восточные и северные окраины Европейской России, где еще возможно «первоначальное накопление», дающее сотни процентов прибыли, где еще буржуазное разложение крестьянства далеко не завершилось». В работах Ленина, написанных после первой русской революции, содержатся более широкие обобщения по данному вопросу. П. Г. Галузо пишет: «Со времени появления в России партии октябристов, выражавших интересы того крыла российской империалистической буржуазии, которое наряду с особенно варварской, жестокой эксплуатацией рабочего класса на промышленных предприятиях эксплуатировало методами первоначального накопления и широкие слои трудового крестьянства, Ленин называл тот

капитал октябристским. Этот термин он распространял не только на российский империализм, но и на империализм западноевропейских капиталистических стран». И далее, обратившись к уже цитированному нами тексту ленинского письма к А. М. Горькому от 3 января 1911 г., П. Г. Галузо анализирует его под углом зрения образования колониальной системы империализма. Классовая борьба приводит «к вытеснению торгово-ростовщического капитала с его методами эксплуатации, свойственными эпохе первоначального накопления. По мере роста производительных сил торговый капитал превращается в индустриальный. Но он еще находит в колониях не вовлеченное в товарные отношения сельское хозяйство, присасывается к мелкому производителю - крестьянину, получает огромные торговые и ростовщические прибыли за счет его экспроприации. Что же касается России, где как в центральных областях, так и тем более в колониях еще далеко не завершился процесс капиталистического развития сельского хозяйства и расслоения крестьянства, то октябристский капитал здесь функционирует и на территории метрополии и тем более на территории колоний». С этой точки зрения «развитие российского капитализма "вширь" представляло собой прежде всего распространение сферы действия октябристского капитала на новые территории. Поскольку в колониях (Сибирь, Казахстан, Туркестан) преобладали первоначальное накопление, экспроприация крестьянства при крайне слабом развитии промышленности (В. И. Ленин этот тип капитализма называл октябристским капитализмом)»,-подчеркивает П. Г. Галузо. И далее цитирует следующее положение, которым В. И. Ленин заключает анализ фактов хищничества российского капитала в. Сибири: «Вот вам октябристский капитализм эпохи первоначального накопления, упорно уживающийся с Пуришкевичами и пуришкеевщиной российской жизни!».

Таким образом, октябристский капитал есть торгово-ростовщический капитал, действующий методами первоначального накопления в период и в интересах империализма. Его главная ведущая экономическая функция - эксплуатация разрозненного (еще не собранного под одной крышей) мелкого производителя-крестьянина. Но его связь с финансовым капиталом (империализмом), его экономическое подчинение последнему становятся все более и более полными. Монополистический капитализм эксплуатирует колонии при посредстве октябристского капитала - таков механизм взаимодействия капиталистического империализма с мелкотоварным, мелкобуржуазным крестьянским хозяйством колониальных территорий. «Байство и кулачество в аулах и поселках вырастали как низовое звено торгового и ростовщического капитала города. Капитализм, развивавшийся в местном сельском хозяйстве, почти не выходил из рамок торгового и ростовщического капитала, как бы шел „навстречу" идущему из города купеческому капиталу, сливался с ним в единую систему. Финансовый капитал, проникавший в край в XX веке, смыкался с торговыми фирмами, содействовал развитию ростовщичества... Система октябристского

капитализма стала системой колониального господства России в ее колониях».

Исходным моментом для анализа экономических результатов взаимодействия капиталистического империализма с мелкотоварным хозяйством колониального крестьянства при посредстве октябристского капитала является для П. Г. Галузо тезис о принципиальном отличии процессов капиталистического накопления в странах независимых и в колониях. В первой группе стран в период промышленных переворотов „накопления шли непосредственно на развитие индустриальных форм капитала". В странах второй группы накопления, совершаемые империалистами за счет экспроприации местного крестьянства, вывозятся из колоний и в основной своей части обращаются на промышленное развитие метрополий. Это, с одной стороны, вело к увеличению разрыва между уровнем экономического развития России - метрополии и ее колониальных окраин. С другой стороны, поскольку экспроприация колониального крестьянства не сопровождалась индустриальным развитием, разоренное крестьянство не могло превратиться в индустриальных рабочих; происходила не пролетаризация, а пауперизация экспроприированных мелких производителей, сопровождаемая невиданным ростом нищеты.

Исследуемый П. Г. Галузо процесс имел и еще одну сторону. Распространение „вширь" октябристского капитала задерживало переход торгового и ростовщического капитала в индустриальный и в центральной России. С этой точки зрения в разрушении системы эксплуатации колониальных районов Российской империи были заинтересованы и пролетариат, и все крестьянство огромной страны. И здесь П. Г. Галузо переходит к анализу социально-политических последствий взаимодействия капиталистического и военно-феодального империализма с мелкотоварным крестьянством колониальных районов. Итоги своего исследования он формулирует в следующих положениях: «Антицаристская и антифеодальная борьба крестьянства, какую оно вело в XVIII - первой половине XIX века как класс феодального общества, теперь, со второй половины XIX века вместе с постепенным вовлечением сельского хозяйства в товарные отношения приобрела новое социальное содержание. Теперь она стала борьбой за революционную расчистку сельского хозяйства от феодальной и ростовщической кабалы, против хищнической торгово-ростовщической эксплуатации, за „американский путь развития капитализма". Оставаясь классом феодального общества, крестьянство в то же время вступило на путь борьбы за „наиболее чистый, максимально последовательный, идеально совершенный капитализм". Это капитализм без пауперизации, полный переход торгового и ростовщического капитала в индустриальный, феодального сельского хозяйства в капиталистическое фермерское, построенное на вольном найме, без ростовщической кабалы. Складывались предпосылки перерастания антицаристского крестьянского движения в антиимпериалистическое, а вместе с тем и антифеодальное против местных эксплуататорских классов.

И чем дальше проникал в колонии капитализм в промышленной форме, тем острее становилась борьба двух форм капитализма, тем мощнее становились силы крестьянской национально-освободительной революции, теснее сближалось крестьянское демократическое национально-освободительное движение с борьбой рабочего класса за социализм. Рабочий класс становился гегемоном крестьянской национально-освободительной революции».

Таким образом, рассмотрев сущность и механизм взаимодействия военно-феодального и капиталистического империализма с мелкотоварным крестьянским хозяйством колоний, а также экономические результаты такого взаимодействия, результаты, заключавшиеся прежде всего в обострении комплекса противоречий, П. Г. Галузо перешел к исследованию на российском материале вопроса об особенностях и расстановке классовых сил в национально-освободительной революции периода империализма.

Империализм, будучи зрелой стадией капитализма, вместе с тем уживается и использует в своих интересах все виды эксплуатации - не только индустриально-капиталистические, но также до- и раннекапиталистические. Империализм, таким образом, в огромной степени затрудняет, осложняет борьбу с пережиточными социально-экономическими укладами и соответствующими формами эксплуатации. Но по тем же причинам господство империализма придает этой борьбе новое, антиимпериалистическое содержание. Фронт антиимпериалистических сил расширяется, вбирая в себя различные социальные потоки и устремления. Его центральной силой являются пролетариат, социалистическое рабочее движение. К нему как сила антиимпериалистическая и, следовательно, как прямой союзник присоединяются крестьянское аграрное и национально-освободительное движение. Но присоединяется не как социалистическая, а как демократическая по основным своим устремлениям сила. Крестьянство боролось, говоря словами Ленина, против октябристского капитала за „идеально-чистый", демократический капитализм, за замену капитализма „первого сорта" капитализмом „второго сорта". В этой борьбе крестьянству колониальных районов противостоял не только военно-феодальный, но капиталистический империализм, против революционно-демократического решения национального вопроса выступала местная, т. е. октябристская, буржуазия и капитализирующееся байство. Эти последние представляли другую линию национально-освободительной революции. Ее реальное содержание также было буржуазным, но эта буржуазность имела качественно иной характер. „Национальное" государство или автономия, прекращение изъятия земель феодальным методом насилия, установление индивидуальной собственности на землю, открытие путей для свободной продажи и аренды земли - такова была программа местной буржуазии и байства. В решении аграрного вопроса эта программа, таким образом, не выходила за рамки, очерченные столыпинской аграрной политикой. Поэтому, пишет П. Г. Галузо, в своей основе буржуазно-националистический путь самоопределения

наций был борьбой за „октябристско-прусский путь развития капитализма".

Таковы главные положения концепции П. Г. Галузо, подробно и обстоятельно обоснованные в его монографии. Они выявляют, с одной стороны, общую основу революционной борьбы крестьянства всех национальностей и категорий Российской империи; как подчеркивал В. И. Ленин, этой основной была борьба крестьянства не за социализм, против капитализма, а борьба „между двумя формами капитализма, двумя путями его развития, двумя формами буржуазно-демократических учреждений". С другой стороны, они позволяют выявить своеобразные черты и различия в общей линии крестьянских движений разных районов огромной страны. Первая из них заключалась в том, что „местному крестьянсту противостоял инонациональный российский военно-феодальный и капиталистический империализм", поэтому революционная борьба крестьянства характеризуемого района "была национально-освободительной. Но она же являлась и борьбой за демократический путь развития капитализма, поскольку главными препятствиями на этом пути были царизм и империализм, вся система колониальной эксплуатации края". По отношению к русскому переселенческому крестьянству и казачеству царизм и империализм формально не осуществляли национального угнетения, „но общий политический гнет и те же формы эксплуатации, какие применялись по отношению к местному крестьянству, распространялись и на русское крестьянство... Все это определяло сближение классовой борьбы переселенцев и казачества с классовой национально-освободительной борьбой местного крестьянства". В итоге в революции 1917 г. и гражданской войне „сложился единый фронт многонационального трудового крестьянства под руководством пролетариата для решения общих революционных задач".

Другая особенность определялась низким по сравнению с Россией уровнем развития капиталистических отношений. «По этим причинам в крайне слабом, почти неощутимом виде проявлялась „вторая социальная война" в деревне - борьба сельскохозяйственного пролетариата и бедноты против капиталистов-кулаков. Основную окраску движению придавала антифеодальная борьба крестьянства. По своему типу и кулак-переселенец, и кулак-казах противостояли крестьянству скорее не как предприниматели-капиталисты, а как ростовщики и землевладельцы, применявшие методы феодальной эксплуатации наряду с капиталистической». В результате первая - и вторая социальные войны „слились в едином потоке без расчленения на этапы. Переход крестьянства к социализму совершился не через особый этап борьбы с капитализмом, а непосредственно от борьбы с феодализмом и торгово-ростовщическим капиталом".

Отсюда третья особенность: она заключалась „в чередовании этапов национально-освободительной и антифеодальной революции». Как в феврале, так и в Октябре в изучаемом районе решались демократические задачи национально-освободительной революции.

Недоразвитость классовой борьбы была причиной того, что завершение антифеодальной борьбы в крае растянулось на ряд лет после Октябрьской социалистической революции. П. Г. Галузо пишет: «В России ликвидация власти помещиков совершалась в Феврале, ликвидация помещичьего феодального землевладения - в Октябре, ликвидация сельской буржуазии - кулачества - в процессе коллективизации. В изучаемом районе в Феврале ликвидирована власть военно-феодального империализма, в Октябре - власть капиталистического империализма. Что же касается местных „помещиков" - феодалов, то они были в основном ликвидированы в процессе земельных реформ 20-х годов и завершена их ликвидация в процессе коллективизации».

Таким образом, к союзу с рабочим классом колониальное крестьянство привела борьба за демократический путь развития капитализма. „Не местная буржуазия, связанная с капиталистическим империализмом, определила путь и характер национальной революции, а рабочий класс и крестьянство... - пишет П. Г. Галузо.- Совершалась не буржуазная, а крестьянская буржуазно-демократическая национально-освободительная революция".

Свою монографию об аграрных отношениях на юге Казахстана П. Г. Галузо завершил положением, что „общие закономерности, показанные нами, проявлялись и в других колониях царской России". Исследователь таким образом ограничил действие установленных, им закономерностей колониальными территориями Российской империи. Однако сопоставление положений монографии П. Г. Галузо с выводами работ охарактеризованного нами в настоящем разделе цикла конкретно-исторических исследований побуждает значительно расширить сферу действия выявленных им закономерностей. Монография П. Г. Галузо - один из конкретных примеров преодоления противоречия современного этапа развития исторической науки, формулированием которого мы закончили предыдущую главу нашего исследования. На вопрос о том, почему аграрно-крестьянская революция, максимально благоприятные условия для развертывания которой складываются на ранних стадиях развития капиталистических отношений, слилась, стала неразрывной частью пролетарской революции, порождаемой противоречиями высокоразвитого капитализма, был дан ответ в результате разработки проблемы взаимодействия капиталистического империализма с до- и раннекапиталистическими укладами экономики дореволюционной России. Но та же самая проблема находится, как мы видели выше, в центре внимания остальных работ характеризуемого цикла. Эта общность исследовательской задачи привела и к выявлению важнейших закономерностей капиталистической эволюции России в условиях империализма. Вывод о том, что воздействие капиталистического империализма на до- и раннекапиталистические уклады приводит не только к разрушению, но и к консервации этих последних - разделяется всеми авторами рассмотренных выше работ и является таким образом другим характеризующим признаком формирующегося нового научного направления. Но

отсюда следует, что в ходе развития науки углубляется понимание вопроса о соотношении общедемократических и социалистических задач накануне и в ходе Великой Октябрьской социалистической революции. В конкретных условиях России начала XX столетия, в условиях далеко зашедшего переплетения и сращивания капиталистического империализма с пережиточными и раннекапиталистическими укладами и формами эксплуатации, общедемократические задачи, как показал опыт февраля - октября 1917 г., уже не могли быть полностью решены в рамках буржуазно-демократической революции. Даже для их решения необходим был выход за эти рамки, прямой удар по системе финансового капитала, российскому капиталистическому империализму. Такая задача была по плечу только фабрично-заводскому индустриальному пролетариату. Только он один, имея во главе Коммунистическую партию, мог противопоставить централизованной силе финансового капитала силу своей сплоченности, организованности и сознательности. Победа пролетарской революции становилась, таким образом, непременным условием решения задач общедемократических, и, наоборот, сила общедемократического натиск, создавала необходимые общеполитические условия для ниспровержения пролетариатом капиталистического способа производства в целом. В социально-экономическом аспекте только что сказанное выражается следующей формулой В. И. Ленина, впервые на конкретном материале раскрытой опять-таки представителями характеризуемого нами направления: к социалистической революции „нас подвел империализм, нас подвел капитализм в его первоначальных товарно-хозяйственных формах". В социально-политическом аспекте положение о неразрывном единстве общедемократических и социалистических задач выражается ленинской формулой о том, что «в октябре 1917 г. мы брали власть вместе с крестьянством в целом», что «отсталость России своеобразно слила пролетарскую революцию против буржуазии с крестьянской революцией против помещиков». Методологическое значение этих положений В. И. Ленина уясняется широко и с разных сторон. Уясняется оно и авторами рассмотренных выше работ, что составляет таким образом третий характеризующий признак формирующегося научного направления.

Наконец, его четвертый характеризующий признак состоит в выдвижении в качестве непосредственной исследовательской задачи проблемы типа российского капитализма и империализма. Здесь еще нет окончательного итога. Но подходы к решению указанной проблемы определились. Исследование процессов складывания системы крупнокапиталистического производства в сравнительно-историческом сопоставлении с аналогичными процессами в странах Востока привело к выводу, что некоторые особенности складывания этой системы, казавшиеся отклонениями от«классического» пути, являются общими закономерностями индустриального развития стран молодого капитализма («второго» и «третьего» эшелонов капиталистического развития - по

современной терминологии). Дальнейшая разработка данного вопроса явилась одним из подходов к исследованию проблемы октябристского капитала (капитализма) как коренной особенности социально-экономической структуры России конца XIX - начала XX столетия. Другой подход к той же проблеме обрисовался в результате изучения особенностей социального разложения мелкобуржуазной деревни в условиях сохранения весьма значительных феодально-крепостнических пережитков и исследования процессов взаимодействия монополистического капитализма с мелкотоварным укладом в сельском хозяйстве и промышленности. В итоге к настоящему времени вырабатываются два понимания термина октябристский капитал. Одни исследователи считают, что октябристский капитал - торгово-ростовщический капитал, выступающий как посредник между капиталистическим империализмом и мелкотоварным крестьянским хозяйством, эксплуатирующий последнее методами первоначального накопления. Другие же находят, что поскольку весь крупный капитал, в том числе и монополистический, при посредстве торгово-ростовщического капитала приобщается к эксплуатации непосредственного производителя (к до- и раннекапиталистическим формам эксплуатации), а в условиях политического бесправия и отсутствия элементарных политических свобод сам широко применяет варварские, экстенсивные методы эксплуатации фабрично-заводских рабочих, то понятие «октябристский капитал» (или «октябристский капитализм») следует использовать и для характеристики особенностей всего крупного, в том числе и монополистического, российского капитализма.

Специального обсуждения проблемы октябристского капитала (октябристского капитализма) еще не проводилось. Но некоторые оттенки мнений обрисовываются. Их целесообразно рассмотреть в связи с дискуссией о двух путях развития капитализма в сельском хозяйстве России.

Выше отмечалось, что после майской 1960 г. сессии Научного совета по проблеме «Исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции» инициатива в обсуждении проблемы двух путей развития капитализма перешла к сибирским историкам. Начало дискуссии было положено выходом в свет большой монографии П. И. Малахинова в 1962 г.. Исследование в целом носит политэкономический (теоретический) характер. Мобилизованный автором весьма значительный конкретный историко-экономический материал используется «в той мере, в какой это было необходимо для политэкономического анализа процессов,

характеризующих своеобразие аграрной эволюции России в пореформенный период».

Основные исходные положения монографии П. И. Малахинова сводятся к следующим. Автор утверждает, во-первых, что прусским и американским путем не исчерпываются типы аграрной эволюции. Помимо них, известны английский и французский типы; гипотетически мыслимы и другие типы, а также их разновидности. Рассмотрев характеризующие признаки английского, французского, прусского и американского типа развития капитализма в сельском хозяйстве, автор приходит к выводу, что «в виде обобщения можно говорить о двух основных путях, т. е. о пересоздании средневековых форм землевладения на капиталистический лад либо путем революции, либо путем реформы, или, иначе, о пути революционном и пути реформаторском».

Далее, рассмотрев общие закономерности развития капитализма в сельском хозяйстве (рост применения наемного труда; интенсификация и специализация земледелия: концентрация сельскохозяйственного производства, вытеснение мелкого производства крупным; пролетаризация и обнищание широких масс населения; неравномерность развития капиталистического земледелия и подверженность его экономическим кризисам перепроизводства) и подчеркнув, что «процессы генезиса капиталистических отношений в недрах феодально-крепостнической системы хозяйства являются в основном одинаковыми для многих стран», автор, во-вторых, указывает, что «различия в формах (или путях) развития капитализма в земледелии появляются на ступени мануфактуры, а в ряде стран тогда, когда капитализм поднялся на ступень машинной индустрии». В этой связи П. И. Малахинов формулирует важный тезис методологического характера. «Разные экономические эпохи, - читаем в его книге, - не могут не вносить существенных изменений в способы или методы решения одного и того же вопроса. То, что было возможно на низших ступенях развития, в силу изменившихся общих условий становится часто невозможным на более высокой ступени или, наоборот, то, что является возможным на высшей ступени, было невозможно на низшей».

В-третьих, П. И. Малахинов подчеркивает, что при характеристике прусского пути (американский путь в такой оговорке не нуждается) нельзя ограничиться изучением только помещичьего хозяйства; необходимо рассматривать еще и крестьянское хозяйство, т. е. брать весь аграрный строй в совокупности. Развивая этот тезис, автор вслед за В. И. Лениным подчеркивает, что отработочная система является не только прямым пережитком барщинного хозяйства. «Вместе с тем она является и дальнейшим развитием крепостничества. Поэтому, - продолжает П. И. Малахинов, - часто встречающаяся в литературе характеристика отработочной системы хозяйства лишь как пережитка или остатка крепостничества является правильной лишь отчасти». В условиях капитализма отработочная система - приспособление крепостничества к новому способу производства, его разновидность.

Все сказанное приводит П. И. Малахинова к заключению, что весь аграрный строй центральных губерний Европейской России развивался в «прусском» направлении. «Думать о том, что сельское хозяйство центра России наряду с прусским путем развивалось и по американскому пути, подразумевая под этим развитие крестьянского хозяйства, будет неправильно». В связи с этим во втором разделе своей книги П. И. Малахинов обстоятельно характеризует развитие крестьянского хозяйства, показывая его технический уровень, анализируя арендные отношения (аренда носила в большинстве случаев не капиталистический, а крепостнически-кабальный характер; преобладала продовольственная аренда: денежная аренда тоже носила крепостнический характер) и т. д. В итоге он приходит к выводу, что в центре России вплоть до победы Октябрьской революции американский путь «представлял собой нереализованную возможность капиталистического аграрного развития».

Теоретический анализ проблемы и исследование аграрно-капиталистической эволюции на территории центральных губерний Европейской России, имеющие и самостоятельный интерес, являются вместе с тем теоретической и конкретно-исторической базой для решения вопроса о типе аграрной эволюции Сибири. Свой анализ П. И. Малахинов начинает с введения дополнительного фактора, оказывавшего значительное воздействие на особенности аграрной эволюции края. Сибирь в целом он рассматривает как колонию России, критикуя В. К. Яцунского, М. Я. Гефтера и С. М. Дубровского за отрицание этого положения. Далее исследуется внутренний строй крестьянских хозяйств Сибири. Конечным результатом предпринятых разысканий, элементами которых являются исследования расслоения крестьянства и применения найма рабочей силы является вывод о мелкобуржуазном строе сибирской деревни. П. И. Малахинов пишет: «Экономическая и классовая поляризация, развитие капиталистических отношений в сельском хозяйстве здесь не достигли такой высокой ступени, чтобы говорить о сложившемся буржуазном строе». Приведенный вывод автор распространяет и на Россию в целом, и это позволяет ему применить в качестве критерия для установления типа аграрно-капиталистической эволюции Сибири им же выдвинутые в ходе предыдущего изложения признаки (или условия) американского и прусского пути развития капитализма в сельском хозяйстве. Для американского пути, указывает П. И. Малахинов, такими признаками (или условиями) являются: 1) победа буржуазно-демократической революции; 2) отсутствие частной собственности на землю; 3) во главе аграрной эволюции стоит крестьянское хозяйство; 4) выгодность аграрного переворота не только для крестьянства, но и промышленного пролетариата; 5) наличие в стране буржуазно-демократических свобод; 6) быстрое развитие производительных сил в сельском хозяйстве и как следствие этого - быстрое развитие промышленности; 7) достаточно высокий жизненный уровень; 8) наличие известного уровня

общей культуры в стране. Что же касается «прусского» типа, то ему свойственны признаки (условия) противоположного характера. Дальнейшее исследование ведется методом сопоставлений конкретного сибирского материала с признаками (условиями) «американского» и «прусского» типа аграрной эволюции. Приведем итоговый вывод монографии. «В Сибири, - пишет П. И. Малахинов, - не было помещичьего землевладения (исключая владения Кабинета) , вообще почти отсутствовала частная земельная собственность и юридически существовала государственная собственность при различных формах (правах) владения этой землей местным населением - русским и коренным. Землевладение и землепользование (включая фонд государственных земель) были почти исключительно крестьянскими, и поэтому крестьянин являлся здесь единственным представителем (агентом) земледелия, говоря иначе, он стоял во главе аграрной эволюции, что характерно вообще для американского типа аграрного развития. Эти особенности, безусловно, составляют отдельные черты «американского» типа. Однако эти отдельные черты или элементы не смогли образовать здесь действительно американского развития. Экономическая и социально-политическая зависимость Сибири от центра Европейской России, очень сильный гнет пережитков и традиций крепостничества лишали ее свободы развития в чисто буржуазно-американском направлении. Если бы сибирское крестьянское население и его земледелие были избавлены от влияния крепостнических традиций, идущих из центра, то их развитие могло бы пойти иным путем. Поэтому аграрную эволюцию Сибири следует рассматривать не иначе как разновидность прусского пути. Прусский путь развития являлся здесь преобладающим».

Таковы исходные положения, структура и выводы монографии П. И. Малахинова. Вдумываясь в ее архитектонику, приходится отметить отсутствие внутреннего совершенства или, иначе, незаконченность логической конструкции исследований П. И. Малахинова. Мы очень высоко оцениваем теоретические посылки, теоретический «инструментарий» исследования автора. Но, к сожалению, П. И. Малахинов не сумел должным образом применить его при анализе конкретных условий Сибири и России в целом. В частности, справедливо, на наш взгляд, подчеркнув, что различия в формах (или путях) развития капитализма в сельском хозяйстве связаны с общими стадиями развития капитализма, что разные экономические эпохи существенным образом видоизменяют способы или методы решения одного и того же вопроса, П. И. Малахинов не учел коренной разницы «экономических эпох», в условиях которых проходила аграрно-капиталистическая эволюция Германии и США, с одной стороны, и России, в том числе и Сибири, -с другой: если в первых двух странах земледельческий капитализм складывался и достиг зрелых форм в условиях домонополистической стадии капитализма, то в России развивался в условиях империализма, точнее, его начального этапа. Не учтя этой коренной

разницы, П. И. Малахинов не сумел поставить, а тем более решить вопрос о взаимодействии монополистического капитала со структурой аграрного строя России конца XIX - начала XX столетия. Сформулированные им признаки (или условия) американского и прусского пути развития капитализма также не учитывают этого принципиального различия. Их применение для анализа капиталистической эволюции сельского хозяйства Сибири приводит поэтому к нарушению принципа историзма, им же самим прекрасно выраженным в положении: то, что было возможно на низших ступенях развития, в силу изменившихся общих условий становится часто невозможным на более высокой ступени и наоборот.

Справедливо далее и положение о том, что при определении особенностей аграрно-капиталистической эволюции необходимо учитывать особенности всего аграрного строя, т. е. все составляющие его элементы. П. И. Малахинов умело, хотя и не до конца, применил это положение к анализу аграрных отношений в Европейской России. В результате он пришел к интересному и, на наш взгляд, опять-таки справедливому выводу, что не только помещичье, но и крестьянское хозяйство этого района было «прусским», и соответственно наметил некоторые особенности «прусского» пути развития крестьянского хозяйства: ими являлись кабала и отработки, которые были не просто пережитками барщинного хозяйства, но и разновидностью капитализма (мы бы добавили: они непосредственно смыкаются с его ранними примитивно хищническими формами). Тем не менее этому «прусскому» пути развития крестьянского хозяйства были свойственны все общие признаки капиталистической эволюции земледельческого производства, которые намечает П. И. Малахинов (рост применения наемного труда, интенсификация и специализация земледелия и т. д.). Но если применительно к европейским губерниям П. И. Малахинов говорит как об общих, так и о специфических проявлениях аграрно-капиталистической эволюции (а только учет специфики и позволяет затем перейти к выделению разновидностей или типов этой эволюции), то, переходя к анализу экономического строя крестьянского хозяйства Сибири, он ограничивается только анализом общих закономерностей развития сельскохозяйственного капитализма на примере этого хозяйства, забыв о необходимости исследования специфики, определяемой не только землевладением и землепользованием (эти элементы аграрного строя в Сибири П. И. Малахинов исследует), но и системой ведения хозяйства, т. е. применительно к Сибири крестьянского главным образом хозяйства. Он поставил такой вопрос в отношении европейских губерний России и выявил «прусские» черты крестьянского капитализма. Но он не задался таким вопросом, переходя к крестьянам Сибири, и свой вывод о преобладании там аграрно-капиталистической эволюции прусского типа обосновал ссылкой на влияние крепостнических традиций центра. Тем самым опять-таки оказался нарушенным прокламированный им же методологический принцип

исследования аграрно-капиталистической эволюции на основании изучения всего аграрного строя. Применительно к Сибири автор, таким образом, отбросил или явно недостаточно использовал выработанный им методологический инструментарий исследования проблемы. Немудрено, что его отбросили и оппоненты П. И. Малахинова.

Говоря об оппонентах П. И. Малахинова, мы имеем в виду В. Г. Тюкавкина и Л.М.Горюшкина. В своих монографиях, вышедших в свет уже после историографического исследования Л.М.Горюшкина, они вновь вернулись к проблеме двух путей развития капитализма, сделав книгу П. И. Малахинова как наиболее значительную работу по данному вопросу главным объектом критического анализа.

Суждения В. Г. Тюкавкина о книге П. И. Малахинова категоричны и определенны. Он не приемлет ни исходных положений П. И. Малахинова, ни его выводов относительно особенностей капиталистической аграрной эволюции сибирской деревни. В центре своего разбора он поставил два положения П. И. Малахинова: о реформаторском и революционном путях развития капитализма в сельском хозяйстве и о так называемой реальности американского пути в России. В. Г. Тюкавкин всерьез разъясняет П. И. Малахинову, что «эволюция и революция - понятия совершенно противоположные», что у В. И. Ленина речь идет «о двух типах аграрной капиталистической эволюции» и поэтому «название одного из типов эволюции революционным звучит парадоксально и противоречит самому существу процесса» и что, наконец, П. И. Малахинов «явно смешивает две разные вещи: два способа решения аграрного вопроса в России (способы ломки феодального землевладения) и два пути развития капитализма в сельском хозяйстве (превращения помещичьих и крестьянских феодальных хозяйств в капиталистические)». Все это, конечно, следовало разъяснить, если бы подобное непонимание и смешение на самом деле имели место. В действительности же В. Г. Тюкавкин упрощает, если не сказать больше, точку зрения автора разбираемой им работы. П. И. Малахинов вовсе не предлагает заменить понятия «прусский» и «американский» пути понятиями «реформаторский» и «революционный». В ходе своего изложения он продолжает, как мы видим, пользоваться понятиями «прусский» и «американский» пути, в том числе при исследовании особенностей аграрной капиталистической эволюции сибирской деревни. Он просто полагает, что многообразие типов капиталистической эволюции не исчерпывается прусским и американским типом. Что же касается вопроса о революционном и реформаторском путях, то П. И. Малахинов, применяя эти термины, имеет ввиду «пересоздание средневековых форм землевладения», т. е. то же самое, что и В. Г. Тюкавкин, когда пишет о революционном и эволюционном способах ломки феодального землевладения.

Свои возражения против определения двух типов аграрной эволюции как реформаторского и революционного В. Г. Тюкавкин делает и в интересах защиты положения о так называемой

реальности американского пути в России. Он пишет, что «определение второго пути как революционного исключает возможность его существования в России: ведь революция не одержала победу в стране до 1917 г., не было и революционных преобразований на окраинах». Между тем, как полагает В. Г. Тюкавкин, реальной была не только борьба за американский путь развития капитализма. Оба пути реально существовали, хотя и не были равнозначными. «Путь развития капитализма определяется именно типом хозяйства, помещичьим или крестьянским», - пишет В. Г. Тюкавкин; и поскольку оба типа хозяйства реально существуют, реально существуют и два пути развития капитализма. «Без признания этого факта, - говорит он в другом месте, - можно прийти к утверждению, что лишь помещичья борьба за прусский путь имела экономическую основу в реальном развитии хозяйств по прусскому типу, а крестьяне будто бы боролись за победу абстрактно-желательного, а не существующего в действительности пути». Последнее положение направлено не только против П. И. Малахинова, но и других исследователей проблемы, в том числе С. М. Дубровского (его В. Г. Тюкавкин прямо называет) и М. С. Персова. Но В. Г. Тюкавкин опять-таки упрощает их систему взглядов. Признавая реальной лишь борьбу за американский тип развития, указанные исследователи (мы уже подробно говорили об этом) вовсе не отрицают объективных тенденций экономического развития капиталистической России, порождающих эту борьбу. Наличие таких тенденций и определяет возможность борьбы за американский путь развития, но возможность и действительность- вещи разные. Положение В. Г. Тюкавкина о том, что крестьяне боролись за победу существующего в действительности, а не абстрактно-желательного пути, кажется убедительным аргументом в пользу его точки зрения лишь на первый взгляд. Что же касается утверждения В. Г. Тюкавкина (поскольку в России повсюду существуют крестьянские хозяйства, постольку реально существует и американский путь развития капитализма), то отсюда следует, во-первых, что прусского пути в более или менее чистом виде вообще не существовало (в том числе и в самой Пруссии, как известно, существовали крестьянские хозяйства, представляющие, согласно точке зрения В. Г. Тюкавкина, реальный американский путь развития; поэтому и для Пруссии речь может идти лишь о преобладании помещичьей эволюции над эволюцией крестьянской). Во-вторых, такое прямолинейно-упрощенное понимание проблемы может вызвать законный вопрос) а не являлась ли аграрная политика П. А. Столыпина не только «прусской», но и в какой-то своей части «американской», поскольку царизм делал откровенную ставку на развитие «крепких» крестьянских хозяйств.

Не имеем ли мы права заключить, что В. Г. Тюкавкин, выступив в начале соответствующего раздела своей монографии в защиту обоих определений В. И. Ленина, в итоге приходит к выводу, что прусский и американский пути существовали повсюду, где были помещики и крестьяне, и что специфичность аграрно-капиталистической

эволюции заключается поэтому лишь в преобладании одного пути над другим.

Л.М.Горюшкин - оппонент более внимательный и вдумчивый. В отличие от В. Г. Тюкавкина он не отбрасывает поставленный П. И. Малахиновым вопрос о том, проявлялась ли эволюция прусского типа только в помещичьем хозяйстве, или она охватывала также и хозяйства крестьян. Согласившись с П. И. Малахиновым в правомерности такой постановки вопроса в общем виде, Л.М.Горюшкин считает, однако, что необходимо уточнить, о каком хозяйстве крестьян идет речь. «Безусловно, - пишет он, - в малоземельных районах... по прусскому пути развивалось не только помещичье хозяйство, но и эксплуатируемое помещиками путем отработок, издольщины и испольщины крестьянское хозяйство. Другое дело - хозяйства сибирских крестьян, почти не знавших крепостного права помещиков и связанных с ним пережитков и крепостнических форм эксплуатации в виде отработочной системы в помещичьих латифундиях». «Разумеется, - продолжает он, - и крестьянские хозяйства Сибири нельзя увязывать только с эволюцией фермерского типа. Влияние помещичьего хозяйства центра страны, политика самодержавия и другие пережитки обусловили и здесь отдельные существенные черты прусской эволюции. Но не всякое наличие пережитков крепостничества свидетельствует о преобладании прусского пути. Нужно учитывать их глубину и степень отрицательного влияния. На наш взгляд, феодально-крепостнические пережитки лишь в том случае являются базой для преобладания прусского пути, когда в их основе лежит помещичье хозяйство - стержень всех остатков крепостничества».

Так поставив вопрос, Л.М.Горюшкин развернул в своей книге достаточно гибкую концепцию, согласно которой «при изучении вопроса о характере аграрной эволюции необходимо различать отдельные элементы фермерства при бесспорном преобладании эволюции прусского типа, что наблюдалось и в помещичьих районах, преобладание элементов фермерского типа при элементах прусской эволюции, например в Сибири и других окраинах, и торжество, победу фермерского пути развития, что было возможно лишь при условии победы демократической революции и свержения самодержавия».

В целом с выходом в свет монографий В. Г. Тюкавкина и Л.М.Горюшкина завершается определенный этап дискуссии по проблеме двух путей развития капитализма в сельском хозяйстве дореволюционной России. На альтернативную постановку вопроса: преобладал ли в Сибири прусский или американский путь аграрно-капиталистической эволюции - даны теперь все три возможных ответа: ряд исследователей считает, что в Сибири был возможен только прусский путь (С. М. Дубровский, М. С. Персов) ; другие доказывают тезис о развитии сибирской деревни по американскому пути (В. Г. Тюкавкин); наконец, третьи говорят, что налицо было и то и другое, причем в рамках этого «среднего» варианта, в свою очередь, существует несколько оттенков -или в

сторону преобладания прусского пути (П. И. Малахинов), или в сторону пути американского (Л.М.Горюшкин). Ситуация, следовательно, такова: во-первых, при альтернативной постановке вопроса, на базе которой велась многолетняя дискуссия о двух путях, других решений найдено быть не может - все возможные варианты уже сформулированы; во-вторых, из предложенных вариантов решений невозможно выделить наиболее предпочтительный, что с необходимостью приведет после нового цикла дискуссии к возрождению, пусть в несколько иных формулировках, всего ряда прежних решений.

Мы вправе заключить, таким образом, что дискуссия о двух путях развития капитализма замкнулась в себе. Альтернативная постановка вопроса: какой путь развития был налицо (вариант: преобладал) в Сибири - прусский или американский - как база дискуссии себя исчерпала. Сама же дискуссия не способствует решению других вопросов, прямо связанных с проблемой двух путей развития капитализма. Вот пример. Около 30 страниц своей монографии затратил В. Г. Тюкавкин на полемику по поводу двух путей развития капитализма. Однако, переходя к рассмотрению предпосылок социалистической революции в сибирской деревне, он подчеркивает, что здесь «более важным является вопрос об уровне развития капитализма, а не о его типе». И впадая в явное преувеличение пишет: «...несмотря на то что Россия развивалась в основном по прусскому типу аграрной буржуазной эволюции, предпосылки социализма в ней были созданы уже в начале XX в., что подтвердил опыт Октябрьской революции».

Пример из работы В. Г. Тюкавкина мы привели не только для того, чтобы показать, в чем конкретно выражается «самоизоляция» дискуссии о двух путях. Он важен также для уяснения, чего не хватает в постановке вопроса, на базе которого велась дискуссия. На данном примере мы можем констатировать, что до сих пор она проходила вне связи с вопросом об уровне развития капитализма. Продолжим свои поиски и обратимся к работе Л.М.Горюшкина, который также не выходит за рамки традиционной постановки вопроса полемики. Заканчивая историографический анализ дискуссии о двух путях, Л.М.Горюшкин подчеркивает, что «особенность демократической революции в России заключалась в том, что она быстро переросла в социалистическую (но не в силу зрелости капитализма, а исключительных исторических условий.- К.. Т.), которая, попутно уничтожив феодально-крепостнические пережитки, положила начало социалистическому преобразованию деревни и таким образом навсегда покончила как с прусским, так и с фермерским путем развития». Здесь, таким образом, четко выражена мысль, что результаты аграрно-капиталистической эволюции России, с одной стороны, США и Германии - с другой, оказались прямо противоположными. В двух последних странах капиталистическому способу производства удалось создать соответствующие ему развитые аграрные отношения - буржуазная эволюция привела к победе капитализма. В России

капитализму не удалось завершить своей работы - буржуазная эволюция была прервана победой над капитализмом. Однако этот противоположный конечный результат аграрно-капиталистической эволюции также не учитывается в постановке вопроса, на базе которого до сих пор велась дискуссия о двух путях. При этом никто из участников дискуссии о двух путях не задался вопросом о том, видоизменились ли и как именно различные пути аграрно-капиталистической эволюции под воздействием капиталистического империализма. Дискуссия велась без уяснения различия «экономических эпох», в условиях которых проходила аграрно-капиталистическая эволюция в России и странах более раннего развития капитализма.

С только что отмеченным обстоятельством связано и другое, относящееся к вопросу о путях развития капитализма на территории Сибири. Мы отмечали выше, что уже П. И. Малахинов высказывал критические замечания в адрес ряда исследователей, которые, по его мнению, недоучитывают в своих работах факта колониального положения Сибири в составе Российской империи. Тезис о том, что Сибирь являлась колонией России в экономическом смысле, выдвигает и В. Г. Тюкавкин; несколько погрешив против истины, он подчеркнул даже, что в настоящее время этот тезис никем (?) из советских исследователей не оспаривается. Однако положение «колония в экономическом смысле» В. Г. Тюкавкин раскрывает на базе ленинского определения, которое содержится в книге «Развитие капитализма в России» и относится, таким образом, к домонополистическому периоду капиталистической формации. В соответствующем месте своего труда В. П. Ленин говорит об особенностях развития капитализма на колонизуемых окраинах, а не относительно специфики эксплуатации колоний капиталистическим империализмом. Не случайно В. Г. Тюкавкин на базе прокламирования тезиса «Сибирь - колония в экономическом смысле» приходит к выводу о более быстрой и свободной капиталистической эволюции в Сибири, о преобладании там эволюции американского, а не прусского типа. По сути дела, В. Г. Тюкавкин, так же как П. И. Малахинов и Л.М.Горюшкин, специально не рассматривает вопросы о приемах и методах эксплуатации капиталистическим империализмом «своих» колониальных территорий. Не учитывают они также и эксплуатации тех же территорий военно-феодальным империализмом: П. П. Малахинов и В. Г. Тюкавкин вовсе не ставят этого вопроса, а Л.М.Горюшкин исходит в своей монографии из давно уже раскритикованного тезиса о военно-феодальном характере капиталистического империализма в России, что опять-таки не позволило ему специально исследовать вопрос об эксплуатации колоний военно-феодальным империализмом, т. е. царизмом. Мы вправе заключить, таким образом, что в ходе дискуссии о двух путях не учитывался ряд конкретно-исторических условий, в которых развертывалась аграрно-капиталистическая эволюция в Сибири и в России в целом. Присматриваясь к общему ходу дискуссии, обратим внимание на такую закономерность: на всех этапах полемики, от начала

1930-х годов и вплоть до настоящего времени, дискуссия всегда выходила за рамки вопроса о двух путях развития капитализма, перерастала эти рамки. Как обстоит дело на современном этапе развития дискуссии, было только что показано. К сказанному добавим, что в 1931 г. обсуждение доклада Н. И. Ванага «Проблема двух путей развития капитализма в России в работах Ленина» сомкнулась в итоге с обсуждением вопроса о двух социальных войнах - вопроса, связанного не только (и не столько) с направлением, а главным образом с уровнем капиталистического развития; напротив, в 1960 г. дискуссия о двух путях была своеобразным следствием и дополнением специального обсуждения вопроса об уровне развития капитализма в аграрном строе страны. Участники дискуссии на всех ее этапах постоянно ощущали, таким образом, необходимость в более широкой полемике и раздвигали ее первоначальные рамки.

В этой связи подчеркнем, что понятия «прусский» и «американский» пути развития лишь одна из категорий логического аппарата В. И. Ленина, при помощи которого он исследует направление и особенности аграрной эволюции России. В книге «Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции 1905- 1917 годов», где подробно разбираются эти понятия, В. И. Ленин подчеркивал, что недостаточно ставить вопрос о развитии капитализма как основной линии аграрной эволюции страны; необходимо учитывать еще, как пишет Ленин, и момент, т. е. высоту, степень этого развития, ибо только тогда объясняются характер и размах крестьянского движения в годы первой русской революции и открывается возможность для суждений относительно его дальнейших перспектив. Поэтому в той же книге наряду с постановкой вопроса о двух возможных путях аграрно-капиталистической эволюции (и это было новым по сравнению с его работами по аграрному вопросу, написанными до революции 1905-1907 гг.) В. И. Ленин вводит в научный оборот еще и «наше новое определение степени капиталистического развития в русском земледелии». До революции 1905-1907 гг. В. И. Ленин предполагал, что в аграрном строе России уже вполне сложились элементы капиталистического земледелия - «сложились и в помещичьем хозяйстве (минус кабальные «отрезки» - отсюда требование отрезков), сложились и в крестьянском хозяйстве, которое казалось выделившим крепкую крестьянскую буржуазию и неспособным поэтому к «крестьянской аграрной революции»; после первой русской революции В. И. Ленин говорит лишь о зачатках капитализма в помещичьем хозяйстве, которые «могут и должны быть принесены в жертву широкому и свободному развитию капитализма на почве обновленного мелкого хозяйства», а о крестьянских хозяйствах пишет, что, их «подавляющее большинство хозяйничает по рутине, по традиции, применительно к условиям патриархальным, а не капиталистическим». Как помещичье, так и крестьянское землевладение, «теперь, в данном своем виде, приноровлено к отработкам, к наследию барщины, к кабале, а не к свободному

капиталистически развивающемуся хозяйству. Поэтому нужен не просто раздел помещичьих земель в собственность крестьянства. «Такой раздел,- продолжает он дальше,- затруднил бы общественную эволюцию, привязывал бы новое к старому, вместо того, чтобы освободить новое от старого. Действительным освобождением является только национализация земли, позволяющая вырабатываться фермерам, складываться фермерскому хозяйству вне связи со старым, без всякого отношения к средневековому надельному землевладению».

Обращаем внимание читателя на эти замечательные мысли В. И. Ленина относительно различий между патриархальным крестьянином и капиталистическим фермером; из них следует, что далеко не всякое крестьянское хозяйство может стать хозяйством фермерским (им не может стать хозяйство крестьянина-лежебоки.- К. Т.). Следовательно, простая ссылка на явное преобладание крестьянского землевладения в Сибири не может быть принята в качестве довода за преобладание там эволюции фермерского типа.

Таким образом, лишь в результате одновременного перекрестного учета как возможных направлений, так и степени («момента») аграрно-капиталистической эволюции, степени, в равной мере характеризующей уровень капитализации крестьянского и помещичьего хозяйства, В. И. Ленин и сделал вывод, что «остатки крепостничества в деревне оказались гораздо сильнее, чем мы думали», что «они вызвали общенациональное движение крестьянства» и «сделали из этого движения оселок всей буржуазной революции» и что поэтому «роль гегемона, всегда указывавшаяся революционной социал-демократией пролетариату в буржуазном освободительном движении, пришлось определить точнее, как роль вождя, ведущего за собой крестьянство... на буржуазную революцию в самом последовательном и решительном виде».

В книге «Аграрная программа социал-демократии...» вопросы о двух путях развития капитализма как базы для выступления «радикального буржуа» против феодальных пережитков и нарождающегося юнкерского аграрного капитализма, с одной стороны, и о степени капиталистической эволюции - с другой, поставлены и рассмотрены отдельно, в разных разделах книги. В последующих работах В. И. Ленин предпочитает комплексную постановку указанных проблем. Реферируя свою книгу для журнала польских марксистов «Социал-демократическое обозрение», В. И. Ленин следующим образом изложил интересующие нас в данном случае положения: «Наша революция есть буржуазная революция именно потому, что в ней борьба идет не между социализмом и капитализмом, а между двумя формами капитализма, двумя путями его развития, двумя формами буржуазно-демократических учреждений. И монархия октябристов или кадетов есть „относительная" буржуазная „демократия" с точки зрения меньшевика Новоседского. И пролетарски-крестьянская республика есть буржуазная демократия. В нашей революции мы не можем сделать ни одного шага -и мы не сделали ни одного шага - не поддерживая тем или иным

образом тех или иных слоев буржуазии против старого порядка». Это было написано летом 1908 г., сразу же после окончания работы над книгой «Аграрная программа...». Приведем еще одно положение В. И. Ленина, на этот раз из статьи «О социальной структуре власти, перспективах и ликвидаторстве», опубликованной в марте 1911 г. В ней В. И. Ленин подробно разбирает фокусничество Л. Мартова, пытавшегося представить дело так, что между ликвидаторами-меньшевиками и большевиками, по сути дела, нет разногласий по вопросу о социальной природе третьеиюньской монархии. Первые, уверял Мартов, утверждают, что о крепостничестве в России нечего говорить, что власть уже буржуазная; вторые, по его словам, писали о «нарождении в России буржуазной монархии» - «значит», торжествует Мартов, обе схемы «одинаковы». «С таким же правом, - возражал ему Ленин, - можно бы сослаться на то, что оба ответа признают продолжающееся капиталистическое развитие России!» И далее читаем: «На почве общего признания (всеми марксистами и всеми желающими быть марксистами) капиталистического развития идет спор о высоте, форме, условиях его». Мы опять-таки видим совокупность понятий и определений для обоснования вывода, что основные факторы экономической и политической жизни, вызвавшие первую русскую революцию, продолжают действовать.

О характере и направлениях этого спора свидетельствует и переписка В. И. Ленина того времени. В ходе анализируемой дискуссии особое внимание исследователей привлекли прежде всего два ленинских письма к И. И. Скворцову-Степанову -от 2 и 16 декабря 1909 г.

Содержащиеся в них положения разбирались неоднократно, и мы обращаемся еще раз к этим интереснейшим документам прежде всего постольку, поскольку в самое последнее время наметились некоторые оттенки в трактовке соотношения понятий: путь и тип аграрно-капиталистической эволюции.

Из предшествующего изложения видно, что все исследователи, касавшиеся этого вопроса, говорят о двух путях и соответственно типах аграрно-капиталистической эволюции как понятиях равнозначных. Текст второго ленинского письма к И. И. Скворцову-Степанову как будто позволяет сделать это. Сущность расхождений со Скворцовым-Степановым В. И. Ленин формулирует в следующих словах: «...утвердился ли в России настолько буржуазный аграрный строй, чтобы сделать объективно невозможным крутой переход от „прусского" развития аграрного капитализма к „американскому" развитию аграрного капитализма?». И. И. Скворцов-Степанов давал на этот вопрос положительный ответ. В. И. Ленин, напротив, доказывал, что в России «еще не победил один из двух аграрных путей», что на очередь лишь поставлен вопрос - «капитализм типа а или капитализм типа B". Именно сопоставление только что выписанных формулировок и давало основание для отождествления понятий пути и типа аграрно-капиталистической эволюции.

В своей монографии о хозяйстве крупных помещиков А. М. Анфимов несколько иначе подходит к этому вопросу. Проводя сравнительно-историческое изучение аграрно-капиталистической эволюции

России и Германии и вновь обращаясь в этой связи к тексту письма В. И. Ленина к И. И. Скворцову-Степанову, А. М. Анфимов специально обратил внимание на разграничение В. И. Лениным принципиально иных, по его выражению, эпох капитализма: «эпоха до окончательного утверждения национального пути капитализма и эпоха после такого утверждения». Россию 1905-1913 гг. В. И. Ленин относил к первой из этих эпох, т. е. к эпохе «до окончательного утверждения национального пути капитализма», а Германию - ко второй из них. Далее А. М. Анфимов пишет: «В Германии, таким образом, прусский путь уже стал прусским типом аграрно-капиталистической эволюции», «а в России, - цитирует он В. И. Ленина, - именно теперь идет революция из-за того, как сложится этот буржуазный строй».

Таким образом, по мысли А. М. Анфимова, путь - это возможная (наметившаяся), а тип-окончательно победившая тенденция капиталистического развития: они относятся соответственно к двум качественно различным эпохам (стадиям) капитализма, до и после окончательного утверждения национального пути капиталистической эволюции.

Выдвинув положение о двух принципиально иных эпохах капитализма, В. И. Ленин специально исследовал вопрос об особенностях стадии капиталистической эволюции, которую проходила Россия после поражения первой русской революции. Он даже подыскивал специальную терминологию для обозначения этой стадии капитализма. Обратимся к тексту письма В. И. Ленина к А. М. Горькому от 3 января 1912 г. -документу, который в последнее время все чаще и чаще используется исследователями. Ленин писал: «Сопротивление колониальной политике и международному грабежу путем организации пролетариата, путем защиты свободы для пролетарской борьбы не задерживает развитие капитализма, а ускоряет его, заставляя прибегать к более культурным, более технически высоким приемам капитализма». «Есть капитализм и капитализм, - пояснял Ленин свою мысль. - Есть черносотенно-октябристский капитализм и народнический («реалистической, демократической, активности» полный) капитализм. Чем больше мы будем обличать перед рабочим капитализм за «жадность и жестокость», тем труднее держаться капитализму первого сорта, тем обязательнее переход его в капитализм второго сорта».

Совершенно очевидно прежде всего, что понятия капитализм «первого сорта» и капитализм «второго сорта» не идентичны понятиям «прусский» и «американский» пути (типы) развития капитализма. Во-первых, термином «октябристский капитал» Ленин характеризует методы эксплуатации колоний империалистическими государствами; во-вторых, он, как мы помним, пишет, что октябристский капитал вытесняется борьбой международного пролетариата; в-третьих, Ленин прямо указывает, что октябристский капитал был в свое время и в Западной Европе, и не только в Германии - стране «прусского» типа капитализма, но также в Англии и Франции. В данном случае В. И. Ленин уже выходит за пределы собственно аграрных отношений. Вопрос ставится шире, распространяется

на весь российский капитализм начала XX столетия, включая его колониальную систему.

Октябристский капитал, таким образом,- это не путь аграрно-капиталистической эволюции. По точному смыслу ленинских положений под ним скорее можно понимать определенную стадию капиталистической эволюции - стадию д о окончательного утверждения национального пути капиталистической эволюции. Эту стадию прошли в свое время и «старые» капиталистические страны. Но прошли в домонополистическую эпоху, а изживали, применяя выражение К. Маркса, «через долгий инкубационный период развития машинного производства». В отличие от Запада, продолжает Маркс, России «удалось сразу ввести у себя весь механизм обмена (банки, акционерные общества и пр.), выработка которого потребовала на Западе целых веков». Специфичность России состояла, таким образом, в одновременном, сосуществовании, а следовательно, и взаимодействии отношений до- и раннекапиталистических с монополистическим капитализмом, вполне сложившимся в банковом деле и крупной промышленности.

Таким образом, в «чистом» виде в России не было «октябристской» стадии капиталистической эволюции. Здесь переплелись друг с другом разделенные на Западе во времени различные виды и стадии капиталистической эволюции, в том числе и «октябристский» капитализм - именно это и составляло существенную особенность социально-экономического развития России периода империализма.

Проблемы, связанные с взаимодействием монополистического капитализма с до- и раннекапиталистическими хозяйственными укладами, еще в канун первой мировой войны привлекавшие В. И. Ленина, оказались в центре его внимания в 1916-1917 гг. В литературе уже показана связь данной проблемы с ленинской теорией пролетарской революции. Проанализированы также обстоятельства внешнего характера, способствовавшие концентрации усилий В. И. Ленина на разработке этой именно проблемы, в частности дискуссии с «левыми» течениями в международной социал-демократии. Поэтому обратим внимание лишь на то, что поворот к проблеме взаимодействия имел свою логику и с точки зрения саморазвития ленинской мысли в годы первой мировой войны. Именно сконцентрировав свое внимание в 1915 г. преимущественно на разработке аграрной истории, а в 1916 г. на проблемах монополистического капитализма (результат - книги «Новые данные о законах развития капитализма в земледелии» и «Империализм, как высшая стадия капитализма»), Ленин в 1917 г. с разных сторон рассматривает вопросы о взаимовлиянии и взаимодействии до- и раннекапиталистических хозяйственных форм, с одной стороны, и монополистического капитализма - с другой. Все это привело к формулированию ряда новых положений, в том числе и по аграрному вопросу в России. Может быть, наиболее отчетливо развитие взглядов В. И. Ленина поданной проблематике видно из его «Послесловия» к книге «Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции». Как известно, книга - была напечатана в 1908 г., но царская цензура захватила и уничтожила ее. В 1917 г. книга была набрана заново

по тексту уцелевшего экземпляра. Ленин, таким образом, не стал перерабатывать текст написанный 10 лет назад, находя, что «ознакомление с историей нишей партийной программы в первой революции поможет... правильнее разобраться в задачах теперешней революции», и ограничился небольшим послесловием.

Одним из центральных вопросов аграрной программы, по которому шла полемика в российской социал-демократии, был вопрос о тем, при каких условиях может осуществиться национализация земли. Ленин доказывал тогда, что национализация земли возможна «в эпоху начинающегося, а не кончающегося капитализма, в эпоху буржуазной революции, а не накануне социалистической», что «национализация земли есть именно условие наибыстрейшего капиталистического прогресса в нашем земледелии», которое, в особенности землевладение, «слишком еще пропитано феодализмом...».

В 1917 г., спустя 10 лет после, того, как была написана цитированная только что книга, В. И. Ленин по-прежнему считал правильным лозунг национализации земли. В докладе по аграрному вопросу на VII (Апрельской) конференции РСДРП(б), говоря о том, почему крестьяне выступают за национализацию, Ленин подчеркнул: «Я думаю, что крестьяне потому пришли к этому выводу, что все русское землевладение, крестьянское и помещичье, общинное и подворное, насквозь пропитано условиями старого полукрепостничества...».

Таким образом, а России 1917 г., как и 10-15 лет назад, сохранились в силе условия, порождающие аграрно-крестьянскую революцию с требованием национализации земли. Но если в 1907 г. Ленин рассматривал ее как меру буржуазного прогресса, то в 1917 г. в «Послесловии» к своей работе Ленин счел необходимым особенно подчеркнуть, "то теперь, когда история, ускоренная войной, поставила в порядок дня социалистическую революцию - «при таком положении дела и национализация земли в аграрной программе неизбежно приобретает иную постановку. Именно: национализация земли есть не только «последнее слово» буржуазной революции, но и шаг к социализму».

Это положение Ленин развивает в ряде работ, написанных летом-осенью 1917 г. В условиях, когда финансовый капитал распространил свое господство на все стороны хозяйственной жизни, крестьянская война против помещиков не могла идти только в общедемократическом русле и направлении; чтобы быть успешной, она должна была сомкнуться с борьбой против империализма. «В самом деле,- поясняет Ленин,- конфискация всей частновладельческой земли означает конфискацию сотен миллионов капитала банков, в которых эти земли большею частью заложены. Разве мыслима такая мера без того, чтобы революционный класс революционными мерами сломил сопротивление капиталистов». Та же мысль проводится В. И. Лениным и в работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться?» (написана в сентябре 1917 г.- тогда же, когда писалось «Послесловие» к книге об аграрной программе социал-демократии). Подчеркнув, что «надо с "якобинской" беспощадностью смести все старое и обновить, переродит Россию хозяйственно», Ленин указывает далее: «А этого нельзя

делать в XX веке одним сметением царизма (Франция 125 лет тому назад не ограничилась этим). Этого нельзя сделать даже одним революционным уничтожением помещичьего землевладения... одной передачей земли крестьянству. Ибо мы живем в XX веке, господство над землей без господства над банками не в состоянии внести перерождения, обновления в жизнь народа».

Таким образом, если в 1905-1907 гг. Ленин видел в национализации земли условие и исходный пункт буржуазной эволюции американского типа, то в 1917 г. он пришел к выводу, что в капиталистической стране ее осуществление возможно лишь в случае выхода революции за буржуазно-демократические рамки, при победе пролетарской революции. Но тем самым национализация земли уже не станет исходным пунктом быстрого буржуазного развития, она явится началом отрицания буржуазной эволюции любого, в том числе и американского типа.

Отдавая себе отчет в том, что анализ подхода В. И. Ленина к исследованию особенностей аграрно-капиталистической эволюции и его логического и понятийного аппарата необходимо продолжить, представляется тем не менее несомненным, что возможны и другие его интерпретации. Во-первых, вопрос о двух путях развития капитализма лишь один, и не единственный в комплексе других вопросов, связанных в проблемой аграрной эволюции России конца XIX--начала XX столетия; нельзя, следовательно, и рассматривать его изолированно, в отрыве от всего комплекса представлений. И имеющийся опыт убеждает в этом. Представляется несомненным, во-вторых, что как прусский, так и американский пути (типы) аграрно-капиталистической эволюции являются историческими категориями, т. е. относятся к определенной исторической эпохе развития капитализма, за пределами которой оба пути (типа) или еще, или уже невозможны. Эту эпоху В. И. Ленин определил как эпоху после окончательного утверждения национального пути капитализма, связывая ее начало с устранением тем или иным путем, революционным или эволюционным, задач буржуазно-демократической революции. В-третьих, представляется несомненным и то, что Россия так и не прошла эпоху после окончательного утверждения национального пути капитализма, ибо не завершила своего буржуазного формационного развития.

Но отсюда следует, что альтернативную постановку вопроса, на на базе которой до сих пор велась дискуссия - был ли в Сибири прусский или американский путь развития капитализма в сельском хозяйстве, следует заменить другой. Особенности аграрно-капиталистической эволюции в Сибири и в России в целом - таков один из возможных вариантов формулирования вопроса, который будет способствовать выходу дискуссии из ее теперешнего, «замкнутого в себе» состояния.

Конкретные подходы к дискуссии на базе иного, чем прежде, вопроса в настоящее время намечаются. Выше мы уже отчасти касались одного из них в связи с характеристикой работ П.Г.Галузо. Теперь в свете всего сказанного присмотримся внимательнее к предлагаемому им решению, тем более что оно начинает завоевывать симпатии других среднеазиатских исследователей.

В монографии об аграрных отношениях на юге Казахстана, а также в других своих исследованиях, выполненных в последние годы, П.Г.Галузо употребляет термин «октябристско-прусский путь развития капитализма» (вариант - октябристско-прусский тип развития капитализма) и в качестве синонимов - образующие его части; противостоящий ему путь П.Г.Галузо предпочитает обозначать термином «демократический путь развития капитализма», хотя (правда, редко) употребляет в равнозначном ему значении и традиционный термин «американский путь развития капитализма».

Употребление как синонимов терминов, имеющих различное содержание, строго говоря, недопустимо. Другое дело, если та или иная комбинация принятых в науке терминов, имеющих четко определенное содержание, производится для выработки качественно иного понятия, для характеристики и обозначения другого, более сложного явления или процесса, не описываемых прежней терминологией, выходящих за ее рамки. В этом случае комбинированный, объединенный термин или входит в понятийный аппарат как единый новый и самостоятельный, или является временным, переходным, ведущим к выработке, а потом и закреплению нового термина, логически связанного с другим рядом обозначений. Но в обоих случаях он должен обладать новым содержанием, новым качеством по сравнению с прежними понятиями.

Нам представляется, что в данном случае перед нами вторая ситуация. Опыт многолетней дискуссии о двух путях развития капитализма в Сибири свидетельствует, что, опираясь лишь на понятия «прусского» и «американского» пути развития капитализма в сельском хозяйстве, нельзя до конца исследовать особенности аграрно-капиталистической эволюции сибирской деревни, нельзя объяснить борьбу трудового сибирского крестьянства за победу демократической, а затем социалистической революции, т. е. того, что имело место в действительности; обращение к ленинскому понятийному аппарату показало, что он несравненно богаче и далеко не исчерпывается терминологией, употребляемой сибирскими исследователями, что он (аппарат) включает определения как направления, так и момента капиталистического развития и что, наконец, для исследования особенностей аграрно-капиталистической эволюции России В. И. Ленин учитывает (и выражает в соответствующих понятиях) всю сумму факторов, обусловливавших эти особенности, факторов, взятых в единстве, взаимодействии и взаимообусловленности. Поэтому нет оснований для заключения, что выражение «октябристско-прусский путь развития капитализма» является результатом простого смешения терминологии. Новое объединенно-составное понятие в конечном счете выражает комбинированный подход к исследованию особенностей аграрно-капиталистической эволюции России конца XIX - начала XX века - подход, которым пользовался и В. И. Ленин. Перед нами, таким образом, попытка (стремление) преодолеть понятийную недостаточность, осознанную в ходе конкретно-исторического исследования. Рассмотрим преимущества и емкость нового терминологического

обозначения - нового лишь постольку, поскольку в таком объединенном виде он не встречается ни в работах В. И. Ленина, ни в работах других советских исследователей. Они очевидны, поскольку, во-первых, термин «октябристско-прусский путь развития капитализма» отражает многосторонний (системный) подход к изучению особенностей аграрно-капиталистической эволюции; во-вторых, в термине содержится указание на преимущественный, господствующий путь аграрно-капиталистической эволюции, определявшийся экономическим и политическим господством полукрепостников-помещиков, в-третьих, имея в виду определение октябристского капитала (капитализма) как посредника между мелкотоварным крестьянским хозяйством и капиталистическим империализмом, предлагаемый термин учитывает и характер начавшейся эпохи, в которой проходила аграрно-капиталисткческая эволюция, как эпохи империалистической: наконец, в-четвертых, предлагаемый термин позволяет уяснить принципиальное качественное отличие классических прусского и американского путей развития капитализма и их российских разновидностей. Общность классических вариантов обоих путей состояла в том, что, развёртываясь в условиях восходящего домонополистического капитализма, они происходили при политическом господстве буржуазии, хотя в Германии оно было неполным. Не забудем также, что в обоих случаях аграрный переворот предшествовал промышленному и по сути был внутренней базой более или менее быстрого развития капитализма. Их российские разновидности намечались при качественно иной расстановке классовых сил. Буржуазная эволюция аграрного строя проходила в России при определяющем влиянии крепостников-помещиков. Царизм не обеспечил последовательно буржуазного развития, и поэтому даже прусский вариант не смог быть в России доведен до конца. Соответственно промышленный переворот определил завершение аграрного. Что же касается эволюции аграрного строя по американскому пути, то ее возможности обеспечивались лишь победоносным исходом буржуазно-демократической крестьянской революции. Но в России, как неоднократно подчеркивал В. И. Ленин, победа буржуазной революции невозможна как победа буржуазии. Ее радикальная победа была мыслима как победа крестьянства в союзе и под руководством рабочего класса - с возможным выходом в этом случае на пролетарскую, социалистическую революцию. Отсюда принципиальное отличие, с одной стороны, «русской» разновидности от классического американского пути аграрно-капиталистической эволюции: она могла, победить при гегемонии пролетариата, а не буржуазии. С другой стороны, с победой пролетарской революции американский путь также отпадал, уступая место социалистическим преобразованиям. Как видим, разные экономические эпохи действительно вносят существенные изменения р способы или методы решения одного и того же вопроса: возможное на одной ступени развития становится часто невозможным на другой и наоборот.

Таким образом, приравнивание всех употребляемых исследователем терминов к понятию «прусский путь развития капитализма в сельском хозяйстве», точно определенному В. И. Лениным, при вело

как к крайнему варианту к понятию «октябристский путь развития капитализма» в сельском хозяйстве. Согласиться с введением такого понятия в качестве простой замены установившегося понятия «прусский путь развития капитализма» - значит исключить тот комплексный, системный подход к анализу особенностей аграрно-капиталистической эволюции, о необходимости которого подробно говорилось выше. По тем же в общем причинам нам кажется неудачным выражение «октябристско-прусский путь развития капитализма»: подчеркнутые слова фиксируют внимание опять-таки на направлении развития, оставляя в тени характеризующие признаки стадии этого развития. Предпочтительнее поэтому оставшийся из всех предложенных термин «октябристско-прусский тип развития капитализма». Во-первых, он фиксирует сочетание капиталистической (через октябристский капитал) и феодально-помещичьей (при посредстве царизма - военно-феодального империализма) форм эксплуатации крестьянства. Во-вторых, он содержит указание на связь аграрной эволюции с общей раннекапиталистической стадией, стадией до окончательного утверждения национального пути развития аграрного капитализма (т. е. до завершения аграрного переворота), а также на ее российскую специфику, которая заключалась в одновременном существовании монополистического капитализма, с одной стороны, и до- и раннекапиталистических методов эксплуатации - с другой.

П.Г.Галузо изучает аграрно-капиталистическую эволюцию в пределах колониальных территорий Российской империи и соответственно ограничивает «силу» своей терминологии. Возможно ли расширительное толкование термина «октябристско-прусский тип развития капитализма»? В какой мере отражает он общность аграрно-капиталистической эволюции России в целом, т. е. ее центральных районов и обширных территорий за Уралом? Положительный ответ на этот вопрос как будто бы напрашивается сам собой, ибо рассматриваемое терминологическое определение в равной степени удобно и для характеристики аграрно-капиталистической эволюции в центральных губерниях Европейской России в которых борьба двух форм капитализма выражалась прежде всего в борьбе «прусской» и «американской» тенденций, и для характеристики аграрно-капиталистической эволюции восточных окраин России (Сибири прежде всего), где борьба, двух форм капитализма выражалась в борьбе за вытеснение октябристского капитала капиталом демократическим (капитализма «первого сорта» капитализмом «второго сорта»).

Ответ П.Г.Галузо на поставленный вопрос более осторожен. Вот выдержка из его письма к автору настоящей работы: «Эксплуатация крестьянства с Сибири, Казахстане, Средней Азии в период империализма больше осуществлялась через октябристский чем через прусский капитализм. Предпочтительнее, поэтому сказать „октябристско-прусский", а не „прусско-октябристский" тип развития капитализма. Но октябристский капитал был и в России. Он не изучен. Предположительно я могу сказать, что в процессе изучения вопроса о сочетании и взаимоотношениях прусского и

октябристского капитализмов для России предпочтительнее будет принять выражение „прусско-октябристский тип развития капитализма».

В итоге, во-первых, мы склонны поддержать мнение тех исследователей, которые считают что американский путь развития капитализма в сельском хозяйстве России в целом являлся всего лишь нереализованной тенденцией. Нельзя считать справедливым положение, что поскольку в России существовали как помещичьи, так и крестьянские хозяйства, постольку реально существовали оба типа аграрной эволюции. Кулацкое хозяйство, ведущееся на базе торгово-ростовщических форм и методов эксплуатации, не есть хозяйство фермерское. Борьба с таким типом капитализма, как и борьба с помещичьими латифундиями, также является условием для свободного развития земледельческого капитализма и носит, следовательно, демократический, а не социалистический характер.

Нам представляется, во-вторых, что нереализованной тенденцией являлся также и прусский путь развития капитализма в сельском хозяйстве России. Напомним еще раз принципиальной важности итог изучения хозяйства крупных помещиков: в отличие от Германии крупные помещичьи латифундии в России не стали базой, основой капиталистической эволюции аграрного строя страны.

Наконец, в-третьих, следовало бы, на наш взгляд, внимательнее отнестись к появляющимся в литературе предложениям относительно целесообразности выделения аграрно-капиталистической эволюции России в особый тип. Сопоставив капиталистическую эволюцию сибирских переселенцев с американским типом развития капитализма, П.Г.Галузо как бы вскользь отмечает: «...хозяйство переселенцев в колониях пошло не по американскому пути развития, а по типично „русскому", весьма схожему с известным прусским путем развития капитализма в сельском хозяйстве»

Процитируем теперь суждение М. Я. Гефтера. Говоря о ленинском подходе к исследованию особенностей российского капитализма, он отмечает: «Теоретическая мысль движется от конкретизации применительно к русским условиям положения Маркса: капитализм перерабатывает, приспосабливает для себя доставшиеся ему в наследство формы землевладения и хозяйствования - к открытию особого типа аграрно-капиталистической эволюции. переживания крепостничества и патриархальщины в огромной мере приспосабливают к себе складывающиеся в недрах крестьянства буржуазные отношения и тем „варваризируют" ход общественного развития страны. Вот почему в России начала XX в., имеющей крупную промышленность, железные дороги и банки, существует крестьянство- не как единое (более или менее единое в феодальную эпоху), но как целое, социально разнородное и вместе с тем объединенное общей враждой к помещику-латифундисту и ко всему аграрному строю, не только к прямым остаткам барщины, но и к „прусскому", аграрно-помещичьему капитализму. (В исторической ретроспективе следовало бы назвать этот тип капитализма российским, имея в виду масштабы воспроизводства

крепостнических пережитков, их сочлененность с „азиатски-девственным» деспотизмом, патриархальщиной, прикованность крестьянина к наделу, преобладание в пореформенной деревне пауперизации над пролетаризацией».

Таким образом, как П.Г.Галузо, так и М. Я. Гефтер не отрицают близости, «родственности» путей аграрно-капиталистической эволюции Германии (а точнее, Пруссии) и России. Но чисто количественные на первый взгляд отличия оказались настолько значительными, что потребовалось выделение российского пути в особый тип капиталистического аграрного развития.

На наш взгляд, к точке зрения П.Г.Галузо и М. Я. Гефтера близки и позиции А. М. Анфимова. Он, правда, не предлагает выделять аграрно-капиталистическую эволюцию России в особый тип. Но зато, как мы видели выше, он предлагает отнести к различным историческим эпохам понятия путь и тип аграрно-капиталистической эволюции, т. е. фактически разграничить аграрно-капиталистические эволюции России и Германии, сохранив вместе с тем указание на их типологическую общность.

Со своей стороны мы считаем правомерным и целесообразным выделение аграрно-капиталистической эволюции России в особый тип развития. Это выделение стало возможным благодаря небывалому расширению кругозора советской исторической науки, успехам самых различных ее отраслей, в том числе успехам в области изучения истории освободившихся от колониальной зависимости стран Азии и Африки. В результате постепенно уясняется положение о том, что представленный странами первичной модели капитализма тип исторического развития вовсе не является наиболее «типичным». Проделанный ими путь является скорее отклонением от того пути, которым идут подавляющее большинство народов земного шара (страны второго и третьего «эшелонов» капитализма).

Сложившийся аграрный капитализм является, как правило, уделом стран раннего развития капитализма; соответственно только там и проявились в более или менее чистом виде как прусский, так и американский варианты аграрно-капиталистической эволюции, а также их разновидности и модификации. Наоборот, странам позднего капиталистического развития свойственны начальные стадии аграрно-капиталистической эволюции, характеризующиеся низким уровнем аграрного капитализма, весьма значительными остатками феодальных отношений, большим удельным весом мелкотоварного производства и торгово-ростовщического капитала. Как и в России, в таких странах еще не определился окончательно свой путь (или метод) аграрно-капиталистического строительства. В некоторых из них - и здесь опять-таки сходство с Россией - он так и не успел определиться: в результате победы пролетарских революций крестьянство пошло по пути социализма.

Сказанным определяется возможность и целесообразность выделения аграрно-капиталистической эволюции Росии в особый тип. Его изучение в сравнительно-историческом сопоставлении со странами не только раннего (что делается и делалось), но и позднего капитализма (к этому сейчас лишь по-настоящему приступают) также поможет выходу дискуссии о путях аграрно-капиталистического развития из его современного «замкнутого» состояния.