После сорока лет работы в области отечественной история кажется странным начинать свой рассказ с того, что я не готовился и не собирался быть историком, а если все-таки стал им, то благодаря стечению ряда счастливых и неожиданных обстоятельств. Мне хотелось быть инженером-электротехником. Откуда у меня появился этот интерес, я не могу объяснить. По-видимому, он был навеян городом и школой (реальное училище). Я родился в 1900 г. в «заштатном» городе Починки Нижегородской губернии. Наша семья связана с Волгой и землей. Дед мой-волжский бурлак, осевший в деревне. Он, как и отец, был неграмотным, довольно бедным крестьянином. Условия дореволюционной деревни рано пробудили мой интерес к аграрному вопросу, и я еще в юности прочитал довольно много книг на эту тему. С 1918 г. я-комсомольский активист, с 1920 г.-член Коммунистической партии. В марте 1918 г. состоялось мое первое большое выступление на митинге в честь 47-й годовщины Парижской Коммуны. В марте 1920 г. я был командирован в партийную школу при Нижегородском губкоме. Осенью 1920 г., будучи уже преподавателем политической экономии Нижегородской губернской партийной школы, я пришел в Нижегородский губком РКП (б), чтобы оформить командировку в Петроградский электротехнический институт. Однако в губкоме решили иначе, вместо Петрограда я оказался в роли хлебозаготовителя в Лукояновском уезде. Выполнив задание, я вернулся в партийную школу и стал усердно заниматься, помимо политэкономии, и математикой.

Нижний Новгород не был тогда университетским центром, и я не помню, чтобы там были крупные представители буржуазной исторической науки. В Педагогическом институте русскую историю читал бывший член Учредительного собрания эсер Кутузов. Он был хорошим лектором и выступал иногда с публичными лекциями, пронизанными народническими идеями. О его научных трудах мне ничего не было известно.

В партийной школе курс по истории социализма читал бывший студент Психоневрологического института Д. Лурье (ставший позднее экономистом-аграрником), а русскую историю преподавал старый большевик-подпольщик Шмонин, работавший одновременно секретарем райкома партии. Лекции по политической экономии читала старая большевичка, «правдистка» А. В. Савельева.

Прошел еще год, в течение которого пришлось много работать в школе и вести пропагандистскую работу среди красноармейцев. Осенью 1921 г. меня вызвали в губком партии и, памятуя мою склонность к технике, в партийном порядке направили в Москву, в Институт инженеров Красного воздушного флота им. Н. Е. Жуковского. Должен признаться, что командировка меня мало порадовала. Я не имел склонности к авиации. Но именно этой командировке я обязан тем, что стал историком.

До зачисления в штат армии выдержавшие испытания и принятые в институт гражданские лица (их было процентов 20) должны были устраиваться самостоятельно. Я пристроился в общежитии Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова, на Дмитровке, дом 6, где у меня был знакомый нижегородец, красный офицер Ведерников. Мне был выделен свободный топчан в одном из углов комнаты. Тем временем я сдал приемные экзамены, начал учиться в институте, но зачисление в штат армии, а вместе с этим и на «довольствие» задерживалось. Единственная ценность, которой я владел,-«Курс теоретической механики» Н. Е. Жуковского-была превращена в хлеб. Товарищи «свердловцы» поддерживали меня, но и для них я оказался большой обузой. Они посоветовали мне держать приемные испытания в лекторскую группу при Свердловском университете. Я рискнул - выдержал испытания, но т. к. отделение политической экономии уже было укомплектовано, меня могли зачислить лишь на отделение философии или истории. Я выбрал «наименьшее зло» - русскую историю. Итак, в октябре 1921 г. с техникой было покончено. Надо было заниматься историей. Таковы внешние обстоятельства моего пути 'к исторической науке.

Конечно, по истории я уже кое-что читал, в том числе и В. О. Ключевского. Но именно он, в силу своего таланта, образности языка посеял во мне сомнения. Мне казалось, что историком, как и поэтом, надо родиться. Конечно, это было ошибочное заключение молодости, но и теперь я думаю, что доля истины в моих тогдашних сомнениях была. История как наука требует не только специальной подготовки и хорошего знания литературы, но и известной способности к философскому мышлению.

В то время Коммунистический университет им. Я. М. Свердлова был кузницей кадров партийных и советских «работников.

В. И. Ленин выступал здесь с лекцией о государстве. Это замечательное учреждение оставило глубокий след в истории советской культуры. Советские историки бесспорно должны написать особый труд об этом замечательном учреждении, о людях работавших в нем.

В 1921 г. основной курс «Свердловки» впервые перешел на трехлетний срок обучения. Потребовалась масса преподавателей, и, видимо, это повлекло за собой создание лекторской группы, которая называлась «теоретической». Необходимо было привлечь молодежь к учебной работе в группах трехгодичного курса. Руководителями всего огромного комбината по подготовке советских кадров были М. Н. Лядос, бывший агент «Искры», и старая большевичка К. И. Кирсанова. Лекторской группой руководил естественник Б. М. Гессен. Но душой группы были М. Н. Покровский и Ем. Ярославский.

Среди слушателей преобладала молодежь (20-25 лет). Многие пришли на учебу из армии, пройдя гражданскую войну. Помню краснознаменцев Н. Березина и А. Брейтмана-оба были на экономическом отделении. Однако были и пожилые люди, с большим подпольным стажем (Гончарская и др.). У меня сохранилась фотография нашей группы, сделанная зимой 1921 г. Причудливые костюмы, многие в шинелях, в том числе и девушки.

Основой организации в группе являлся принцип: студенты должны одновременно учиться и обучать других. Это требовало ранней специализации в области общественных наук-философии, политической экономии, истории всеобщей и «русской».

Характерно, что для нас самих почти не читалось систематических курсов лекций по отечественной и всеобщей истории, иногда читались небольшие специальные курсы. Мы должны были слушать лекции по истории и истории партии для слушателей трехгодичного курса и проводить с ними занятия в группах, добиваясь усвоения слушателями основных идей и фактов. Специальные семинары, на которых разбирались как методические вопросы, так и фактическая сторона прочитанных студентам лекций, вели С. А. Пионтковский, В. Викторов, то всеобщей истории-А. М. Васютинский и др. Это давало возможность проработать весь курс русской и всеобщей истории.

Конечно, тщательно изучались работы В. И. Ленина. Сильнейшее впечатление на меня произвела его книга «Развитие капитализма в России», особенно глава о дифференциации

крестьянства. Изучались также работы П. Струве и М. Туган-Барановского.

Кроме учебных занятий, с нами велись особые семинарские занятия, которые и придавали теоретический уклон нашей учебе. Занятия по политической экономии вели молодой, способный экономист А. Ф. Кон (сын Ф. Кона), В. И. Михалевский; по русской истории-М. Н. Покровский; по истории партии- Н. Н. Батурин и С. И. Мицкевич. Помню, слушателей интересовали теоретические вопросы политической экономии. Особенно был популярен семинар экономистов, который вел догматик, но великолепный знаток «Капитала» К. Маркса, меньшевик И. И. Рубин. Лекции по истории социализма читались А. Я. Вышинским. Лектор он был красноречивый, но неглубокий.

В изучении русской истории над нами шефствовал М.Н.Покровский. Он прочитал нам нечто вроде спецкурса по русской историографии, который потом повторил в Комвузе в Петрограде весной 1923 г. Курс напечатан под названием «Борьба классов и русская историческая литература». Должен признаться, что эти лекции казались тогда нам откровением. Покровский обладал способностью говорить просто и ярко. Его характеристики исторических деятелей были иногда острые и злые. Как лектор Покровский продолжал традиции своего учителя В. О. Ключевского и пользовался популярностью. Большой зал бывшего Купеческого клуба на Дмитровке (теперь театр им. Ленинского комсомола) был всегда переполнен, когда выступал Покровский. В этих лекциях он и пустил в оборот свою формулу о торговом капитале в шапке Мономаха. Эта мысль развита им в «Очерках по истории революционного движения в России XIX и XX вв.» (1924 г.). В них уже говорится о «ряде поправок и дополнений», которые он делает к «Сжатому очерку» истории. Несомненно преувеличивая роль торгового капитала, М. Н. Покровский в то же время «видел стержень русской аграрной истории» в борьбе между крестьянством и крупным помещичьим хозяйством. В предисловии к лекциям о внешней политике России, Покровский особенно подчеркивает правоту Ленина в оценке русского самодержавия как власти «крепостников-помещиков» и их союзников, к которым он относил лишь торговый капитал.

В курсе, прочитанном нам М. Н. Покровским, были элементы упрощенчества, которое проявлялось в характеристике классовой природы историков: Г. В. Плеханова он относил к технической интеллигенции, а Н. А. Рожкова - к представителям мелкой буржуазии. Пожалуй, некоторые «неувязки» этих

характеристик мы чувствовали и тогда. Все же Покровскому удавалось показать нам, как классовая борьба в стране и классовое положение историком сказывались и на их концепциях. Наиболее убедительно это звучало на примерах Карамзина, Чичерина, Рожкова и Плеханова. Рожкова Покровский прекрасно знал и по университету и по партии. Он ценил его как научного работника, но считал типичным представителем экономического материализма, стоявшего ближе к Щапову, чем к Плеханову-марксисту. Он не прощал Рожкову «политической измены» - перехода в лагерь меньшевизма и далее подготовительного отделения Института красной профессуры его не пускал. Рожков много и быстро работал. Рассказывая о том, что «Происхождение самодержавия в России» Рожков написал в декабре 1905 г., М. Н. Покровский недоумевающе разводил руками: «Как это возможно писать во время вооруженного восстания?»

Курс историографии, мастерски прочитанный нам, поставил передо мной две новых задачи: прочитать и изучить труды тех историков, которые были названы М. Н. Покровским, и повысить свое философское образование. Он подтолкнул меня на изучение работ Гегеля по философии трава и государства, чем я занялся уже в Институте красной «профессуры (ИКП).

В семинаре Покровского я написал доклад «Чернышевский как основоположник утопического социализма в России». Эта небольшая работа не была опубликована. Она не отделяла и не противопоставляла Чернышевского Герцену как теоретика. То был памятный для меня опыт изучения истории русского социализма. После этого мне всю жизнь кажутся непонятными попытки историков противопоставить Чернышевского народникам как представителя высшего этапа (просветительства) низшему.

Состав нашей группы был чрезвычайно интересным. Часть студентов двинулась позднее в науку. В. Ральцевич, бывший офицер старой армии, и И. Подволоцкий, комсомольский активист, стали философами; Н. Березин, А. Шлихтер, И. Дворкин занялись политической экономией; Е. Рубинштейн, Н. Е. Застенкер, В. Кустов-всеобщей историей, И. Беспалов ушли в литературу; Э. Б. Генкина, Н. Л. Рубинштейн, К. Ф. Сидоров, Д. А. Баевский и автор этих строк стали специалистами по истории нашей Родины. Очевидно, что глубоким интересом к науке, непримиримостью к буржуазной историографии, навыком в научном исследовании все мы в известной мере обязаны лекторской группе.

Наше воспитание как историков происходило в обстановке острой классовой борьбы в стране и на историческом фронте.

Не следует забывать, что виднейшие представители буржуазной исторической науки в те годы занимали антисоветскую позицию. Многие столпы буржуазной науки эмигрировали, другие были высланы Советским правительством, наконец, третьи, а их было большинство, «перевоспитывались самой жизнью. Мы остро чувствовали классовую борьбу в стране. Единого фронта советской исторической науки еще не существовало, не было и предпосылок для создания общества историков-марксистов

Лекторская группа явилась первым шагом в подготовке из молодых коммунистов советских специалистов по общественным наукам. Нас готовили главным образом для занятий по новому периоду истории, с таким расчетом, чтобы мы могли преподавать и историю гражданскую и историю партии. Поэтому группа была тесно связана с Н. Н. Батуриным, Ем. Ярославским, С. И. Мицкевичем. Что касается самого М. Н. Покровского, то мы находились под влиянием его взглядов и еще не понимали ошибочности его концепции (правда, робкие элементы критицизма в отношении его взглядов появлялись, свидетельством чего была статья Н. Л. Рубинштейна о Покровском, опубликованная, кажется, в журнале «Под знаменем марксизма»).

После окончания в 1923 г. курса обучения я был оставлен при университете, но, учитывая недостаток практического опыта и нужду в кадрах на местах, добровольно поехал на работу в Читу, в Краевую партийную школу при Дальбюро ЦК РКП (б). Я увозил с собой серьезный интерес к аграрной истории России и желание написать работу о В. О. Ключевском. Кроме партийной школы, я преподавал историю на рабфаке при Читинском университете.

М. Н. Покровский не забывал «свердловцев» и после их отъезда на работу. Изредка он писал мне письма. Они поддерживали желание учиться дальше. Когда через год я приехал в Москву в отпуск, то с удивлением узнал, что по представлению Покровского Центральный Комитет партии «разрешил десяти бывшим студентам лекторской группы, в том числе и мне, держать приемные испытания в Институт красной профессуры. Это было неожиданно. Пришлось засесть за серьезную подготовку к экзаменам.

М. Н. Покровский смело выдвигал молодежь и давал ей ответственные самостоятельные поручения. Он внимательно следил за характером наших прений в семинарах, очень ценил в них самостоятельность суждений; каждая новая мысль, высказанная письменно или устно, его радовала и им поддерживалась. Характерно, что М. Н. Покровский применял такую оценку, как пять с плюсом, это было особое поощрение и весьма приятное.

В 1924 г., когда я держал приемные испытания, Институт красной профессуры переехал из монастырских келий бывшего Страстного женского монастыря в помещение бывшего Катковского лицея на Крымской площади. В этом же году состоялся первый выпуск. Из историков его окончили А. М. Панкратова, С. М. Дубровский, Н. Н. Ванаг и другие. Н. Н. Ванаг был оставлен при Институте.

Без преувеличения скажу, что приемные испытания в Институт были трудны. За короткий срок следовало сдать весь «кандидатский минимум» по философии, политической экономии, по отечественной и всеобщей истории. Он включал важнейшие работы Виппера, Петрушевского, Кареева, Олара, Кунова, Каутского и других авторов. Знание основных работ К. Маркса и Ф. Энгельса было обязательным. А ведь, кроме всеобщей истории, была политическая экономия, включавшая весь «Капитал» Маркса и «Теорию прибавочной стоимости». Никогда я так напряженно не работал, как в эти два месяца подготовки к экзаменам. Толстые монографии приходилось «проглатывать» за полтора-два дня.

Грозой был экзамен по всеобщей истории у Н. М. Лукина, вместе с которым экзаменовали два дотошных его помощника, слушатели старших курсов Института красной профессуры. По специальности представлялась печатная или рукописная работа, только по ее одобрении соискатель допускался к устным испытаниям. Такой работой у меня явился доклад о Чернышевском. Последний экзамен по философии я сдал А. М. Деборину и был зачислен в институт.

Институт был научным учреждением, готовившим кадры коммунистов для самостоятельной научной работы во всех отраслях общественных наук. Там не было ничего, напоминавшего школярство,- ни лекций, ни экзаменов. Семинарские занятия, на которых обсуждались доклады слушателей, контролировали ход самостоятельной подготовки и являлись показателем научных успехов. Неплохо было поставлено изучение языков. Обращалось большое внимание на практическую работу слушателей: преподавание в вузах и сотрудничество в журналах и газетах, судя по склонности и опыту каждого. Это было учреждение, где наука и практика были тесно связаны, практическая работа находилась под серьезным контролем партийной организации. Среди наших профессоров были М. Н. Покровский - русская история, Н. М. Лукин - всеобщая история, А. М. Деборин - философия, П. И. Лященко - аграрная история; политическую экономию читали С. Б. Членов и Ш. М. Двойлацкий.

Теперь в этом здании размещен Институт международных отношении

Для будущих историков России было по два семинара на первом и втором курсах. П. И. Лященко руководил семинаром по аграрным отношениям в России, а М. Н. Покровский вел историографический семинар.

За пять лет, которые я провел в Институте красной профессуры, участь и работая затем преподавателем, мне помнится, что для занятий с историками приглашались только три не-коммуниста: П. И. Лященко, С. Н. Валк (для чтения небольшого курса лекций по археографии и источниковедению) и Н. А. Рожков (для руководства семинаром на подготовительном отделении института). О приглашении Е. В. Тарле, С. В. Бахрушина, Ю. В. Готье в то время не могло быть и речи.

Нашу академическую работу сейчас трудно понять без учета борьбы с троцкистско-зиновьевской оппозицией, которая развернулась в Институте красной профессуры. После напечатания Троцким «Уроков Октября» (М., 1924) и работы В. И. Сталина «Об основах ленинизма» (М., 1924) в Институте произошло размежевание между сторонниками линии Центрального Комитета и троцкистами. В той напряженной обстановке, естественно, слушатели Института уделяли большое внимание партийной работе в районах Москвы. Я несколько лет работал в Сокольническом районе на заводе «Богатырь». С удовольствием вспоминаю, что слушатели, изучавшие историю СССР, в подавляющем большинстве были активными проводниками генеральной линии Центрального Комитета партии. Великолепно держался наш учитель и руководитель Института (М. Н. Покровский. В своей полемике с Троцким он раскрыл связь антипартийной политики Троцкого с антинаучным характером его общеисторической концепции.

Видимо, связь истории с политикой, с живой жизнью и определила выбор тем наших научных занятий. Первая проблема касалась историографии. А через год, когда М. Н. Покровский увидел, что дело налаживается и что его ученики могут кое-что сделать, наметил тему по истории Октябрьской социалистической революции. Результатом изучения отечественной историографии в ИКП явились два тома сборников «Русская историческая литература в классовом освещении». Следует учитывать, что все статьи были сделаны за один год. После обсуждения докладов в семинаре авторы внесли в них соответствующие исправления, причем М. Н. Покровский никому не навязывал своей точки зрения. Работа нашего семинара-своеобразный и единственный историографический памятник,

Г.Е. Зиновьев открыто пытался использовать коллектив Института в своих целях. Он прочитал ряд лекций (затем изданных в книге «Ленинизм», которая была раскритикована И. В. Сталиным), но не встретил большой поддержки среди слушателей.

позволяющий судить об отношении молодых советских историков Начала 20-х годов к своим предшественникам от Эверса до Рожкова и Плеханова. К сожалению, из-за немногочисленности участников семинара пришлось ограничиться рамками XIX и начала XX вв. М. Н. Покровскому хотелось, чтобы мы остановились на некоторых несправедливо забытых именах историков-материалистов (А. Щапов) и разобрались в генезисе меньшевистских концепций Рожкова и Плеханова.

В первом томе, кроме предисловия М. Н. Покровского, помещены шесть статей: М. В. Нечкина писала о Г. Эверсе; Н. Л. Рубинштейн - об исторической концепции славянофилов; Н. Соловьев-о концепции Б. Н. Чичерина; 3. Лозинский-о С. М. Соловьеве; Г. Ладоха-об исторических и социологических воззрениях П. Л. Лаврова. Я написал в этом сборнике статью об А. Щапове, чье имя было основательно забыто в буржуазной историографии. Второй том сборника был посвящен В. О. Ключевскому, Н. И. Костомарову, Н. А. Рожкову и Г. В. Плеханову. Наиболее существенным недостатком сборника, на мой взгляд, было то, что в нем не было статей ни о В. И. Ленине, ни о М. Н. Покровском.

В своем предисловии Покровский указал прежде всего на расширение исторической тематики по сравнению с недалеким прошлым. Это произошло, прежде всего, за счет народных революций XVI-XVIII вв. и революций XX в., т. к. в книгах не было статей об историках XVIII в., автор предисловия решил показать, какую роль играло «собирание Руси» в формировании концепции историков-монархистов Карамзина и Иловайского. Но так как теперешнее поколение не читает Карамзина и Иловайского, говорил Покровский, то «мы начинаем прямо с концепции буржуазной». Покровский отметил ее отличительную черту - «великодержавность», сведение истории России к истории «великорусского центра» и великорусского племени, воспевание роли государства. Покровский писал, что концепции Соловьева, Чичерина, Кавелина были концепциями буржуазными. Концепция славянофилов-дворянская, а Щапова. мелкобуржуазная, мужицкая. Характерно, что во взглядах П. Н. Милюкова Покровский находил что-то общее со Щаповым. Для Милюкова герой истории-тоже крестьянин «последнего извода». Не было ли здесь известного упрощения истории? Наши историографы последних лет, вероятно, найдут, что было. Оценка Милюкова мне тоже кажется весьма либеральной.

Как мог политический вождь партии российского империализма строить «мужицкую» концепцию истории России? Работы П. Н. Милюкова, написанные в эмиграции, раскритикованные самим Покровским, показали, что Милюков оставался тем же, чем он был во время первой мировой войны и русской революции 1917 г., - выразителем взглядов российской контрреволюционной буржуазии.

Стремление Покровского проследить преемственность идеи историков на протяжении чуть ли не целого столетия ссорило его с самим собой, с теми строгими классовыми характеристиками, которые он давал историкам. То обстоятельство, что им обходились представители демократической мысли в России- Чернышевский, Герцен, Белинский, в очень выгодном свете представляло историков-федералистов. Однако не весь намеченный Покровским план был реализован. О федералистах помню, статья была, но о Грушевском-нет. Начинание Покровского интересно в одном отношении: оно положило начало анализу исторического процесса как истории народов СССР. Этот термин пробрел полные «права гражданства» уже на 1-й конференции историков-марксистов (конец 1928 г.). Современный читатель обнаружит в этом труде по историографии много недостатков, но он найдет в нем и некоторые элементы преодоления взглядов М. Н. Покровского, изложенных в его прежних историографических работах.

Наш историографический семинар сыграл большую роль в формировании не только моих взглядов, но и всех его участников. Он привил любовь к методологическим вопросам. Прошло уже много лет. За истекшие годы кардинально изменилась оценка концепции самого Покровского. Но я признателен ему за то, что он натравил нас на самостоятельное изучение отечественной историографии. Должен сказать, что М. Н. Покровский никогда не редактировал своих учеников так, как повелось это позднее. Он никому ничего не вписывал и ничего не зачеркивал (кроме явных абсурдов). Он давал возможность каждому выявить свою точку зрения и свое мнение-согласие же с ним или расхождение отмечал в предисловии. Это мудрый метод воспитания и редактирования.

Печатных результатов от работы семинара П. И. Лященко не получилось, а жаль, так как помимо конкретных тем, в семинаре рассматривались интересные теоретические вопросы (проблема земельной ренты в советских условиях).

На втором году в семинаре по отечественной истории были условно намечены темы по истории России XVI-XIX вв., и я выбрал себе тему «Происхождение крепостного права в России». Она отвечала моим интересам, так как рассматривала коренные вопросы социальной истории России и открывала дорогу к изучению развития капитализма в сельском хозяйстве и

эволюции крепостного хозяйства. Кроме того, мне нравилось, что эта тема имела богатую историографию.

Мы только стали сживаться со своими темами, подобрали библиографию, как через одну или две недели М. Н. Покровский на собрании семинара поставил перед нами вопрос: не можем ли мы что-либо сделать к десятилетнему юбилею Октябрьской социалистической революции. И. И. Минц, являвшийся в то время секретарем партийной организации института, подтверждает, что и ему тогда посоветовали в ЦК «актуализировать» наши исследования.

Так был сделан важный шаг, приближающий историю к изучению современности. Об этом полезно напомнить теперь историкам советского общества. В 1925 г. история Советского государства насчитывала всего лишь 8 лет. По инициативе Центрального Комитета нашей партии М. Н. Покровским был своевременно сделан правильный и необходимый шаг к разработке самых актуальных задач исторической науки. Он тогда говорил, что проблема крепостного права не потеряет ничего, если за ее решение мы возьмемся через 5-10 лет, но будет недостойно, если советские историки не отметят десятилетия Октябрьской социалистической революции. При этом Покровский подчеркнул, что предпосылки ее можно рассматривать вполне научно и вполне исторически, занявшись мировой войной не только во внешнеполитическом аспекте, но и в плане выяснения тех изменений, которые произошли в экономике страны и в позиции классов. Так Покровский, писавший в молодости о крестовых походах и вопросах античной истории, организовал изучение самой актуальной, самой современной и политически острой проблемы-истории Октябрьской революции и гражданской войны в России.

Наш семинар был объединен с новым приемом 1925 г., и общими усилиями этот коллектив коммунистов приступил к научной, марксистской разработке истории Великой Октябрьской революции. Семинар историков предыдущего приема (И. Минц, Д. Кин, А. Шестаков, М. Кубанин и др.) занимался изучением истории гражданской войны в России.

В те годы белогвардейцы выпускали горы клеветнической мемуарной литературы и наводняли ими рынок. П. Н. Милюков писал свои книги по истории русской революции. И. В. Гессен в 1922-1930 гг. в Берлине издавал «Архив русской революции». Под влиянием враждебных ленинизму идей находились историки, оставшиеся в России, в том числе и Н. А. Рожков.

Какими же идеями мы руководствовались в своей работе? Если исходить из периодизации некоторых нынешних историографов,

относящих начало ленинского периода в исторической науке к 30-м годам, то, очевидно, мы выходим за рамки ленинского этапа. Между тем мы и тогда изучали историю Октябрьской социалистической революции на базе идей Лунина и идейных установок нашей партии. Ленинская теория империализма, его работы эпохи войны являлись отправными положениями наших исследований. Мы пытались связать ленинскую теорию пролетарской (революции с объективным ходом всего мирового исторического процесса, с русской действительностью; в экономическом развитии страны, в борьбе пролетариата найти секрет, объясняющий неизбежность Великой Октябрьской социалистической революции. Мы сделали попытку противопоставить научное объяснение русской экономики, истории классов русского общества и той политики, которую вели царское и Временное правительство, морю буржуазной клеветы. Вместе с тем в гражданской истории был сделан первый опыт выяснения роли большевистской партии в подготовке и проведении Октябрьской социалистической революции. В результате работы семинара появились два тома «Очерков по истории Октябрьской революции». Обе книжки вышли к десятилетнему юбилею революции. В первой книге рассмотрены три вопроса: влияние войны на экономику России (очерк А. Л. Сидорова); рабочее движение в России в годы империалистической войны (очерк К. Ф. Сидорова); партия в годы империалистической войны (очерк Д. А. Баевского). Д. А. Баевским впервые были использованы важные историко-партийные документы и показана деятельность партии в борьбе за перерастание революции буржуазной в революцию пролетарскую.

Никаких внешних рецензий, кроме обсуждения статей на семинаре, не было. Значительную помощь М. Н. Покровскому в редактировании обоих томов оказал И. И. Минц, который и официально стал уже заместителем М. Н. Покровского по историческому отделению. Это была большая помощь нам, молодым авторам.

Я не буду излагать своих общих выводов. Очень важно напомнить некоторые мысли редактора тома М. Н. Покровского, изложенные им в предисловии. Он указывал, что путь коллективной разработки истории революции-единственно возможный и закономерный, так как прочесть все материалы по истории революции одному человеку «есть вещь абсолютно и ни при каких условиях невозможная». Далее он признавал, что проблемы, стоявшие перед авторами, были абсолютно не разработаны. Таким образом, нам отводилась трудная, но почетная задача пионеров.

Второй том начинается со статьи. Э. Б. Генкиной о Февральской

буржуазно-демократической революции и содержит значительно больше статей, чем первый. Э. Б. Генкина является первым коммунистом-историографом Февральской революции Статья ярко и убедительно показывает разложение царизма и контрреволюционную политику буржуазии. Н. Л. Рубинштейн написал прекрасную статью о внешней политике керенщины и определился как специалист по внешней политике. Второй том оставляет впечатление некоторой неполноты, так как часть авторов-оппозиционеров выбыла.

Сдав свои статьи, Н. Л. Рубинштейн и я в апреле 1927 г. уехали в Германию, где и пробыли весну и вое лето. В Берлине мы привезли к себе на квартиру целый автомобиль книг из университетской библиотеки (его интересовал Брест, меня - немецкое регулирование хозяйства), но, каюсь, мало работали, так как активно использовали рекомендацию Вильгельма Пика поближе ознакомиться с германским коммунистическим движением.

Незабываемое впечатление оставил «Красный Веддинг» в день праздника Первого Мая. Улицы, полные транспарантов, напоминали Москву. Величественную картину представляло юбилейное заседание в честь 76-летия со дня рождения Клары Цеткин, проведенное Центральным Комитетом КПГ под председательством Эрнста Тельмана. Огромный зал «Спортпаллас» был окружен толпой людей, не попавших в зал.

Познакомились мы и с жизнью некоторых немецких партийных ячеек, где безуспешно пытались вести раскольническую деятельность оппозиционеры Рут Фишер и Маслов. Германия оправлялась от послевоенного кризиса, набиралась сил, а немецкие социал-демократы на Кильском партайтаге проповедовали «организованный» капитализм, без кризисов. Упомяну и о визите Н. Л. Рубинштейна к Э. Бернштейну (предлогом являлось издание у нас какой-то работы Бернштейна-надо было написать к ней предисловие).

Я совершил поездку по ряду городов Германии, где еще были колонии русских студентов. В одном из них я встретил «земляка»-сормовича, неизвестно как попавшего в Германию, его надо было спасать от голодухи. Большое количество студентов с Кавказа получало стипендию Советского правительства, но многие из них не собирались возвращаться обратно на Родину, Но вернемся к результатам работы нашего семинара. Выполняя тему «Влияние первой мировой войны на экономику страны», я получил от М. Н. Покровского совет использовать, помимо печатных источников, и архивные материалы. Печатных материалов и правительственных и буржуазных организаций накопилась уйма. Я не стал их все прорабатывать, а поспешил в ленинградские архивы, где и пробыл месяцев шесть. Там я впервые встретился с Б. Д. Романовым, который заведовал

Ленинградским историческим архивом. Он дал мне ряд ценных советов. В помещении Сената находились нужные мне материалы «Особого совещания по обороне». Они были еще не разобраны и не описаны. Приходилось пересматривать тысячи дел, чтобы отобрать необходимые мне журналы этого совещания. Я делил время между работой в архиве и в Публичной библиотеке, где хранились все комплекты ведомственных изданий и издания буржуазных организаций («Известия Центрального военно-промышленного комитета» и др.).

Архив впервые «раскрыл мне тайны правительственной политики и увлек меня. Как ни много материала дает буржуазная пресса, только архив снимает пелену «секретности» с деятельности учреждений, лиц и организаций. Я это сразу же понял, как только ознакомился с журналами «Особого совещания по обороне». В то время еще нельзя было представить масштабы фонда, ценность материалов всякого рода комиссий, бывших при «Особом совещании», и полное количество дел. Только четверть века спустя я до конца оценил значение этого фонда (тетерь это ф. № 369, ЦГВИА) для изучения проблемы экономического развития России и экономической политики правительства. Журналы давали в общем ответ на вопрос: как шло в России создание военного хозяйства в 1915-1917 гг., как протекала экономическая мобилизация страны, какие вопросы правительство ставило и как их решало.

Однако журналы не могли дать исчерпывающего и полного представления по всем вопросам русской экономики, ибо при «Особом совещании» существовали такие специальные организации, как Комиссия Ванкова по снарядам, Химический комитет профессора Ипатьева, Металлургический комитет и ряд других комиссий, в делах которых содержатся исходные и более полные данные. Больше того, влияние буржуазии на деятельность правительственных органов можно понять и правильно оценить, лишь изучив эти материалы в совокупности. На изучение материалов у меня было только около полугода, а чтобы получить устойчивые и проверенные выводы, надо было работать несколько лет. Очутившись в архиве и только частично приобщившись к истине, я очень конкретно представил себе, почему крупные историки затрачивали по 5-7 лет на подготовку своих магистерских и докторских диссертаций. Сейчас число докторов исторических наук быстро растет, но количество разрешенных и исследованных вопросов и соответственно количество ценных книг, которые живут не месяцы и не год, а десятилетия, растет гораздо медленнее.

Прошло около 40 лет со дня начала моей работы в архиве. Архив научил меня трудовой дисциплине, сознанию долга историка и профессиональной ответственности перед коллективом. Там же я понял, что окончательный вывод историка, его суждение

часто требует проработки других, соседних фондов. Неторопливая работа в архиве сопровождается творческим освоением материала, критическим его отбором, о чем часто историк не имеет возможности написать в книге. Так, исследуя вопрос о снабжении русской армии, я понял, что оно шло за счет двух источников-работы отечественной промышленности и иностранных заказов. Но чтобы вынести какое-либо определенное суждение о роли иностранных заказов, надо было решить вопрос об иностранных займах и условиях их размещения. Так вопрос об отношениях России с союзниками, помимо дипломатической и чисто военной стороны, приобрел финансово-экономическую, функцией которой были уже иностранные заказы.

Это заключение привело меня в архив Наркомата финансов. Все документы о займах еще имели государственное оперативное значение. «Международные отношения в эпоху империализма» еще не были изданы. В «Красном архиве» Б. А. Романов напечатал всего несколько документов. Но в Наркомате финансов (валютное управление) меня встретили довольно дружелюбно, и я получил возможность ознакомиться и сделать выписки из основной коллекции документов о займах, которые заключались в военное время. Та часть моей первой работы, которая освещала финансово-экономические отношения России с союзниками, получилась наиболее свежей, аргументированной и интересной именно благодаря этим новым документам. Они убедительно показали рост финансово-экономической зависимости России от союзников и прежде всего от Англии. Если в довоенное время главным кредитором России была Франция, то во время войны центр финансовой зависимости переместился в Англию, ставшую основной экономической силой Антанты. США играли очень небольшую роль в кредитовании России.

Я был очень обрадован и ободрен тем обстоятельством, что в дискуссии с Ванагом об империализме некоторые историки и экономисты по достоинству оценили часть моей работы о займах и ссылались на нее. В этой своей первой и небольшой работе «Влияние империалистической войны на экономику России» я высказал «ряд мыслей, иногда догадок, которые не все были достаточно подтверждены фактическим материалом. Но суммарные оценки, представление о регулировании хозяйства, о характере взаимоотношений между буржуазией и царизмом и т. д. сложились на основе изучения всего материала.

Изучение фактического материала показало мне, что Н. Н. Ванаг ошибается, считая, будто существование самодержавия

принципиально исключает возможность сращивания с буржуазными монополистическими организациями. Некоторые мысли, кратко высказанные мной в этой работе, были развиты и обоснованы, а иногда и опровергнуты много позднее моими учениками (например, К. Н. Тарновским-о государственно-монополистическом капитализме). Некоторые положения я разработал позднее сам (например об иностранных заказах, о связи в развитии кризиса экономики между промышленностью и транспортом).

Затрону еще вопрос об империализме, ибо он являлся, по выражению Покровского, «крыльцом, открывавшим вход в дом», в историю Октябрьской социалистической революции. Оставляя в стороне интересные рассуждения самого Покровского о военно-феодальном и экономическом империализме, перейду прямо к оценке им моей позиции в связи со спорами, которые развернулись уже тогда среди историков и экономистов. Отметив, что взгляды Ронина,-Крицмана на характер русского империализма встретили возражения со стороны экономистов, Покровский продолжал: «В лице тов. А. Сидорова к этим противникам теории Крицмана - Ронина присоединился историк. Тов. А. Сидорову кажется, что зависимость русского капитализма от антантовского, экономическое пленение русских банков было не так велико, как кажется это тт. Ванагу, Ронину и Крицману, что участие «национального» капитала в руководящей головке русского финансового капитализма перед 1914 годом было гораздо значительнее, чем представляют себе эти авторы». Покровский оценил мои выводы как «поправку» к чересчур заостренной схеме Ванага-Крицмана, которая кардинально не меняет основного вывода о том, что «Россия вступила в войну 1914 года как вассал Антанты». Тем не менее, он признал, что мои расчеты «имеют свою цену». В чем их «цена», он не сказал, но (судя по дальнейшему отношению к схеме Ванага) полагал, по-видимому, в том, что вопрос об участии России в войне на стороне Антанты не решался только процентом иностранных капиталов, что, кроме чистой экономики, необходимо еще считаться с политикой и международной обстановкой. В дальнейшем Покровский стал последовательно проводить различие, между экономическим и военно-феодальным империализмом.

Мне было сперва несколько непонятно, почему М. Н. Покровский тратил внимание в моей работе на вопрос, в котором я не мог быть вполне оригинальным, ибо коснулся его походя, и не отметил того нового, что в ней было, а именно разработки вопроса об условиях кредитования царского правительства во время войны союзниками. По-видимому, Покровский счел нужным

выделить общий вопрос об империализме потому, что его ученик занял позицию, отличную от позиции своего учителя. Однако, хотя и в дальнейшем Покровский в принципе солидаризировался с Ванагом, он стал обращать больше внимания на слабые места позиции Ванага и критиковать их.

Тема моей первой самостоятельной работы по социально-экономической истории России стала делом моей жизни. Я специализировался по истории нашей Родины эпохи империализма. Меня заинтересовали и увлекли не только экономические проблемы, связанные с финансовым капиталом, но и весь комплекс вопросов о классовой борьбе и политике правительства в эту эпоху. Этими вопросами я занялся впоследствии.

Уже на стадии изучения архивов и сбора материала происходит процесс критического анализа источников. К сожалению, пишем мы об этом в своих работах мало. Только работая над монографией о финансах, потребовавшей занятий в архивах заново и на более широкой базе, я понял до конца слова М. Н. Покровского, который нам не раз говорил: историк средних способностей бывает специалистом по одной проблеме, в одной области; историк больших способностей и дарования может охватить две проблемы, и только люди выдающегося таланта и работоспособности, такие, как Ключевский и Соловьев, являлись специалистами более чем в двух проблемах. Я целиком согласен с этими словами моего учителя.

К сожалению, в настоящее время историки не работают в архивах так напряженно, как работали ранее. Для специалистов в области всеобщей истории существуют объективные трудности, которые сводят их усилия главным образом к использованию опубликованных за границей источников. Но для специалистов в области отечественной истории этих трудностей нет. Архивы в большинстве случаев к их услугам, однако используются они недостаточно, в результате многие монографии теряют свое научное значение вскоре после выхода в свет. Исторические труды обобщающего характера, если они не основаны на серьезном самостоятельном изучении архивных данных, чаще всего повторяют общие места и быстро устаревают. К сожалению, наша критика в области исторической литературы недостаточно требовательна к источниковедческой базе работ.

Начав работать над экономическими проблемами эпохи империализма, я постепенно отошел от аграрной тематики и приобрел вкус к истории промышленности, к проблемам финансового капитала, к истории рабочего класса. Меня заинтересовали источники данной эпохи по всему комплексу названных вопросов. Порой решение многих «частностей» требует большого труда и длительного времени и может быть выполнено усилиями лишь целого коллектива. Примером этого является изучение проблемы российского империализма.

Вопрос о характере империализма в России и его особенностях, о характере зависимости царской России от иностранного капитала, о природе монополий в русской промышленности, об этапах формирования монополистического капитала и т. д. потребовал большой работы на протяжении нескольких десятилетий. Все эти вопросы были поставлены в работах экономистов и историков 20-х годов. Больше того, они дали на них безапелляционные «окончательные» ответы. В работах С. Л. Ронина, Н. Н. Ванага, Л.Н.Крицмана, Е.Л Грановского и М.Б.Гольмана были высказаны такие суждения, такие окончательные обобщения, которые не выдержали проверки временем и фактами. В наиболее обобщенном виде они сводятся к популярной в 20-х годах мысли, что русский империализм представлял лишь отростки и дополнения финансового капитала крупнейших западноевропейских стран, а русское правительство (Министерство финансов) являлось исполнителем воли финансовой плутократии. Эти историки, взяв за основу некоторые реальные факты, гипертрофировали их. В поле их зрения в первую очередь оказалась проблема удельного веса иностранных капиталов в русской экономике и государственных займах, разрешение которой давало ответ на вопросы о характере зависимости России от иностранного империализма и о взаимоотношениях между правительством и финансовой аристократией. Все эти вопросы разрешались, естественно, на ограниченном количестве изученного материала, содержавшегося в книгах Н. Н. Ванага (о финансовом капитале), С. Л. Ронина (о русских банках), Е. Л. Грановского и М.Б.Гольмана. Авторам этих работ нельзя было отказать в смелости мысли Однако в них обобщался, главным образом, печатный и статистический материал, а также данные прессы. В очень незначительной мере был изучен архивный материал. Больше того, в то время никто не мог сказать, насколько он велик и какой круг вопросов охватывает. Статистико-экономические данные мало связывались с политическими процессами и оценкой различной роли классов. Преобладал чисто экономический анализ, на недостаток которого уже обращал внимание М. Н. Покровский. Стремясь перебросить мостик от экономики к политике, Н. Н Ванаг делал все свои исторические построения на переписке между Коковцовым и Нецлиным (французский банкир). Она указывала лишь на то/что русское правительство в 1906-1908 гг., нуждаясь в деньгах, предоставляло своим кредиторам некоторую информацию о состоянии своего бюджета. Пз этого факта Ванаг делал далеко идущие выводы, которые якобы подтверждали положение о финансовом завоевании России иностранным империализмом, об отсутствии системы российского

империализма и о полном подчинении Министерства финансов банкам.

По другому вопросу-о переходе к монополистическому капиталу в России-тоже были две взаимно исключающие тенденции. Е. Л. Грановский утверждал, что уже во второй половине 90-х годов в России произошла смена свободного капитала монополистическим. Н. Н. Ванаг, наоборот, относил этот процесс . на период после первой русской революции. Так по-разному решался вопрос лицами одной школы и одной, марксистской методологии. В данном случае и тот и другой авторы торопились со своими выводами, не исследовав достаточно конкретный материал.

Итак, опыт наших предшественников учит, что недостаточно одной методологии, чтобы прийти к правильным выводам. Ленин требовал от русских марксистов изучения «всех форм экономического антагонизма в России», детального и подробного изучения истории и «действительности», а не верхоглядства, не вытаскивания отдельных иллюстративных фактиков.

В этой связи еще один пример из близкой мне области: о характере монополий в России и государственно-монополистическом капитализме. Наши выводы о монополиях в промышленности долгое время основывались на ограниченном количестве фактов. «Продуголь», «Продамета»-вот два бесспорных факта. И только за последние годы значительно расширилось изучение отраслей промышленности. Больше того, найдены новые факты о монополиях конца 90-х - начала 900-х годов, которые подтверждают мысль Ленина о том, что кризис 1900-1903 гг. играл в России решающую роль в формировании монополистического капитала. Сейчас доказано, что монополии 1910-1913 гг., даже не носившие еще законченной формы трестов, представляли высшую форму монополий в России.

В 20-х годах по всем этим вопросам развернулась дискуссия на страницах «Вестника Коммунистической академии», в которой основными оппонентами являлись, с одной стороны, Ванаг а с другой, - Грановский и Леонтьев. В заостренном виде спор сводился к вопросу о колонизации или деколонизации страны. На этом уровне шли споры на съезде историков-марксистов в конце 1928 г. Раздавались отдельные осторожные „голоса о том, что концепция Ванага и других пока еще является лишь гипотезой, в ней многое может измениться в связи с дальнейшей работой. Однако голос благоразумия заглушался полемической страстью. Потребовалось провести огромную исследовательскую работу и издать уйму документов, чтобы создать обоснованное марксистско-ленинское представление о русском империализме и о новейшей истории России XX в.

Мое участие в этой дискуссии было скромным. Помимо работы в «Очерках», я опубликовал в «Пролетарской революции» (1928) статью, в которой изложил свое отношение к дискуссии. Я был ближе к точке зрения Грановского, но мне не нравились у него слишком большие уступки Ванагу и неосновательные нападки на М. Н. Покровского. Кроме того, мне пришлось прочитать лекцию по радио из аудитории Свердловского университета. В этой лекции академический вопрос о характере империализма в России связывался с вопросом ленинской теории о возможности победы социализма в одной стране и о «зрелости» русского капитализма в плане создания предпосылок для такого строительства. Если с Грановским и Ванагом мы были тогда политическими единомышленниками, то взгляды Ванага находили многих сторонников среди оппозиционеров. Поэтому проблема российского империализма приобрела большое политическое звучание в связи с борьбой против троцкистов. Я не говорю, что ее следовало непосредственно связывать с внутрипартийной борьбой; может быть, было бы лучше рассматривать ее вполне академически и спокойно. Однако этого не было.

Укрепление в историко-партийной литературе («Краткий курс») взгляда на Россию как полуколонию иностранного империализма повлекло за собой ряд серьезных последствий. В исторической литературе, благодаря «Истории народного хозяйства» П. И. Лященко, стало доминирующим представление о том, что помимо своего полуколониального положения, российский империализм отличается еще военно-феодальным характером. Черты, которые В. И, Ленин относил к царизму, стали рассматриваться как коренная особенность экономического империализма.

До середины 30-х годов я находился в стороне от научной деятельности, так как был на практической партийной работе. Только после решения Центрального Комитета партии и Советского правительства об учебниках по истории я решил вернуться к истории.

В 1936 г. я вновь оказался в Москве, где встретил многих представителей исторической науки во главе с С.В.Бахрушиным, Б.Д.Грековым, Ю. В. Готье, Н. М. Дружининым, В. И. Лебедевым, Г.А.Новицким, В.И.Пичетой, М. Н. Тихомировым и др. Но в целом к этому времени произошла фактически полная замена кадров, много способной молодежи исчезло навсегда.

Директором Института истории и редактором «Историка-марксиста» стал академик Н. М. Лукин (Антонов). Меня направили работать под его начало в журнал. Едва я успел поговорить с ним о делах «Историка-марксиста», как через несколько дней он не вышел на работу. Редактором журнала был назначен академик Ем. Ярославский. Ему пришлось руководить журналом в трудные годы. Тогда мы еще ближе узнали

Ярославского как редактора и человека и стремились всячески ему помочь в его нелегком деле.

Лицо научных кадров постепенно изменялось. Наибольшие потери понесли кадры, окончившие Институт Красной профессуры, значительно больше сохранилось и выдвинулось людей, прошедших в свое время подготовку в РАНИОН (Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук). Среди них почти не было лиц, занимающихся новейшей историей России. Новые кадры, специализировавшиеся в области истории СССР эпохи империализма, пришли в науку из Московского и других университетов после восстановления исторических факультетов. Мне пришлось работать в Университете после возвращения в Москву. Кафедра собрала тогда цвет советской исторической науки, представителей разных поколений. Думаю, об этом напишет кто-либо другой, работавший с момента восстановления истфака. Я был представителем среднего поколения по возрасту и молодого - по опыту работы. Разумеется, с жаром занимался преподавательской работой. Мне хотелось приохотить студентов к изучению излюбленной мною тематики. Но вскоре началась война, задержавшая подготовку специалистов и разработку проблем истории империализма. Интенсивный процесс подготовки кадров, несомненно, начался до войны, но только в послевоенное время удалось сколотить ядро молодежи, начавшей новую полосу изучения эпохи империализма в России. Аналогичный процесс шел и в других университетах, и поэтому совсем не «вдруг» появились кадры историков и экономистов, специализировавшихся в области истории империализма. Это был ответ на назревшие потребности науки.

Что является характерным для этой полосы? Прежде всего стремление изучить более широкий круг отраслей промышленности, чем это было ранее. Потом - известный интерес к характеру монополий. Хотелось бы назвать несколько лиц, с которыми мне пришлось вести эту работу в Москве. Назову прежде всего Г. Н. Голикова и М. Я. Гефтера, окончивших МГУ до войны. Вернувшись с фронта, М. Я. Гефтер провел ряд изысканий о монополиях в области русской металлургии.

Г. Н. Голиков специализировался по истории Октябрьской социалистической революции. П. В. Волобуев углубленно изучал вопросы экономической политики Временного правительства. Таким образом, исследование истории империализма в России было доведено до победы Октябрьской социалистической революции. Из более молодого поколения Т. Д. Крупина специально исследовала вопрос о взаимоотношениях между правительством и монополиями. Ее работа показала полную несостоятельность той точки зрения, что монополии контролировали правительство. В.И.Бовыкин и К. Н. Тарновский доказали как изменялся характер монополий, как наряду с господством синдикатов в промышленности России складывался более высокий тип монополий, переходный к тресту. Эта точка зрения, воспринятая вначале с недоумением, чем далее, тем более встречает поддержку. Монополии в России вовсе не ограничивались только синдикатами.

К. Н. Тарновскому удалось возобновить и оживить интерес к проблеме государственно-монополистического капитализма. По той же проблеме появились новые работы А. П. Погребинского, было проведено полезное обсуждение ее на конференции.

Другие товарищи изучали историю российского империализма в аспекте внешней политики (В. И. Бовыкин, В. А. Емец, И. В. Бестужев) и сделали важные заключения о характере взаимоотношений между царским правительством и его союзниками. Их работы показывают несостоятельность оценки положения России как полуколониальной державы. Группа специалистов в Ленинграде провела большую работу по изучению монополий, издала документы о нефтяных и металлургических монополиях. Их труды являются важной конкретизацией ленинской теории империализма. Нельзя не упомянуть работ Л. Е. Шепелева и И. Ф. Гиндина об акционерных и московских банках. Изучением военной промышленности России занимались еще многие товарищи, в том числе А. П. Погребинский. Написаны исследования о развитии авиационной и автомобильной промышленности, проведены значительные работы по изучению истории финансового капитала в разрезе географическом - Латвия, Северный Кавказ, Дальний Восток, Средняя Азия.

Таким образом, ответы на спорные вопросы истории экономики, возникшие в 20-е годы, теперь в основном даны в работах советских историков и экономистов. Мне представляется, что уже накоплен громадный материал; первоочередной задачей является обобщение накопленных сведений и общая характеристика русского империализма и его особенностей. По-видимому, надо говорить о российском типе империализма.

Усиленное внимание с моей стороны и стороны многих моих единомышленников к экономической стороне российского империализма,

преследовало прежде всего задачу укрепить фундамент исторических знаний о новейшей истории России. Необходимо было глубже, конкретнее вскрыть переплетение первичных форм капитала с наличием передовых форм финансового и промышленного капитала, чтобы сделать неопровержимым положение советских историков о силе и мощи рабочего класса России, свершившего социалистическую революцию. Если изучение роли финансового капитала в области промышленности значительно продвинулось вперед, то изучение аграрного капитализма отстает. Исследований в этой области значительно ' меньше, чем в области промышленности. А связь аграрной Рос- . сии с мировым рынком, оплодотворявшая рост внутреннего на- < копления, совсем не исследуется.

И последние замечания о публикации документов. Я помню первые документы о «Продугле», опубликованные в «Красном архиве»,- это было около 40 лет тому назад. Сейчас опубликованных документов стало больше, и все же это еще слишком мало. В этих целях необходимо иметь журнал, единый журнал для Советского Союза, публикующий документы и статьи источниковедческого характера.

Мы остановились в своем рассказе главным образом на экономической стороне истории русского империализма. Параллельно шло изучение и других аспектов, в особенности, стачечного движения в России.

В силу общеизвестных причин сильно отстала научная разработка историко-партийных вопросов. В настоящее время Институт марксизма-ленинизма работает над созданием многотомного научного труда по истории КПСС. В макете первого тома, с которым мы ознакомились, серьезно разбираются вопросы общественного движения в России и восстанавливаются в исторических правах деятели, которые играли видную роль в русском революционно-общественном движении.

Мы должны помочь историкам партии в разработке политических вопросов истории России XX в. К политическим вопросам я отношу историю государственной надстройки и ее органов (Государственный совет, Государственная дума), а также историю политических партий в широком смысле этого слова. Чтобы воссоздать картину политической борьбы, необходимо создать не только историю буржуазных, но и мелкобуржуазных партий (эсеро-народнических, меньшевиков и др.) .Необходимо разрабатывать историю различных партий и в наших республиках. Тем самым картина классовой борьбы будет показана во всей ее конкретности. Разумеется, это связано с характеристиками разного рода реакционных деятелей. Не нужно этого бояться, ибо вырос наш народ, углубили свои знания кадры его историков. В конкретно-историческом изложении нужно сохранять партийность, а это означает как объективность

изложения фактического материала, так и классовый, марксистский подход к его истолкованию.

Хотя уже прошло около 50 лет со времени победы Великого Октября и история советского общества имеет теперь все преимущества для изучения, но эпоха империализма по-прежнему является «крыльцом», которое ведет в советскую историю, и мы должны знать это «крыльцо» досконально и всесторонне, во всех деталях. Только тогда историк будет уверенно и точно идти от одного периода советской истории к другому.

Невозможно говорить об Институте красной профессуры и М. Н. Покровском, об историках 20-х годов и не сказать хотя бы несколько слов об «Обществе историков-марксистов». Я знал людей, руководивших «Обществом». Направлял его работу, конечно, М. Н. Покровский, а повседневное руководство осуществлял П. Горин, автор интересной книги о Советах в революции 1905 г., молодой и, несомненно, способный историк. Как видно из самого названия «Общество историков-марксистов» как бы проводило водораздел между всей буржуазной наукой и теми, кто стоял на позициях марксизма. «Общество» необходимо было для сплочения молодых сил советской исторической науки и для помощи тем старым историкам, которые стремились перейти на позиции марксизма. Органом «Общества» был журнал «Историк-марксист». Его страницы отобразили путь формирования «советской марксистской науки.

Большую роль в работе «Общества» играли доклады и дискуссии на собраниях «Общества» на Волхонке, 14. Непременным их посетителем был Е. А. Мороховец. Он носил толстовку. Память сохранила его стоявшим, в толстовке, у боковой двери. Одно интересное заседание было посвящено крестьянскому движению в революции 1905 г. Хорошо помню, что Покровскому приходилось отбиваться от своих оппонентов. Он доказывал, что зажиточные слои крестьянства играли в этом движении руководящую роль И. Черномордик, А. Шестаков утверждали, что Покровский ошибается, что основную силу движения представляли бедняцко-середняцкие массы. Правота оппонентов Покровского совершенно ясна теперь - из публикаций документов к 50-летию революции. В районах высокоразвитого капитализма, где были сильны батрацкие элементы, именно они вносили в движение своеобразные формы борьбы.

Другое заседание было посвящено Февральской революции 1917 г. в Петрограде. Докладчиком выступал Я. А. Яковлев. (Доклад его напечатан был, помнится, в «Пролетарской революции».) Дело было в том, что за границей (в Париже) П. Н. Милюков выпустил очередной том своих клеветнических писаний

о русской революции (кажется, «Россия на переломе»). С блестящим анализом и уничтожающей критикой этого произведения выступил М. Н. Покровский. Хорошо помню этот его доклад, блиставший остроумием и непримиримостью к врагу.

В работе «Общества» активное участие принимали и специалисты по всеобщей истории. В тот период всеобщая история сводилась главным образом к истории Запада, ибо востоковеды стояли особняком (они имели свою ассоциацию) и в деятельности «Общества» не принимали активного участия. Правда, «Общество» все же откликалось на наиболее значительные события в востоковедческой науке. Покровский докладывал (специально или попутно, не могу точно сказать) об экспедиции П. К. Козлова в Восточную Азию. Очень высоко ценил Покровский деятельность В. В. Бартольда. Из специалистов всеобщей истории наиболее активны были, несомненно, академик Н. М. Лукин (Антонов) и его молодые ученики. Голос В. П. Волгина почти не раздавался в стенах «Общества», и изучение истории Франции направлялось другими лицами (Г. С. Фридляндом и др.).

Характерно, что, хотя в заседаниях «Общества» и Социалистической академии принимали участие некоторые бывшие меньшевики (П. О. Горин и др.), я не могу вспомнить, чтобы хоть раз там выступал Н. А. Рожков. По-видимому, он был так занят написанием 12-томной «Истории в сравнительно-историческом освещении», что не считал возможным отрываться от работы. На доклады в Социалистической академии часто приходили А. А. Богданов и В. А. Базаров. Богданов оставлял впечатление милого и тихого человека. Он ушел в естествознание, но интересные доклады по общественным вопросам посещал.

Иногда выступали иностранные ученые, например, норвежский министр народного образования историк-марксист проф. Кут. Лет тридцать спустя, на конгрессе в Риме, я напомнил ему о его докладе. Он хорошо помнил свой визит в Советскую Россию и очень тепло отзывался о советских коллегах.

До начала 30-х годов деятельность «Общества» была несомненно полезной и нужной. Потом стало твориться что-то малопонятное. Критическое острие в деятельности «Общества» было повернуто с фронта борьбы с буржуазной наукой на ошибки в рядах самого «Общества». Признавалось, что «Общество» недостаточно борется за чистоту ленинизма. Свидетельством этого является резолюция, написанная, кажется, тов. Ломакиным и опубликованная в «Историке-марксисте». Подоплекой всего, несомненно, было письмо И. В. Сталина в редакцию «Пролетарской революции». После этого письма критике подвергся прежде всего Ем. Ярославский и его «школа», а позднее М. Н. Покровский и его «школа». Молодежь стала указывать Покровскому на некоторые его существенные ошибки и требовала привести его концепцию в более близкое соответствие со взглядами Ленина.

Н. Л. Рубинштейн и я имели неосторожность предложить М. Н. Покровскому «поправить» его четырехтомник по истории России. Сделано это было с самыми лучшими намерениями и с чистой совестью. Результатом было то, что сперва Рубинштейн, а потом и я уехали на практическую работу (он -в Иванове, а я - в Нижний Новгород). У нас не было недовольства этим фактом, да и сам Покровский вскоре заговорил о возвращении своих учеников для работы в области истории.

Некоторые из окружения Покровского (П. О. Горин, Г. С. Фридлянд) старались представить критику отдельных положений Покровского как «крамолу», чем, несомненно, тормозили признание Покровским своих ошибок и их исправление. Между тем стали критиковать ошибки и некоторых помощников Покровского. У Горина обнаружены были слишком большие заимствования из книги Троцкого о революции 1905 г. Горину пришлось уехать, кажется, в Белоруссию. И. И. Минц, замещавший Покровского по Институту красной профессуры, из-за своей «мягкости» был заменен Т. Дубыней, представителем более молодого поколения, прошедшего только через подготовительное отделение Института красной профессуры.

Некоторые члены президиума Социалистической академии «взбунтовались» против М. Н. Покровского, находя его позицию недостаточно самокритичной. Покровский умело защищался. Он сказал, что слишком часто и много заявлял о своих ошибках, в то время как его критики не следуют его доброму примеру. Покровский обратился в Центральный Комитет партии. И. В. Сталин поддержал его.

Авторитет Покровского оставался незыблемым до его смерти. Он сохранил все свои посты и являлся общепризнанным руководителем исторического фронта. Однако «критика снизу» в семинарах, которыми руководил Покровский, продолжалась. В ответах критикам Покровский сделал шаг вперед в исправлении своей исторической концепции. Мне это особенно ясно в связи с историей империализма. Покровский четко заявил, что русская экономика знала империализм капиталистический в ленинском его понимании и военно-феодальный, к которому он, вслед за В. И. Лениным, относил царизм.

В результате письма И. В. Сталина в редакцию «Пролетарской революции» Ем. Ярославскому и историкам, сотрудничавшим с ним (в том числе и мне), пришлось признавать свои ошибки, мнимые и действительные. Однако покаянная волна захватила более широкий круг лиц из учеников и окружения Покровского. Началась критика Н. Н. Ванага, С. А. Пионтковского. В разгаре всех этих событий М. Н. Покровский умер. Он не дожил до той уничтожающей и несправедливой критики в свой адрес, которая началась несколько лет позднее. К сожалению, в этом принимал участие и я, в качестве редактора первого тома

сборника статей «Против исторической концепции М Н. Покровского» (Сборник статей, ч. 1. М-Л , 1939)

Покровскому удалось лишь начать перестройку «русской истории» в историю народов СССР. Между тем развитие советской исторической науки было связано прежде всего с изучением истории народов нашей Родины, стержнем которой являлась история русского народа. Ем Ярославский, хотя и играл крупную роль на историческом фронте, не смог заменить М. Н. Покровского. Его влияние ограничивалось преимущественно историко-партийными вопросами, а освещение этих вопросов определялось точкой зрения, выраженной в «Кратком курсе истории ВКП (б)».

Каковы мои планы на ближайшее время? Ответить на этот простой вопрос не так-то легко. Дело в том, что «текущие дела» отвлекают от давно намеченных планов. Поэтому мои ближайшие планы выходят за хронологические рамки 1964 г., когда я должен сдать VI том «Истории СССР» и когда исполняется 50-летие начала первой мировой войны. Эта дата будет отмечена научной сессией Института истории, на которой я намерен сделать доклад о новых архивных материалах по вопросам, связанным с историей войны. Пока ясно одно, что документы не будут связаны с дипломатической историей войны, а будут посвящены преимущественно вопросам экономическим, внутренней политике правительства и революционному движению. Думаю, что и эти «текущие дела» приблизят меня к выполнению моего давно задуманного плана, еще не нашедшего отражения в планах Института. Я имею в виду написание серьезной монографии по истории русской промышленности за последнее десятилетие перед Октябрьской революцией. Значительная подготовительная работа к этому уже проделана. Мной собран большой архивный материал. Внимание студентов и аспирантов я направляю на исследование малоизученных вопросов. Эта тема - моя стародавняя мечта. Выполнить эту работу тем более необходимо, что за последние годы внимание ученых привлекали вопросы организации хозяйства и экономическая политика буржуазии, а не само развитие крупной капиталистической промышленности, не движение производительных сил. Методологически также важно показать и раскрыть экономические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции в Россией. Многочисленные работы по истории рабочего класса, как правило, даются в отрыве от экономики, промышленности и ее отдельных отраслей. С этой точки зрения работа будет небесполезна:

она тесно свяжет историю пролетариата с историей промышленности.

Наконец, с чисто научной стороны, проблема мне кажется привлекательной и потому, что она хорошо обеспечена источниками. Я имею в виду не только архивные материалы, очень мало использованные, но и изданные, печатные, также мало изученные. Это, прежде всего, материалы промышленных переписей и анкетных обследований: переписи 1900, 1908 гг., обследование 1912 г., промышленная перепись 1918 г. Заняться всеми этими статистико-экономическими источниками мне кажется привлекательной и научно необходимой задачей. Тем более, что я имею по этой теме некоторые «заготовки» не только в форме собранного сырого архивного материала, но и частично написанного текста.

Должен покаяться в своей медлительности. Моя докторская диссертация в основном была посвящена названным мною сюжетам. Вопросы финансовые, окончательно оформленные мной отдельной книгой, занимали в ней очень скромное место. Я рад, что с ними покончено. Весьма возможно, что также придется покончить и с железнодорожным транспортом России, о котором у меня накопился очень интересный материал. Если это случится, то тем самым я расчищу подход к своей главной теме. Конечно, это задержит выполнение основного плана. Но я привык копаться в архивах, разыскивать материал. Кроме того, у меня сложилось представление, что железнодорожный транспорт явился в экономике «ахиллесовой пятой» российского капитализма. Я знаю, что многие товарищи не сочувствуют этим моим мыслям. Следовательно, надо или убедить читателя в справедливости моих гипотез или отказаться от них. Вот почему, быть может, мне нужно будет начать с железнодорожного транспорта.

Редакция любезно предложила мне дать совет молодым ученым-историкам. Пожалуй, этот вопрос является для меня наиболее деликатным. Я бы предпочел, чтобы молодежь, ознакомившись с моим рассказом, сама сделала для себя те выводы, которые она находит полезными. Могу лишь сказать, что мне не нравится в современной проблематике мелкотемье. К сожалению, эта широко распространившаяся болезнь особенно захватила историков национальных республик. Лечить ее должен ВАК, который, на мой взгляд, скорее либерален, чем строг. Важными помощниками ВАКа должны явиться ученые советы на местах, которые могут не принимать к защите некоторые темы. Я не привожу примеров, потому что этот вопрос стал уже достоянием печати.

Мне хочется только дать один совет молодым историкам: по любой теме внимательно, досконально изучать источники. Любая научная работа, написанная на основе архивных источников, является жизненной и необходимой. Она будет и более долговечной.

Выводы и обобщения должны вытекать из изученного материала, а не быть привнесенными в работу «с потолка». Работы молодых ученых-историков должны быть правдивыми, только тогда они и могут считаться научными.

Особенно опасны молодые «плохие» доктора. Они опасны не тем, что написали работы низкого качества, а тем, что эти работы открывают им путь к формированию молодых, начинающих историков. Мне кажется, молодежь нуждается в хороших советах, которые она должна получать на месте.

Хочу посоветовать молодежи не увлекаться такими коллективными работами, в которых теряется индивидуальность автора. Это не значит, что я против коллективных работ вообще. Они необходимы и в большом количестве пишутся советскими историками, но хотелось бы, чтобы было больше коллективных работ-итогов исследования больших проблем. Такие работы сохраняют все свойства индивидуальных исследований, двигающих вперед науку.

М. Н. Покровский призывал нас, когда мы были молоды, учиться у буржуазных историков технике и методике научного исследования. В какой-то мере эта задача стоит и перед нынешней советской молодежью. Только в роли ее учителей должны выступать советские ученые, марксисты-ленинцы. А старшее поколение должно считать своей обязанностью помочь в этом молодым историкам. В данный момент задача повышения уровня научного исследования особенно важна и ответственна для историков советского общества.

Последнее. Необходимо любить науку. История - наука трудоемкая, требующая накопления большого количества фактического материала. Надо стремиться излагать материал и выводы так, чтобы, они были доступны большому количеству читателей. Писать просто, ясно и интересно - большое достоинство историка. Надо стремиться овладеть этим умением.