§29. Антон Семенович Сорокин - «король сибирских писателей».

А.С.Сорокин

• Биографическую справку об Антоне Семеновиче Сорокине см.: Вибе П.П., Михеев А.П., Пугачева Н.М. Омский историко-краеведческий словарь. М, 1994. С. 254-255
• Для понимания культуры важна деятельность не только признанных личностей, но и «чудаков», создававших своеобразие местных «культурных гнезд». Для Западной Сибири – это уникальная фигура А.С.Сорокина
• Текст воспроизводится в сокращении по изданию: Сорокин А.С. Запах родины. Омск, 1984. С.46-49, 222-225

Сорокин оставил богатое литературное наследие. В его архиве было обнаружено около 400 напечатанных и ненапечатанных произведений. Некоторые из них вошли в кн. «Напевы ветра» (Новосибирск, 1967) и «Запах Родины» (Омск, 1984).

Не пойте песен своих.

На Сибирском вечере, когда исполняли свои номера киргизы, зрители иногда вставали и уходили, и с каждым новым исполнителем зрителей уходило все больше и больше, а когда вышел старый балалаечник и начал играть монотонную песню, как будто и веселую, но с каким-то неуловимым заунывным мотивом, звучная в юрте балалайка в большом театре звучала тихо и хрипло, как будто большой театр поглощал всю звучность и чистоту звука, в это время многие стали уходить, а некоторые не могли удержать смеха: заметил это старый знаменитый певец и, не докончив песни, встал и ушел, заметил он, что не нравится его игра, а к этому он не привык, всюду в степи встречал он почет, уважение и внимание. Вышел молодой киргиз и как будто с обидой в голосе, но с обидой скрытой и как будто равнодушно сказал:

— Этой песне, что играл, будет двести лет, старая песня.— Сказал и ушел.
Но мне казалось, что хотел он сказать не это, совсем не это.
— Чему смеетесь, старика аксакала, знаменитого игрока на балалайке обидели, чего смешного, и песня старая, двести лет одно поколение за другим слушало эту песню, это песня Алаша (киргизского народа), а вы чему смеетесь, неразумные?

Мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали. Мы принесли вам самое лучшее, что имели, и вы не оценили.

Мы спели вам песни степи, что Алашу несут радость и успокоение от забот в тяжелые минуты жизни, а вы над нашими радостями посмеялись.— Вот что хотел, наверное, сказать он.

А я вам скажу другое, потому что я знаю вас и не буду так строг. Я знаю, что, заплатив деньги за билет, вы привыкли видеть лучшие драмы хороших артистов, всю свою жизнь отдавших и искалечивших для вашего развлечения, я знаю, что лучшие музыкальные инструменты услаждают ваш слух, я знаю, что лучшие композиторы написали для вас оперы и романсы, и лучшие долгие годы отдали на изучение техники пения, я знаю, что вы пресыщены зрелищем и то, что составляет удовольствие детям первобытной жизни, вы отвернетесь с ненавистью и злобой, так же, как от черствого хлеба, с отвращением отвернется каждый из вас, привыкший по ресторанам пожирать консервы, рябчиков и устриц. Вам нет дела ни до степей, ни до киргиз, и я не удивлюсь тому, что с радостью вы слушали как на том же Сибирском вечере декламировали: «Если вы хотите знать, как влюбляются от сливы», «Был у дяди старый сад, у меня была кузина». Понятно, это возбуждает ваши нервы и направляет жаждущие отдыха мысли на веселые размышления.

А что вам может дать аксакал с большой седой бородой с жалким инструментом—балалайкой, которую можно слышать не далее десяти шагов, когда он хотел играть, то радовался тому, что люди оценили его народ, и всю свою радость своим искусством хотел он передать музыкой вам, но когда стал играть, то сам почувствовал, что изменила ему верная балалайка и потеряла свой певучий голос и теперь как-то жалобно стонет, а певцы почувствовали, что голоса их или напугались стоглазой толпы, или, скованные стенами, звучат тихо, не так, как хотели бы певцы. Они хотели затянуть песню бодрым, веселым, громким голосом, чтобы каждый почувствовал степь широкую, степь привольную, а слова вылетали как будто раненые птички, падали тут же у ног и не летели в даль и тут же у ног бились своими окровавленными крыльями и с жалобным писком умирали.

И вы не слушали, и вы не понимали, и вы не чувствовали, и вину свою не сознавали. Перед каждым сыном степи каждый из вас в неоплатном долгу, и долг этот не заплатить деньгами. Не к вам пришли, по вашему мнению, дикари, к дикарям-хозяевам вы пришли, к вольным сынам степей, вы ехали дни и ночи на железных дорогах, вы навезли машины и понастроили дома, тесноту привезли и хозяев стеснили, так хотя теперь не смейте смеяться и чувствуйте вину свою. Вот что пел вам певец, а вы слушали и не понимали. Он пел варзаман, он оплакивал вольную жизнь Алаша, что никогда не вернется; вот как он пел, а вы хохотали.

— Алайма—Алашь алайма, замана джаи булайма, турюн айтыбь заманен джаксы менеп джеманен, козгагап созюм найма байстап уткен кундерен, есткен бильгенен карелер сойлеб джалаймаджалаунен сабабин алашин беден сурайма сурака эйтыб береин.

Прочитайте несколько раз эти непрерывные слова, и каждый из вас почувствует, что звучат они как похоронный марш Шопена, звучат они как последняя самая искренняя тоска по потерянному, по безвозвратно погибшему, и если сделать эти слова для вас понятными, то не исчезнет скорбная жалоба. Слушайте эту песню на русском языке. — Так ли, киргизский народ, так ли, таково ли время, что если я вам скажу о тяжести жизни нашей и о худом настоящего времени, то это понравится ли вам, о прошлых днях, о том, что слышали, о том, что видели сами, не плачут ли старики. Не спросишь ли, киргизский народ, о чем они плачут, если спросишь, то я скажу, скажу о нашей земле, о, нашей воде, о наших покосах, .о наших долинах, ущельях и горах, о наших озерах и солончаках, о ханах и наших богатырях мужах, о хозяинах и хозяйках, о добрых молодцах и красных девицах, скажу вам все до настоящего времени, какими были прежде и какими стали теперь. А если захотим знать качество нашей степи, то прежде вся она была покрыта зеленой травой—бетеге, боз и джуусан, которые были выше роста баранов, и в этой траве скрывались лисицы и зайцы... Или, быть может, я ошибся, эти слова слишком далеки и не оставляют следа в мозгах ваших, вам хочется только злобно смеяться над этими словами, и, быть может, вашим мозгам более понятны слова «Если вы хотите знать, как влюбляются от сливы. Был у дяди старый сад; у меня была кузина». А до киргиз, до степей, до тоски их—какое нам дело, наши мысли и без того утомились от ненавидимой нами работы, которую делаете вы ради денег, считаете на счетах, подписываете бумаги, составляете деловые письма или чертите планы земельных участков, которые должны быть отрезаны для переселенцев», и вам впредь не услышать то, что хотя немного отвлекает ваши мысли от ваших забот. Если вы хотите знать, как влюбляются от сливы, а слышать песни- стона, песни плача, песни затаенных обид, песни невысказанных жалоб, для вас, культурных людей, неподходящее зрелище. Вот босоножку Айседору Дункан вы с удовольствием будете смотреть, а смотреть босоногого киргиза нет никакого удовольствия—это отвратительное зрелище. Но если бы вы все были культурны настолько, насколько каждый думает о своей культурности, то не исчезала бы старая Сибирь, и не нужно было бы нашу культуру строить на костях и могилах обреченных народов и вы бы, не смеясь, с тоскою в сердце слушали бы лебединые песни киргиз и не говорили бы «Ухожу, нет сил больше выносить», или, зевая, «Ах, как хочется спать. Какая тоска, какая скука». А киргизы доверчиво приехали за десятки верст надумали порадовать вас своими песнями, хотели доставить вам радость и в душе своей думали: «Гордись, киргизские певцы, слава ваша прокатилась так далеко, что даже из большого города вас зовут спеть песни ваши». Хорошо поет жаворонок там, в степи, в выси, на просторе, но жалкой будет его песня в большом высоком каменном доме, поднимут зрители головы свои и увидят маленькую птичку, что бьется о лепные каменные украшения и жалобно пищит, и не поймут, что этот писк—та чудная песня, что поет жаворонок на воле в степи в вышине...—Алайма-алаш замана джай булайма, турюн айтыб заманен джаксы менен джеманен, козгаган созюм унайма басдан уткен кундерен...

Не пойте, киргизский народ, песен своих в больших городах каменных, в городах с тяжелым воздухом, в городах пыльных, не пойте, киргизы, песен своих, песен жалоб и тоски, не пойте, киргизы, песен своих в городах каменных.