Глава VI. Русская историческая наука за рубежом

§6. Особенности профессиональной деятельности историков за рубежом

Осознание "охранительских" начал деятельности за рубежом привело и к изменениям в сугубо профессиональной сфере. Волей-неволей каждый значительный историк ощущал себя носителем традиций, принципов, концептуальных и методологических положений дореволюционной исторической науки. "В Праге мы все жили одной задачей- сохранить вековую традицию русской исторической науки, разрушенную на Родине. "Чтобы свеча не угасла! ". Как мы умели и могли, мы берегли эту драгоценную свечу" - отмечал А. А Кизеветтер.

Изначально передовые представители русского профессорско-преподавательского корпуса, как и большинство деятелей русской эмиграции, осознавала свое пребывание за границей как явление вынужденное, временное, до скорой и быстрой победы над большевиками. Научная эмиграция пыталась максимально извлечь выгоду из создавшегося продолжения для дальнейшей более качественной работы по возвращению на Родину. В определенной мере это стремление совпадало с озабоченностью наиболее передовых политических и общественных деятелей Европы не допустить маргинализации и снижения научного и культурного потенциала русской эмиграции.

Примерно с середины 1920-х гг. для большинства из них приходит осознание того, что надежд на скорое возвращение нет, и вопрос теперь заключался не в том где переждать, а в том, где остаться жить, а может быть и умереть. Именно с этого времени специально для пражской русской профессуры построенный дом начинает горько-иронично называться "братской могилой". К тому времени многие из русских профессоров успели полюбить Прагу, однако в процессе свертывания "русской акции" и закрытия одного за другим русских учреждений перед большинством из них встал вопрос трудоустройства.

До августа 1927 г. из Праги уехало 50 профессоров. Русская профессура очень редко получала место в вузах Чехословакии. Многим научная и культурная жизнь Праги по сравнению с жизнью дореволюционных Москвы и Петрограда, современных других европейских столиц казалась ущербной и провинциальной. Именно с середины 1920-х гг. историки в своей сугубо научной деятельности вынуждены были ориентироваться на связи с зарубежным научным сообществом. Как отмечал А. В. Флоровский уже к середине 1920-х гг. произошло "оседание русских историков" в научных центрах, усилились контакты с местными учеными, наметились формы сотрудничества с научными организациями страны проживания.

Однако заграничное европейское научное сообщество с трудом принимало в свои ряды выходцев из России. Так в Чехословакии с постепенным закрытием большинства русских высших учебных заведений свободных вакансий в национальных университетских центрах не оставалось. Именно этим зачастую и был вызван отъезд в другие страны многих представителей русской профессуры. В Югославии обстановка тоже была не лучше. Так историк В. А. Мошин на рубеже 1920-1930-х гг. сообщал А. В. Флоровскому, что для устройства на службу в университет Королевства СХС необходимо пройти через серьезные испытания: "... Здесь нужно сдавать (кроме нашего государственного и независимо от доктората) особый, так называемый "профессорский экзамен" для обеспечения себе штатной службы"(.

При подготовке этого экзамена Мошину пришлось в несколько месяцев посвятить логике, психологии, педагогике, методике, администрации средней школы, сербскому языку и литературе сербов, хорватов, словенцев.

Известны единичные случаи приглашения русских историков для преподавания в зарубежных высших учебных заведениях. Иногда русские преподаватели приглашались для чтения лекций в пражском Карловом университете (В. Францев, А. Флоровский) . Свободный университет в Брюсселе пригласил профессора А. Экка - специалиста по истории средних веков, университет Вены - Н. Трубецкого, который возглавил кафедру славянской филологии, в школу высших практических исследований во Франции- А. Койре, Г. Гурвич, И. Цупак и т.д. Однако, большинство деятелей русской науки, особенно в первые два десятилетия пребывания за границей, остались за рамками научных сообществ принимающих стран.

Первоначально русское научное сообщество существовало на Западе самостоятельно, без активных контактов с коллегами из научных центров и университетов. Одним из единичных примеров сотрудничества с западными учеными может служить издание в 1932-33 гг. совместной трехтомной русской истории на французском языке. В ее составлении приняли участие Шарль Сеньобос, П. Н. Милюков. А. А. Кизеветтер, Л. Нидерле, В. А. Мякотин, П. Камене, д`Альмеида, генерал Ю. Данилов, Б. Миркин-Гецевич.

Под влиянием жизни в эмиграции постепенно происходили изменения и в самой практике историописания. В первую очередь это было связано с оторванностью от отечественных книгохранилищ и архивов. Зарубежные архивы, допуск в которые для русских историков был затруднен, содержали мало материалов о России. Особенно остро это чувствовалось в Праге. Основной комплекс источников внешнеполитического плана хранился в Вене. Источники, освещавшие внутреннюю жизнь России были буквально наперечет. Долгое время здесь не было даже такого ценнейшего и основополагающего источника по истории России как Полное Собрание Законов Российской империи.

Историки, привыкшие на родине к значительной опоре на источники, вынуждены были переориентироваться на поиск новых источников, зачастую абсолютно неизвестных в прежней их академической деятельности. Преимущественно это были источники, освещавшие историю России с точки зрения ее внешней политики или отражавшие субъективные впечатления иностранцев о русской жизни. Об этом весьма красноречиво свидетельствуют доклады, которые были прочитаны эмигрантскими историками по источниковедческим темам в Русском Историческом Обществе: Б. А. Евреиновым - "Частные архивы на юге Чехии", М. В. Шахматовым - "Вновь найденная челобитная народа царю Алексею Михайловичу", "Русско-балтийские грамоты XV-XVII вв.", "Новые грамоты Доможировского архива ХVII столетия", Е. Ф. Шмурло - "Архив пропаганды ФИДе как источник по русской истории", "Неизданная грамота Петра Великого 1905 г.", П. А. Остроуховым - "Записки шведского офицера о пребывании его в России в начале XVIII столетия", П. Б. Струве - "Иностранные печатные произведения как источник русской истории и руссоведения" и т.д.

Произошло постепенное изменение и в проблематике исследований. Безусловно новой чертой проблематики исследований стало то, что помимо традиционных сюжетов, посвященных освещению жизнедеятельности отдельных лиц русской истории, событий русского прошлого постепенно появляются темы, связанные с историей славянства. Это являлось как определенной благодарностью деятелей науки странам и правительствам Чехословакии и Югославии, приютившим их во время вынужденной эмиграции, так и необходимостью появления научных публикаций в странах пребывания. Об этом также свидетельствуют темы докладов В РИО: В. А. Францева- "О поездке Добровского и Штернберга в Россию в 1792-1793 гг.", Н. Л. Окунева "О фресковой живописи ХIV в. в сербских церквах", "Македонская школа живописи", А. П. Остроухова "Заметки чешского путешественника конца ХYIII в. о хозяйственном положении России", А. В. Флоровского "Чех-декабрист" (из истории чешско-русских отношений) и т.д.

Относительно проблематики исследований за рубежом проявили себя две взаимоисключающие тенденции. Первая, которая обозначилась еще при организации исторического общества. Она состояла в отстраненности исследователей от политических событий последних десятилетий, сохранение точки зрения на события современности как не подлежащие историческому анализу, не могущие стать предметом строгого научного изучения. Отмечалось, что задачей Общества является "объективное изучение прошлого, а потому события "вчерашнего" дня, оценку которых трудно, почти невозможно вести в рамках спокойного, беспристрастного анализа в программу Общества входить не должны". Эта тенденция произрастала из такой важнейшей черты русского дореволюционного научного сообщества как умение и требование к работнику науки разделять политические и научные взгляды. Острота событий заставляла большинство историков отстраняться от анализа недавнего прошлого, дабы не повредить научным выводам политическими симпатиями или антипатиями, субъективным личным участием в некоторых событиях.

В противовес ей выступала другая тенденция, связанная именно с усилением общественно-культурного значения русской исторической науки за рубежом. Насущной необходимостью для самой эмиграции выступала потребность ответить на вопросы, связанные с причинами нынешнего ее положения, истоки которого лежали в событиях ближайших десятилетий. Из широкого спектра возможных ответов на злободневные вопросы произошедшего с Россией, как ни парадоксально, "золотую середину", претендовавшую на известную долю истинности могли дать только строго научные исследования. Таковыми стали работы С. П. Мельгунова и П. Н. Милюкова, посвященные проблемам революционного процесса в России, судьбе Николая II, истокам большевистского переворота, красному террору и другим вопросам.

Именно в Зарубежье русская историческая наука показала свою способность справиться с проблемами любой сложности. Внимание историков было рассредоточено по всему горизонту проблематики исторического прошлого. Об этом свидетельствует как статистика прочитанных докладов в РИО, так и названия работ, издаваемых русскими историками в эмиграции. Так из 83 докладов по истории древнейшему периоду было посвящено 9, допетровской Руси- 17, XYIII в. - 13, XIX в. - 36, ХХ в. - 4. За рубежом выходили как работы посвященные обзорам всей русской истории: Е. Ф. Шмурло, Г. В. Вернадского, С. Г. Пушкарева, так и отдельным проблемам русской истории, общее перечисление которых займет ни один десяток страниц.