Глава I. Теоретико-методологические проблемы историографии

§3. Методологические вопросы изучения историографии. Историографический факт, историографический источник, проблема периодизации исторической науки. Эволюции и революции в науке.

И в силу молодости данной науки и в силу дискретности (прерывности) ее развития методологические вопросы историографии не получили должной разработки, они скорее обозначались от дискуссии к дискуссии, чем разрешались.

Что касается историографического факта, все исследователи отмечают тесную связь историографического и исторического фактов. По образному выражению М.В. Нечкиной, исторический факт является “жилплощадью” для факта историографического. Трудность заключается в том, что сам исторический факт - понятие многозначное. Так, М.А. Барг, говорит о трех уровнях исторического факта: факт-событие, факт, отраженный в историческом источнике (сообщение источника), и факт осмысленный историком (концептуализированный факт). С точки зрения А.М. Сахарова, именно последний, концептуализированный факт и является историографическим фактом. Но, с уточнением и расширением предмета историографии, такая трактовка историографического факта не удовлетворяет историков, ибо историограф имеет дело уже, как правило, с тремя модификациями (уровнями) исторического факта - его интересует к примеру, и научная конференция, и труды этой конференции, и ее осмысление в авторских работах. Все это имеет отношение к истории исторической науки. В последнее время мы наблюдаем широкое понимание историографического факта как любого факта, несущего информацию по истории науки. В историографической практике, где по-прежнему акцент делается на анализе концепции, сложилась модель своеобразной классификации историографических фактов - выделяются главные факты, позволяющие реконструировать концепцию (это, прежде всего труды историков), и факты, помогающие воссоздать образ историка, контекст создания труда, ценности эпохи и т.д. (это чаще всего - неконцептуализированные исторические факты - Сахаров А.М.). А.М. Сахаров, к примеру, считал основным историографическим фактом историографическую концепцию, и полагал, что “это - факт-абстракция, добытый путем мышления, факт, который не совпадает с источником. Он не представляет собой нечто чувственно осязаемое.

В.И. Дурновцев понимает историографический факт как “событие, явление или процесс объективной действительности, сведения историографического содержания о котором зафиксированы в источнике, оценены в зависимости от поставленной проблемы, научно обработаны, и получили значение научно-исторического знания, будучи включенными в систему закономерных историографических связей.

Как происходит трансформация исторического факта в историографический? Каким образом он включается в систему историографических связей?

Определенная неясность в трактовке историографического факта проецируется и на историографический источник. В литературе была высказана мысль о единстве, совпадении историографического факта и историографического источника. С точки зрения С.О. Шмидта, как и М.В. Нечкиной, “историографические факты, т.е. объекты исследований, зачастую являются одновременно и основным источником для исследователя, т.е. основным источником познания историографических фактов (например, печатные и рукописные труды историков)”.

Само утверждение о смещении объектов исследования и источников их познания не вызвало особых возражений в литературе, но дальнейшая логика развития “историографического источниковедения” обозначила новые противоречия в таком тандеме. Историки обратили внимание на существование так называемого “доисточника”, термине, применимом, по Шмидту, к историографическому памятнику на той стадии, когда они еще не стали объектами исследования. Естественно, встает вопрос - при каких обстоятельствах исторический источник приобретает статус историографического? Полагаем, что традиционный исторический источник, вовлеченный в процесс историографического анализа приобретает новый статус - статус историографического источника.

Плодотворной представляется мысль С.В. Чиркова о подходе к источнику с учетом науковедческого принципа трехаспектности науки, “согласно которому в любом научном явлении, нужно помимо предметной стороны (в данном случае - развития исторической мысли видеть стороны социальные и индивидуально-психологическую) имеется в виду - психология творца науки”.

Необходимо напомнить, что периодизация - это не только и не столько дань академизму. Любую периодизацию можно рассматривать как необходимый инструмент познания целостного явления. Но в то же время, любая периодизация условна, что вытекает не только из особенностей объекта исследования, но и особенностей мышления - “изображение движения мысли есть всегда огрубление, омертвление, и не только мыслью, но и ощущением и не только движения, но и всякого понятия”.

В современной учебной литературе представлено несколько периодизацийисторической науки в основу которых положены различные критерии.Руководствуясь критерием характера знания историки науки выделяют донаучный и научный периоды ее развития. Такая точка зрения находит отражение в композиции ряда учебников по историографии - до XVIII века - говорят об исторических знаниях или “знаниях в донаучный период”, рубеж XVII-XVIII веков рассматривается как рубеж превращения исторических знаний в историческую науку. Представляется, что такая периодизация отдает дань позитивизму, когда проводится жесткая демаркационная линия между наукой и ненаукой, демонстрирует отсутствие историзма. В самом деле, почему любое произведение написанное до XVIII века - не наука (например Аристотель), а любое произведение доцента ХХ века - наука?

Очевидно в данном случае - речь идет о разных моделях-образах науки и научного исследования. В таком случае, логичнее говорить о классификации науки в соответствии с определенными образами науки. Но эта дефиниция нуждается в дополнительном исследовании. Весьма любопытно, что и в середине ХХ века советские историографы выделяли два периода развития исторической мысли: “период домарксистский, донаучный, когда история, несмотря на свои отдельные достижения, еще не стала подлинной наукой, и на период марксистский, научный, когда в середине XIX века основоположники марксизма - К. Маркс и Ф. Энгельс создали свою научную теорию и сформулировали основные положения в области исторической науки”. И несмотря на то, что тезис о донаучном периоде отечественной историографии вызвал возражения, которые прозвучали сразу же после выхода первого тома “Очерков по истории исторической науки в СССР”, он оказался удивительно живучим, правда его хронологический ареал был несколько сужен.

Но пожалуй, наиболее эффективным критерием периодизации является периодизация по методологии истории, так как именно методология истории существенным образом помогает организовать историку ту самую “сложную картину мира”, которую мы называем реконструкцией исторического процесса. Напомним, что этот критерий периодизации был блестяще осмыслен П.Н. Милюковым в его работе “Главные течения русской исторической мысли”.

При этом исторический процесс рассматривался как Божественное предначертание, он имел начало (появление первой пары людей) и конец (Апокалипсис). В средневековой историографии историческое время рассматривалось как прямолинейное. Причинность исторических событий носила вертикальный характер (от Бога- к человеку). Тем самым мыслитель неосознанно - интуитивно символично в осознании истории воспроизводил крест, три конца которого уходили в сферу божественного.

Как считал М.А. Барг, применительно к средневековой историографии, “священная история это вовсе не поток, а совокупность моментов в которых провидению угодно было “раскрыть” божественный смысл исторических судеб человечества. Иначе говоря, речь идет об одной единственной человеческой истории, но которая, во-первых развертывается в двух планах: в смысловом (в сфере небесной) и в событийном (“деяния”) и, во-вторых, состоит из двух родов принципиально отличных деяний - человеческих и “божественных” (хотя и над первыми - “воля божья” - вечно витающая и проявляющая себя сила)”.

В отечественной традиции в рамках провиденциализма уже с XVI в. можно говорить о прагматическом подходе к историческому процессу, когда в трактовке его на первый план выступает принцип полезности и целесообразности. Наряду с “Божественным предопределением” становится все более очевиден интерес к человеку и его психологии.

Такая картина мира не только вносила изменения в проблематику историописания, но и задавала новые жанры (историческая повесть), где причинность исторического процесса все чаще перемещается в поле человеческой психологии, человеческих страстей. Хотя, сразу заметим, что новое понимание человека и его характера начинает слагаться в произведениях ХVII в. Период Смуты, новый быстро меняющийся социальный опыт оттесняет теологическую точку зрения на исторический процесс, акцентируя прагматическое его толкование. Д.С. Лихачев отмечает как новое явление данного периода- интерес к интерпретации событий, а не к их фиксации, интерес к человеческому характеру и новым к нему отношением.

В это время разум сильно потеснил Бога и даже встал рядом с ним. Определяющая роль разума отныне признается не только в познании, но и деятельности людей. В рамках рационализма утверждалась мысль о естественном развитии исторического процесса, об активном участии человека (прежде всего венценосца) в этом процессе. Активная личность может построить разумное общество, обязательным условием чего является просвещение. Не случайно, в это время мы видим попытки рассмотреть исторический процесс как “умопросвясчение”, следствием чего можно считать назидательность, нравоучительность, характерную для исторических сочинений. (“История - чертеж для мореплавателя, руководство для политика”). Главной действующей фигурой выступает монарх, а история России представляется как история монархии.

Основной момент этой рефлективной истории отличается от принципов как предшествующего рационализма, так и следовавшего за ним позитивизма. При написании “всеобщей истории”, историк, по Гегелю, подходит к обработке исторического материала “со своим духом, отличающимся от духа содержания этого материала”. Гегель обращает внимание на те принципы, которые должен для себя выработать автор и в связи с этим пишет, что история “которая задается целью дать обзор продолжительных периодов или всей всемирной истории должна в самом деле отказаться от индивидуального изображения действительности и прибегать к сокращенному изложению путем применения абстракций - это сокращение производится не только в том смысле, что пропускаются события и действия, но и в том смысле, что мысль резюмирует богатое содержание.

Молодые интеллектуалы России тридцатых-сороковых годов зачитывали Гегеля до дыр. Так, С.М. Соловьев вспоминал: “Гегель кружил нам всем голову, хотя очень немногие читали самого Гегеля. Пользовались им из лекций молодых профессоров. И моя голова работала постоянно; схватив несколько фактов я уже строил из них целое здание… “Философия истории” произвела на меня сильное впечатление”. Человек из другого общественного лагеря А.И. Герцен практически то же самое напишет в своей знаменитой книге “Былое и думы”: “Все ничтожнейшие брошюры, выходившие в Берлине и других губернских и уездных городах немецкой философии, где только упоминалось о Гегеле выписывались, зачитывались до дыр, до пятен, до падения листов в несколько дней… Люди, любившие друг друга расходились на целые недели не согласившись в определении “перехватывающего духа”, принимали за обиды мнения об “абсолютной личности” и о ее “по-себе-бытии”.

Уже в творчестве С.М. Соловьева ощущаются попытки соединения гегельянства с позитивизмом. Позитивизм как философское течение возник еще в первой половине XIX века. Его создателями были Огюст Конт во Франции и Джон Стюарт Милль в Англии, но широкое распространение позитивизм получает во второй половине XIX столетия благодаря трудам Г. Спенсера и И. Тэна. Если рационализм, с которым связано становление исторического знания как знания научного свойственен Новому времени с его эмансипацией человеческой личности, стремлением к всеобъемлющему научному знанию, гармонизирующему картину мира, то позитивизм с его девизом “savoir pour prevoir, prevoir pour prevenir” (знать, чтобы предвидеть, предвидеть чтобы предотвратить) характерен уже для новейшего времени с его прагматизмом, невниманием к человеческой личности, господством технократических ориентиров.

3. Тождество истории и социологии с науками естественными. Историки, переживая комплекс неполноценности перед точными и естественными науками стремятся уподобить историю этим наукам. И если рационалисты рассматривали историю как собрание нравоучительных примеров, то позитивисты искали в ней закономерности. В позитивизме исследование четко делится на две части, четко следующие друг за другом: реконструкция фактов и установление закономерностей. Законы устанавливаются путем обобщения этих фактов каждый из которых рассматривается как изолированный от других и независимый от позиции исследователя.

4. Идея эволюционизма. Прогресс общества - это медленное развитие от простого к сложному, от однородного к неоднородному.

При этом историки мыслили исторический процесс как “эволюционные ряды твердого очертания, каковы - право, хозяйство, государственная и общественная организация, культура. У В.О. Ключевского это проявлялось в теории факторов, им были названы три основные силы исторического процесса - личность, общество, природа. “Каждая из этих сил, - по В.О. Ключевскому, - вносит в состав общежития свой запас элементов и связей, в которых проявляется ее деятельность и которыми завязываются и держатся людские союзы”.

“Элементы” общежития, в свою очередь разделяются им на физиологические (пол, возраст, кровное родство), экономические (труд, капитал, кредит, юридические и политические (власть, закон, право, обязанности), духовные (религия, наука, искусство, нравственное чувство). Механизм действия этих элементов представлялся В.О. Ключевскому в их различном сочетании. Но самыми мощными двигателями человеческого развития, по В.О. Ключевскому, являются “умственный труд и нравственный подвиг”.

П.Н. Милюков полагал, что история подобна другим наукам и должна найти законы явлений и отыскать в этих явлениях “известную правильность”. Исторический процесс, по П.Н. Милюкову, как и у В.О. Ключевского, многофакторный, в нем он различает действие среды, экономики, личности и государства. “Выделять какую-либо причину мы можем, - замечает П.Н. Милюков, - только для удобства исследования; в мире нет отдельно действующих причин, а есть “только сложные равнодействующие”, объяснение которых “составляет последнюю задачу науки”.

С середины 1890-х гг. позитивистская парадигма переживает теоретико-методологический кризис, отражающий внутренние тенденции развития научного знания конца XIX-начала ХХ вв. Сущность кризиса связана с формированием нового релятивистского взгляда на мир, получившего свое выражение в науке в третьей научной революции, и прежде всего с успехами физики. Экстенсивный путь развития исторического знания за счет введения в научный оборот новых источников оказался практически исчерпанным. Наконец, сама социальная реальность начала ХХ века сминала идею прогресса, усиливала настроения скепсиса внутри научного сообщества.

В конце XIX - начале ХХ века почти одновременно начинают распространяться методологические воззрения неокантианства и марксизма.

Основатели баденской школы неокантианства В. Виндельбанд и Г. Риккерт для обозначения номотетических наук использовали название “естествознание” или “наука о природе”, а для обозначения сферы применения идеографического метода - “история” и “науки о культуре”. Эти названия нельзя отождествлять с традиционным естествознанием и с традиционной историей - имеются лишь методы, а не конкретные предметы области их применения. Природа и история, говорил Г. Риккерт, это “не две различные реальности, но одна и та же действительность, рассматриваемая с двух сторон различных точек зрения”.

Современная философская интерпретация неокантианства настаивает на мысли, что для них (неокантианцев) понятия “природа” и “история” ничего общего не имеют не только с традиционно существующими сферами научного знания, но и с теми областями действительности, которые считались предметными областями той или иной науки.

Описание фактов призвано вызволить из плена времени все то, что делает факт “заложником вечности”. Такое описание и отвечает требованию индивидуализации.

В отечественной исторической традиции наиболее последовательно идеи неокантианства разрабатывал А.С. Лаппо-Данилевский, который начинал как позитивист, и, как полагают многие исследователи, с конца 1890-х годов упорно и целенаправленно двигался к новой, неокантианской парадигме. Понятие “мирового целого”, - одно из основных понятий в рассуждении Лаппо-Данилевского об объекте исторического познания. Для него этот объект - всеединое человечество, вычленяется историком из мирового целого. Само “мировое целое” не конструируется как эпистемологическая категория. Лаппо-Данилевский писал о восприятии человеческим сознанием “мирового целого” как о единственно возможном: историк представляет действительность в виде единого целого. Как видим, Лаппо-Данилевский начинал исследование с анализа восприятия действительности субъектом познания. Неокантианство переносит акценты в методологии истории (если раньше историки рассматривали “движущие силы исторического процесса” как основной вопрос методологии, то теперь в центре внимания встал вопрос познания этого процесса). “Мировое целое” - это предельное понятие. Историк вычленяет объект своего исследования - человечество как часть “мирового целого”, наделенное сознанием, и, в качестве такового, воздействующее на “мировое целое”.

Характерно, что этот материалистический искус прошли многие молодые историки в 80-90-е годы XIX века (П.Н. Милюков, М.М. Ковалевский, Н.И. Кареев, А.С. Лаппо-Данилевский), хотя в дальнейшем некоторые из названных историков этот факт отрицали. Большая роль в распространении материалистического понимания истории принадлежит Г.В. Плеханову. Принципиально о своих марксистских позициях заявили два профессиональных историка: М.Н. Покровский и Н.А. Рожков. Что касается последнего, то его марксистские взгляды оспариваются современными историографами.

К концу XIX века, появляется термин “революция в науке”, который означает отрицание прежней парадигмы, формирование принципиально иной картины мира, где на первый план выступает не идея преемственности и традиции, а что-то принципиально новое. Во второй половине ХХ века эта тема получает мощную проработку в американском науковедении, в частности, в работах Т. Куна, где этапу “нормальной науки” противопоставляется “научная революция”.

Задача “нормальной науки” состоит в выявлении познавательного потенциала, заложенного в новых идеях, определяющих видение реальности и способов ее постижения. Т. Кун отмечает, что ни одна теория не в состоянии решить в данный момент всех проблем, которые перед ней стоят. “Нормальная наука” всегда существует в условиях определенной интеллектуальной напряженности. Но рано или поздно в научном познании возникают кризисные явления, связанные с появлением новых данных, которые в рамках принятой парадигмы рассматриваются как аномалии. Возникшая ситуация разрешается появлением в конце концов новой парадигмы. В результате “в науке происходит подлинная революция. И вновь складывается условия для функционирования “нормальной науки”.

Подход к истории науки с точки зрения стадиальных циклов, свойственный Куну был важным шагом навстречу конкретно-историческому материалу. Другим шагом Т. Кун считал принятие иерархического характера структуры научного сообщества. Уровнями научного сообщества Т. Кун считал следующие: - А) наиболее глобальное - сообщество всех представителей естественных наук. б) Следующий уровень - сообщества основных профессиональных групп - физиков, химиков, биологов, астрономов и т.д. в) далее следуют отдельные группы специалистов внутри отдельной большой науки - например внутри химии - органическая химия, химия белков; г) наконец, на самом элементарном уровне представлены группы специалистов разрабатывающие достаточно узкий вопрос - например в биологии - проблема бактериофагов). Эти последние привлекают особый интерес Т.Куна. поскольку именно в рамках таких узких групп формируются парадигмы. “Сообщества данного вида - по Куну - это те элементарные структуры, которые в настоящей книге представлены как основатели и зодчие научного знания”.

“Разделение труда в науке плюс циклическая смена нормальных периодов и научных революций- вот те определяющие факторы, которыми руководствуется Т. Кун, соотнося свою теорию с историей науки”. В отечественной историографии науки мы наблюдаем примерки куновской теории. Так, применительно к истории биологической науки С.Р. Микулинский дает следующую схему.

Схема С.Р. Микулинского

Но наступают такие периоды в развитии парадигмы, когда разрушается гармоническое единство между ее составляющими “этажами”. И, как результат такого состояния - “пробуксовка” в решении новых проблем. Состояние разрыва, разбалансированности прежней парадигмы и переход к новой может рассматриваться как революционный путь развития науки.

В качестве примера попытаемся проследить этот процесс в отечественной историографии первой четверти XIX в. В творчестве выдающегося русского историка, блистательного пера России, Н.М. Карамзина, мы находим отражение слабости прежней рационалистической парадигмы. Как человек талантливый, в своей “Истории Государства Российского” Карамзин воплотил не только лучшие достижения прежней историографической традиции, но и обозначил ее слабости.

Политическая идея Карамзина после войны 1812 года (а его первые тома “Истории…” выходят уже после победы над Наполеоном) не устраивает молодых интеллектуалов из его ближайшего окружения. Идее самодержавия они противопоставляют идею народности. Сам себя Карамзин называл человеком XVIII века, ценности этого века воплотились в философском осмыслении русского исторического процесса. Карамзин - сторонник позднего Просвещения, нравственно-назидательного, прагматического подхода к истории, поиски европейской философской мысли начала XIX века не отражаются в его работе. Отсюда и критика Карамзина за отсутствие философии истории. И, наконец, Карамзин обозначил еще одну важную проблему для последующего развития историописания - проблему источниковой техники. Как человек, безусловно, честный в своем творчестве (вспомним пушкинское определение “История Карамзина - подвиг честного человека”). Карамзин не мог отбросить те материалы, те выписки из источников, которые не “ложились” в текст его произведения, он отправил их в свои знаменитые “Примечания”, которые составили треть объема его двенадцатитомного труда. Решить, по крайней мере, две последних проблемы возможно было только на принципиально иной методологической основе, в рамках иной парадигмы.

К концу 1970-началу 1980-х гг. бум интереса научным революциям спал, да и сам термин “научная революция” стал встречаться все реже и реже в трудах исследователей, а если и упоминается, то разрушительная функция научной революции ставится под вопрос. Наиболее важной для исторической науки стала считаться созидательная функция. Возникновение нового знания не влечет разрушения “старого” поскольку “прошлое не утрачивает свое своеобразие и не поглощается настоящим”.

Кризис теории Куна создал новую ситуацию в историко-научных исследованиях. Своеобразной реакцией на куновскую модель науки является так называемая ситуативная историография -case stadies (кейс-стадис) .

Отличительной чертой кейс стадис, как замечает Г.П. Мягков, является прямой отказ от кумулятивистских, линейных моделей развития науки; “ставится задача понять прошлое событие не как вписывающееся в единый ряд развития, не как обладающее какими-то общими с другими событиями чертами, а как неповторимое, невоспроизводимое в других условиях”.