Глава III. Московская школа русских историков в конце XIX - начале ХХ веков

§2. Межшкольные коммуникации

В рамках традиционных функциональных школ этого периода - московской и петербургской - нельзя не обратить внимания на стремление их участников к освоению достижений своих научных партнеров, к преодолению заданной традицией демаркационной линией между школами, стремление к синтезу, отражающее внутренние тенденции развития историографии, что находило отражение, кстати, и в проектах совместной организационной деятельности (забегая вперед, отметим, один из проектов Исторического общества при Санкт-Петербургском университете, который предполагал совместную библиографическую деятельность с москвичами, где Милюкову отводилась главная координирующая роль).

Обращение к эпистолярным источникам, а также к многочисленным рецензиям позволяет зафиксировать обширный материал, свидетельствующий об интенсивном общении и взаимном интересе молодых москвичей и петербуржцев, что на наш взгляд подтверждает гипотезу В. А. Муравьева о “новой волне” историков, которая “значительно расширила проблематику исторического изучения за счет экономической, социальной и культурной истории”. Научная ситуация, характеризуемая осознанной направленностью на возможности исторического синтеза, не только увеличивала интерес друг к другу молодых москвичей и петербуржцев, но и способствовала складыванию особого типа научного сообщества, называемого в современном науковедении “невидимым колледжем”. Особенно отчетливо это заметно в творчестве П. Н. Милюкова и А. С. Лаппо-Данилевского (перекличка проблематики, заход в пограничные поля исследований друг друга) . Сближение проявляется и в выражении личных симпатий, в переписке молодые люди отбрасывают “многоуважение”, которое неприемлемо к лицам, “относящимся дружественно”.

О добрых отношениях свидетельствуют и хлопоты Лаппо-Данилевского “по собственному почину” о печатании диссертации П. Н. Милюкова. Но основная миссия в этом деле, конечно же, падает на Платонова. Историки делятся своими размышлениями и сомнениями по поводу своих диссертационных исследований, дают характеристики мэтрам историографии и своим молодым собратьям по профессии.

В наибольшей степени сближению способствовала работа Милюкова над рецензией на книгу Лаппо-Данилевского, с которой он познакомился еще до того, как был назначен ее официальным рецензентом. “Книга Данилевского мне очень понравилась: я готов признать, что выражается он часто очень неумело и туманно, но не согласен, что можно было бы книгу сократить страниц на 200: ведь он, в сущности, слишком мало и так раскрывает свой материал... и тема, и материал выбраны очень удачно, и в общем, если выкинуть некоторые вступления из проблем ХVII в. и некоторые части последней главы, - он совладал с темой и дал много совсем нового и важного (особенно относительно раскладки и взимания) , - сообщает Милюков Платонову.

Милюков терпимее относится к “туманностям” Лаппо-Данилевского, его творческому теоретическому своеобразию, ему импонировали, как заметит он позже, “широта и отвлеченность” Лаппо-Данилевского, а также его независимость от основного течения возглавляемого Платоновым петербургского кружка молодых историков.

И хотя работа над рецензией затягивает написание собственной диссертации, Милюков с головой уходит в новую, но близкую ему хронологически и содержательно тему финансовой истории Московского государства ХVII века, знакомится с источниками, ...”.

В конечном итоге, милюковская рецензия вылилась в монографию.

Платонов позже напишет, что данная работа Милюкова имела самостоятельное научное значение и “что она сама по себе могла доставить автору ученую степень магистра”. Энтузиазм и научная страстность Милюкова в деле написания рецензии не только и не столько результат подогретого научного самолюбия (вспомним, что по этому поводу П. Г. Виноградов писал из Парижа: “Поздравляю с назначением от Академии. Это большая честь для молодого ученого”) , сколько особенностей натуры исследователя и даже определенной схожести его с Лаппо-Данилевским. Поражает удивительная общность исследовательских интересов и подходов двух историков - почти одновременно с конца 1880-х годов они начинают работать над вопросами финансовой и экономической истории России в близких хронологически эпохах, почти одновременно провозглашают отказ от повествовательной истории и почти одновременно начинают работать над проблемами русской историографии, истории русской культуры и истории права, не говоря уже об увлечениях археологией, музыкой, литературой. В этих широких профессиональных и культурных ориентациях обнаруживается стремление к целостному рассмотрению определенных аспектов гуманитарной культуры. Историков сближает стремление к совершенству, к максимальной научной и человеческой самореализации, к полноте истины. В этом стремлении общность двух историков - “...изучать явления без всяких предубеждений”, когда “душа рвется на простор, хотя и прикована тяжелыми цепями к миру конкретных представлений...”. Монография Лаппо-Данилевского была интересна для Милюкова близостью к тем проблемам, которыми он сам занимался, “ибо исследование финансовой системы Московского государства давало возможность раскрыть истоки многих экономических явлений и процессов, характерных для экономической жизни России в начале ХVIII в.”. Напомним, что диссертационное сочинение самого Милюкова содержало ряд экскурсов в экономическую и финансовую истории ХVII в. Наряду с близостью темы наблюдаются и различия подходов, они обозначены в монографии Н. Г. Думовой. Лаппо-Данилевский рассматривал Московское государство как наиболее специфическое явление русской национальной истории, как известный государственный тип. Милюков же решительно возражал против такого предустановленного типа русского исторического развития. “Следя за единством типа, историк рискует пропустить главное, что подлежит историческому изучению - разнообразие, сложность и подвижность исторического процесса”.

Милюков подверг критике по крайней мере два тезиса Лаппо-Данилевского. Во-первых, за то, что он не изучал финансовую систему в целом. А только проблему прямого налогообложения, в то же время далеко выходя за рамки заявленной темы; во-вторых, отметил противоречивость изложения, связанную с тем что однообразная схема Лаппо-Данилевского не соответствовала излагаемому им материалу. “Потребность отыскивать общий смысл в изучаемых детальных явлениях, составляет, конечно одну из самых симпатичных сторон исследования автора, но, к сожалению, его общие точки зрения не всегда стоят в органической связи с деталями исследования, не вытекая непосредственно из материала.

Но несмотря на выделенные нами разночтения, представители новой генерации историков осознают меняющуюся ситуацию в науке, которая по-новому ставила проблему синтеза исторического знания и, как отмечает О. М. Медушевская, в дальнейшем привела к рождению новой парадигмы, в центре которой “взаимосвязь человечества и мирового целого, осознанное и целенаправленное взаимодействие”. Одновременно, автор спорных вопросов настаивает на необходимости рассмотрения системы налогообложения в контексте эволюционного развития ее институтов. Как видим, Милюков критиковал Лаппо-Данилевского за недостаточное увязывание общих точек зрения с конкретным материалом и относил петербургского историка к историко-юридической школе.

Общность исследовательской ситуации приводила к некоторым общим сложностям. Рискнем провести параллель - замечания Милюкова на книгу Лаппо-Данилевского имеют несомненное сходство с упреками, полученными им самим годом позже от Ключевского в отзыве на диссертацию. Едва ли Милюков, отмечавший как недостаток работы Лаппо-Данилевского “туманность выражений”, слишком малое раскрытие материала, ожидал услышать от Ключевского в свой адрес упреки в отсутствие прямого и отчетливого ответа на главный вопрос диссертации, утонченно-ироническую характеристику - “ваша книга более нуждается в комментариях, чем в возражениях”.

Москвич П. Н. Милюков воспринимается молодыми петербуржцами как носитель новых тенденций, расширяющих горизонты и возможности исторической науки на рубеже XIX-XX века. “Что за симпатичный человек! Со всеми хорошими свойствами московского радушия и благородной простоты отношений, - пишет в своих воспоминаниях Е. Ф. Шмурло, - прекрасный работник, он много знает, на нем видна хорошая школа; 30 лет, а он знает столько, сколько не узнаю я в 40; методол[огические] системы все это ему не чуждо. Приказы, Варяжский вопрос, историография - вы чувствуете, что это не нахватано, а прочувствовано, продуманно, и споры с ним - это не ложку облизать. Он и философию нюхал, и во всеобщей истории не незнайка. Лето провел в Италии, занимался искусством - мы в этой области во многом сошлись с ним - большие способности к языкам, владеет немецким, французским и литературным английским, учится шведскому - и при всем - бездна молодости, жизни, энергии и самой симпатичной простоты отношений”.

Теплые отношения у Милюкова завязываются и с другими петербуржцами, что, в частности, находит подтверждение в переписке между ним и С. Ф. Платоновым, которая приходится на 1886 -1890-е гг., особенно интенсивно (52 письма) она велась с по с 1890 по 1892 гг., когда, как пишет Милюков в “Воспоминаниях”: “.. Платонов оказал мне большую услугу, устроив ее печатание (диссертации- В. К.) в “Журнале Министерства Народного просвещения”, куда иначе я, конечно, не мог проникнуть”. Совместная работа сближает историков. С полным основанием Милюков называет Платонова “повивальной бабкой” по отношению к своему новорожденному (труду - В. К.) . С Платоновым он делится и своими драматическими переживаниями по поводу нескладывающейся профессорской карьеры, с надеждами поправить ее путем защиты докторской диссертации, обсуждает некоторые источниковые проблемы, связанные с публикацией “Дворовых тетрадей”. И уже в конце жизни, в 1933 г., он откликнется на смерть Платонова и напишет, что он лично имел не один случай убедиться в сердечной теплоте своего старого петербургского коллеги, которого считал представителем петербургской школы. В этой же статье Милюков подведет итоги своим наблюдениям по поводу особенностей петербургской и московской школ историков, разведет их по размещению архивов, проблематике, общей культурной атмосфере и даже по типу личности историка: С. Ф. Платонова, “столичную штучку”, он противопоставляет широкой натуре А. А. Кизеветтера.

Таким образом, межшкольные коммуникации связаны не столько с признанием авторитета лидеров двух школ (хотя оговоримся, для Платонова авторитет Ключевского значил очень много) , сколько, со складыванием общей исследовательской программы, отвечающей потребностям синтеза исторического знания, попытками наладить новые коммуникативные связи, с осознанием принципиально новой историографической ситуации.

В следующем разделе мы рассмотрим исторические взгляды двух представителей Московской исторической школы, обозначивших различные направления поиска в теории исторического процесса- П. Н. Милюкова и Н. А. Рожкова.